Страница 41 из 133
Пытаясь вспомнить свое предыдущее путешествие, Эдвард, уже перебравшийся через реку, поднимался по лесу. Дымчатая земля между зеленеющими кустами и деревцами, цеплявшимися за одежду, голубела от проклюнувшихся колокольчиков. Лучи солнца проникали сквозь кроны высоких дубов и буков, испещряя подлесок пятнами света. Эдвард шел и шел, пока не оказался на узенькой, усыпанной ветками тропинке. Скоро впереди он увидел просвет, а еще через несколько секунд, перешагнув через высокую траву, прошел под аркой, образованной двумя буками, и оказался на ровной лужайке дромоса. Он стоял совершенно неподвижно, сердце его учащенно билось после подъема, он чувствовал волнение от того, что эта поляна так неожиданно возникла перед ним, и от странного властного воздействия этого места. Он тяжело дышал и водил глазами по сторонам, но пока не отваживался шевельнуть головой. Он словно ожидал встретить здесь какого-то врага или хозяина, который прогонит его прочь. Потом он вспомнил лесовиков, враждебных Сигарду. Но все было как в прошлый раз, длинное узкое пространство оставалось пустым, если не считать горизонтального столба, установленного на каннелированном пьедестале. Трава подросла, но все еще была недостаточно длинной, чтобы называть это место лесной поляной, а не искусственной лужайкой. В лесу стояла тишина, деревья в этот спокойный день были неподвижны. Эдвард посмотрел направо, потом налево и приготовился выйти из рощи на открытое пространство. Он быстро оглянулся назад — посмотреть, не идет ли кто-нибудь за ним и не оставляет ли он следов в траве. Ни враждебных существ, ни следов — только предчувствие: что-то должно произойти. Он был возбужден, немного испуган и доволен собой, ведь ему удалось снова найти это место. Он подошел к столбу, посверкивавшему в солнечных лучах. Обошел столб и под ярким светом обнаружил резьбу на одном из торцов: прямоугольник с завитушками — буквами, а может, изображением животного. Эдвард наклонился, чтобы рассмотреть резьбу получше, и услышал звук, о каком часто пишут в приключенческих историях для мальчишек: хруст ветки под чьей-то ногой. Эдвард отпрянул от столба в темноту между большими тисовыми деревьями. Земля под тисами была твердой, жесткой и голой, лишь кое-где покрытой толстым слоем пожухлых удлиненных тисовых листьев. Деревья с соединенными кронами не давали укрытия, а потому Эдвард отступил подальше в лес, за высокие надежные буки с другой стороны рощи, и поспешно опустился в высокую траву у края лужайки. Он не хотел, чтобы его обнаружили, но очень хотел узнать, кто же так неожиданно явился сюда.
Это оказалась Илона.
Эдвард не испытал желания обнаружить себя и окликнуть ее. При мысли о том, что его застанут здесь, он ощутил чувство вины. К тому же ему хотелось посмотреть, что будет делать Илона. Она вышла на середину лужайки, украдкой оглянулась, как и Эдвард, сняла туфли и носки и провела голой ступней по пружинистой траве. Она засунула носки в туфли и опустила их на землю, коричневые деревянные бусы положила туда же, после чего направилась к столбу. Здесь она снова остановилась и оглянулась, потом подняла голову к голубому небу, закрыв глаза от солнца. На ней было простое коричневое дневное платье, которое Эдвард находил гораздо красивее вечерних одеяний. Распущенные волосы лежали на спине, как и всегда, немного растрепанные. Она сложила руки и почтительно застыла на несколько секунд перед столбом. Потом она что-то вытащила из кармана платья, и Эдвард с удивлением разглядел кусок бечевки. Она подпоясалась бечевкой, поддернула платье, отчего юбка стала короче, потом подняла руки над головой и сцепила пальцы, как балерина. Рукава коричневого платья упали, обнажив светлую, нежную и уязвимую плоть предплечий. А потом Илона начала танцевать.
Как вспоминал позднее Эдвард, именно так все и происходило. Ничем другим это быть не могло — только танцем. Казалось, некая сверхъестественная сила, может быть ветер (но никакого ветра здесь не было), подняла Илону над землей. Она летала над травой, почти не касаясь ее. Эдвард отчетливо запомнил момент, когда увидел обе ее ступни, совершавшие медленные движения над сверкающей зеленой поверхностью травы. Потом гибкое тело пронеслось над прогалиной и вернулось к столбу. Один или два раза ему чудилось, что девушку, как опавший лист, вот-вот увлечет ветер, и она исчезнет в лесной чаще. Ее движения не выдавали ни малейшего усилия; разметав волосы вокруг головы, она порхала по воздуху. Но это, несомненно, был волевой акт, а сознательная грациозность ее тела и продуманные движения рук и длинных стройных ног под подтянутой юбкой явно были движениями танцовщицы. Она подпрыгивала и опускалась, удерживала равновесие, вращалась и крутилась, не касаясь земли. В ее манерах, в ней самой присутствовало нечто такое, что превращало это действо в представление, а не набор случайных движений: она следовала строгому хореографическому рисунку исступленного и упорядоченного самовыражения. Это был танец радости, постепенно замедлявшийся и превращавшийся в танец печали, словно она чувствовала, как слабеет вознесшее ее дуновение. Движения Илоны стали не то чтобы усталыми, потому что точность их не пропала, но тягучими; руками и всем телом она отбрасывала что-то, как одежду, в которую ее закутали на короткое время. Ее ноги сначала коснулись травы, потом опустились в нее; танцовщица остановилась или приземлилась, раскинув руки в стороны, чтобы сохранить равновесие, а потом, уперев их в бока, замерла перед столбом.
Вид у нее был подавленный. Она начала развязывать шнурок на поясе. Узел затянулся, и она с раздражением принялась дергать за концы, бормоча себе под нос сердитые междометия. Наконец юбка обрела прежнюю длину, и Илона, засунув бечевку в карман, застыла на некоторое время, склонив голову на грудь, словно потеряла нить дальнейших действий. Потом она резко повернулась и пошла в направлении Эдварда. В это мгновение Эдвард испытал безотчетный страх — ведь он оказался свидетелем того, чего не должен был видеть. Он вжался в землю. Однако целью Илоны был вовсе не Эдвард. Она подошла к краю голого тенистого участка под большими тисами и вернулась назад с единственным цветком в руке. Снова остановилась перед столбом, внимательно разглядывая цветок. Эдвард, смотревший на девушку сквозь стебли травы, теперь с ужасом увидел, что из глаз ее катятся сверкающие слезы и падают на землю. Илона смотрела на цветок так, будто жалела его, даже корила себя за то, что сорвала его, а потом положила свой дар на постамент темного камня и быстро отвернулась. Теперь она двигалась с суетливой поспешностью, как неуклюжая маленькая школьница: нашла свои туфли, попыталась натянуть носок, стоя на одной ноге, потеряла равновесие, резко и раздраженно села на траву. Надев носки, туфли и деревянные бусы, она торопливо встала и стремглав бросилась в лес.
Прежде чем подняться, Эдвард подождал немного, опасаясь, что она может вернуться. Нечестивый свидетель и чужак, он хотел, чтобы до его возвращения в дом впечатления об увиденном — что бы это ни было — улеглись. Затем он поднялся, вышел на поляну и принялся искать, откуда Илона сорвала цветок, и увидел гроздь звездчатых белых лесных анемонов над зарослями небольших, похожих на папоротниковые зеленых листьев. У него возникло желание сорвать цветок, но он подавил его, вернулся к столбу и посмотрел на белый анемон, лежащий на темном постаменте. Похоже, он уже начал увядать. Этот цветок напоминал тело мертвой девочки. Эдвард поднял голову и нервно оглянулся. Все вокруг было мирным, пустым, тени деревьев на траве удлинились. Неподалеку запел дрозд, и Эдвард вдруг осознал, что все время, пока он был в роще, птицы помалкивали. Он посмотрел на часы и быстро побежал в лес по следам Илоны.
— Смотри!
Илона держала перед Эдвардом стакан с водой. Это было на другой день перед обедом. Они стояли под солнцем на дворе перед дверью Атриума.
Эдвард взял стакан и посмотрел через него на свет. В воде было великое множество крохотных, почти невидимых организмов самых разных форм. Одни ничего не делали, другие целеустремленно двигались, третьи оставались неподвижны, четвертые бесконечно кружились. В стакане их было полным-полно.