Школа добродетели

— Да. Сейчас он влюблен в Марка. Несчастный мальчик, ах, какой несчастный мальчик.

— Гарри сегодня очень нервничал и вел себя отвратительно, правда? Я думаю, Томас остался недоволен.

— Гарри всего лишь использует свой интеллект, чтобы заниматься самоистязанием. Золотой амур, разрушающий сам себя. Я не выношу этих пророков, предрекающих конец света и радующихся краху цивилизации. Они всегда выступают против женщин. Я думаю, Гарри презирает женщин. Правда, я думаю, что большинство мужчин презирают женщин. Наша бедная старая планета. Неудивительно, что Дирк Плоумейн застрелился.

— Я не знала, что он застрелился, — сказала Мидж.

— Да, застрелился, и сделал это так стильно. У него была депрессия… Странная парочка — Гарри и Томас, они ведь как лед и пламень. Томас — кельт восточного типа, а Гарри — нечто вроде архетипа англичанина. Два человека с абсолютно разными образами мышления, но очарованные друг другом.

— Ты думаешь, они и в самом деле друг другу нравятся? Я всегда в этом сомневалась.

— Я сказала «очарованы», но да, я думаю, они обожают друг друга! Парочка эгоистов! Уилли, конечно, другой, у него иной стиль. Мне пора. А что, Томас действительно пишет книгу о своем сумасшедшем пациенте мистере Блиннете?

— Не думаю.

— Мне кажется, этот Блиннет — обычный жулик. Похоже, психиатры лишены чувства юмора, и им никогда не приходит в голову, что пациенты над ними издеваются.

— У Томаса есть чувство юмора.

— Он лишен чувства юмора в ином смысле. Он неискренний, слишком глубокий. Забавный капризный Томас. Ты знаешь, как я его люблю. К тому же я им восхищаюсь. Quand meme [12]. Скажи ему, пусть приглядывает за Эдвардом. Я, конечно, тоже постараюсь, но Томасу легче это сделать. У него всего четыре пациента в день, а у меня — десятки.

— Даже меньше четырех. Он хочет, чтобы теперь, когда Мередит будет учиться в школе-интернате, мы больше времени проводили за городом. Любопытно: Гарри предпочитает Эдварда, а Томаса, мне кажется, больше занимает Стюарт.

— Да, — согласилась Урсула. — Томаса гораздо больше интересует кризис Стюарта, чем Эдварда. Я не хочу сказать, что он безответственный. Но здесь нужна умная и честная наука, а не какие-то там тонкости. Решение в медикаментозных средствах, все остальное — глупости. Томас отходит от науки, он предатель. Все эти разговоры о том, что любой анализ — это дилетантский анализ, ничего не стоят, но люди слушают. Его трудно считать доктором, он почти не практиковал. Он считает свое назначение жреческим, как его талмудические предки. Это подмена религии, от которой отказались его родители-модники. Мидж, я побаиваюсь за Эдварда.

— То есть опасаешься, как бы он не покончил с собой?

— Конечно. Депрессии — не шутка. Я думаю — только не проговорись Томасу, я как-то раз сказала ему об этом. — Томас не стал бы возражать против самоубийства кого-либо из его пациентов, если бы был уверен, что это сокровенное желание самоубийцы! Я же придерживаюсь старой точки зрения на медицину: наша работа — спасать жизни. Пожалуйста, смотри за Эдвардом.

— Боже мой! — отозвалась Мидж.

— У тебя будет хоть какое-то занятие. Ты же ничего не делаешь. Это плохо.

— Я хожу по магазинам, я готовлю. Да, у меня есть горничная, но она приходит только по утрам и не каждый день. Ты не права, кое-что я все же делаю!

— Ты понимаешь, о чем я. Хорошо бы тебе поучиться, ты же вечно сетуешь на свое невежество. Прослушай курс в колледже — можно найти что-нибудь по твоему вкусу. По крайней мере, не будешь целый день сидеть дома.

— Если меня примут в какой-нибудь колледж, то учиться там не стоит!

— Тогда присоединяйся к Стюарту и помогай людям. Я не шучу!

— Иди домой, Урсула, иди, дорогая!

Они поднялись. Жесткая юбка Урсулы, теперь обильно пропитавшаяся духами Мидж, произвела суховатый звук, какой производит пила. Женщины посмотрели друг на дружку. Их наряды измялись, а лица при ярком свете были утомленными и уже не молодыми.

— Ты становишься еще красивее, когда устаешь, — сказала Урсула. — Как тебе это удается? Скажи Томасу, что односолодовое виски для нас полезнее, чем алкоголь на сахаре. Пожелай ему от меня спокойной ночи.

— Ты сама не можешь?

— Он ушел в себя. Одному богу известно, о чем он думает. Спокойной ночи, ангел.

Когда Урсула ушла, Мидж направилась в столовую, где, как она и предполагала, Томас все в той же позе сидел перед графином с кларетом. Он любил вино, но пил умеренно. Он снял очки, и лицо у него стало мягче и уязвимее. Не глядя на нее, он протянул руку.

Столовая находилась на цокольном этаже, и теперь, когда шумный разговор более не наполнял ее, стали слышны звуки проезжавших мимо машин, то набирающие высоту, то затихающие, похожие то на порывы ветра, то на дребезжание окон. Мидж встала рядом с мужем и взяла его за руку, которая все больше покрывалась морщинами, пигментными пятнами и выглядела старше самого Томаса. Она стояла, сжимая его руку, а он потянулся к ней и погладил ее шелковое платье. Мидж отпустила его руку, обошла стол, наклонилась, подалась вперед и не без удивления (подобного тому, с каким он иногда смотрел на нее) принялась разглядывать мужа. Внешность Томаса нередко пугала ее — ей казалось, что лицо мужа меняется и она замужем сразу за несколькими мужчинами, никогда не встречавшимися друг с другом. Томас был печальным. Мидж смотрела на его голову, похожую на голову фокстерьера, на прищуренные светло-голубые глаза.

— Как аккуратно ты причесан, — сказала Мидж.

— И как неаккуратно — ты.

— Ты только что причесался?

— Нет.

— Они у тебя похожи на парик.

— Присядь на минутку, дорогая.

— Ты устал.

— Да. Присядь.

Мидж села напротив него.

— Урсула очень волнуется из-за Эдварда.

— Да

— Но ты что-нибудь сделаешь.

Томас помолчал несколько секунд, потирая глаза, а потом сказал:

— Это похоже на химическую реакцию. Эдвард должен измениться, а нам некоторое время придется наблюдать эту перемену.

— Сегодняшний вечер не очень удался, — сказала Мидж.

— Это было упражнение. Искусственное, какими нередко бывают упражнения. И формальный жест, возможно, имеющий некоторую ценность.

— Вот как… — Мидж налила себе немного кларета в стакан Гарри. — Я думаю, если бы ты и теперь продолжал делать вид, что не замечаешь Эдварда, он возненавидел бы тебя.

— Он еще не готов. Если бы я попытался загнать его в угол, он бы отверг меня, и впоследствии задача стала бы еще сложнее. Что бы я ни сказал ему сейчас, это походило бы на приказ. Люди, пережившие такое потрясение, воплощают некую мифическую драму, и обстоятельства могут подлаживаться под них почти сверхъестественным образом. Это поиски одиночества и очищения. Суть в том, что он хочет убежать — но не убежит, не увидев перед этим меня. Это структура событий, которой нужно дать развиться.

— Хочет убежать?

— Да. Я должен рассказать об этом Гарри.

— И куда?

— Не знаю. Но когда он накопит достаточно энергии, он убежит, исчезнет. И я хочу знать, куда он направит свои стопы. Вот именно это он и скажет, когда придет ко мне перед бегством.

Гарри в черном шелковом халате сидел, а Стюарт стоял перед ним. Они только что вернулись от Маккаскервилей.

— Я в твоем возрасте был глуп, — говорил Гарри. — Я был кем-то вроде безумного экстремиста, но, к счастью, не совершил ничего необратимого. Я был романтиком, и я остался романтиком. Я развивал свою природу, я не был целиком и полностью в плену иллюзии. А ты, судя по всему, оказался в ловушке чисто теоретического представления, будто ты есть воплощение добра и святости или чего-то в этом роде. Не могу понять, где ты этого набрался. В школе ты не отличался религиозностью, а теперь приносишь ей в жертву свое драгоценное время, вместо того чтобы тратить его на изучение чего-то полезного. Почему ты не хочешь продолжать изучать что-то нужное? Ты мог бы учиться и параллельно помогать бедным. Ты бежишь от трудного к легкому — вот к чему сводится твое решение. Ты пораженец, ты — фальшивая монета. Ты бежишь из мира, так как понимаешь, что не можешь им управлять, не можешь добиться успеха. Ты бы хотел стать знаменитым профессором, выдающимся физиком, великим философом, но ты пускаешь все коту под хвост, выбрасываешь на помойку. Ты бы хотел узнать, как взорвать мир, но никогда этого не узнаешь, а потому единственный способ уничтожить его — сделать вид, будто ты от него отказываешься. Разве нет?

12

Несмотря ни на что (фр.).