Страница 69 из 86
— Ох ты, — негромко сказал Дьюкейн.
— Вы знаете, какая это тяжесть, — сказала Пола. Голос ее звучал ровно, почти бесстрастно. Взгляд остановился на одном из донных камней. — Краем стола Эрику придавило ногу, верхней частью прижало его к стене. Он закричал. Мы с Ричардом пытались поставить стол обратно. Вообразите себе эту картину. Оба, не говоря друг другу ни слова, с двух концов тянем стол на себя. Эрик кричал, не переставая. Наконец стол сдвинулся немного, и Эрик сполз вниз. Ричард вытащил его наружу. Он был фактически без сознания от боли. Я пошла и вызвала по телефону скорую.
Пола замолчала.
— И что потом? — так же тихо, почти шепотом спросил Дьюкейн.
— Потом поехала вместе с ним в больницу. Ричарда после этого я увидела уже у дверей суда по бракоразводным делам.
— А Эрик серьезно пострадал?
— Серьезных внутренних повреждений не было. — Пола говорила все тем же четким, внятным голосом. — Но одну ногу ему раздробило вдребезги. Ее пришлось ампутировать. Естественно, — прибавила она, — мы сделали вид, что это был несчастный случай.
— Понятно, — сказал Дьюкейн, помолчав. — А дальше что?
— А дальше было то, что с Эриком я рассталась тоже. Вернуться к Ричарду я не могла, мне это и в голову не приходило, тем более что он на другой же день написал мне о разводе. Я думаю, и ему стало просто невмоготу. А оставаться с Эриком мне было тоже невозможно. Что-то оборвалось, когда Ричард изувечил его прямо у меня на глазах. Эрик почти опротивел мне — как и я ему, вероятно. Какое-то время все было так скверно, что хуже некуда, глядеть ни на что не хотелось. Я внутренне отступилась от Эрика, и он стал автоматически отдаляться от меня. Мы продолжали видеться, но словно бы играя роль в какой-то кошмарной пьесе. Потом он объявил, что уезжает в Австралию. Мы оба вздохнули с облегчением.
— И тогда?..
— Тогда он написал мне, уже оттуда, что встретил на пароходе совершенно изумительную девушку и собирается на ней жениться. У меня окончательно отлегло от сердца. Потом от него ничего не было слышно, покуда, примерно месяц назад, он не написал мне, что женитьба так и не состоялась, а он больше всего на свете жаждет и требует одного — видеть меня. Его пароход приходит на следующей неделе.
— Вы боитесь его, — сказал Дьюкейн.
— Да. Я всегда его побаивалась. Интересно, что Ричард никогда не внушал мне страха, хотя Ричард, во внешних своих проявлениях, — куда более необузданная натура.
— Вы обмолвились, что Эрик — дьявол.
— Да. Это странно, потому что такой человек может с легкостью представиться вам нелепым. По-моему, он сперва и мне представлялся нелепым — эдакий ходульный комедиант. Но он обладает магнетизмом в каком-то буквальном смысле слова, некой животной силой, которая может быть присуща и совсем глупому человеку. Я это не к тому, что Эрик глуп, я лишь хочу сказать, что рассудок тут ни при чем — по крайней мере, здравый рассудок. Это отчасти телесное свойство. Тем он, пожалуй, и привлек меня. У Ричарда все идет от ума, даже чувственность его носит рассудочный характер. Эрик же был весь от земли или, быть может, скорее — от моря. Он у меня всегда ассоциировался с морем.
— Вы, вообще говоря, хотите с ним увидеться?
— Нет. Но должна. Я должна… пройти через это снова.
— Сколько я понимаю, — осторожно подбирая слова, сказал Дьюкейн, — у вас такое чувство, будто вы перед ним в долгу. Нерасторжимые узы своего рода…
— Вот именно. Кровные узы. Мне кажется, он считает, что над ним тяготеет заклятье, которое могу снять одна я. Что ему отравляет жизнь гнусная порча, которую по силам устранить только мне. Вот почему я вынуждена буду с ним встретиться, и встретиться один на один.
— Вы в самом деле верите, что способны чем-то ему помочь? При том что не любите его? Или вы допускаете, что, возможно, полюбите его снова?
— Нет! У меня нет уверенности, что я способна ему помочь. Иногда мне кажется, что он ищет способа наказать меня. Бывают дни, часы, когда я думаю, что он возвращается, чтобы меня убить. Или же ограничится тем, что придумает, как меня унизить. Я не представляю себе, что будет. Знаю лишь, чему быть, того не миновать. И притом — на следующей неделе.
Дьюкейн, сощурясь от слепящего блеска, глядел на море.
— Кому еще известна эта история?
— Никому. Кроме Ричарда и Эрика.
— Почему вы о ней молчали?
Пола замялась.
— Из гордости.
— Ну да. И оттого она переросла в нечто зловещее. Вы заболели этим дьяволом, который вселился в Эрика.
— Верно. Вся эта история — то, как она разыгралась, — была сокрушительна. И главным образом, сокрушила то представление, которое сложилось у меня о себе, некую целостность. Удивительно… Поэтому я даже не попыталась удержать Ричарда от развода. Что-то во мне сломалось во время той сцены в бильярдной. Что-то, что не сломалось из-за того, что я спала с Эриком. А тут сознание вины как бы сгустилось в осязаемый предмет, и этот предмет всадили тебе в кишки…
— Вам придется заново пережить все это, Пола, и не только ради Эрика, но и ради себя.
— Может быть. Но как подумаешь, что вот он приедет…
— Вы должны подойти к этому разумно. Мне понятны ваши чувства. И ясно, что с Эриком вам нужно встретиться наедине. Но эта встреча, я считаю, должна произойти в нормальной обстановке. То есть в окружении других людей. Пусть он познакомится с вашими друзьями, увидит, что у вас есть поддержка, есть собственная среда обитания. Я, кстати, на следующей неделе буду в Лондоне…
Под торопливыми шагами захрустела галька, и к сидящим ящерицей скользнула тень. Это был дядя Тео.
На ярком солнце Тео выглядел особенно бледным и иссохшим; округлый купол его большого черепа подобно шлему венчал его съеженные песьи черты. Морщась, он взглянул на них сверху вниз насмешливо и слегка брезгливо.
— Вам почта, Пола.
На гальку упали три письма. Секунду помедлив, словно бы ожидая приглашения остаться, Тео быстро зашагал прочь, сгорбясь, шумно вонзая ноги в гальку и не дав Дьюкейну выговорить ничего, кроме:
— Тео, вы…
Пола проводила его взглядом.
— Он словно в воду опущенный в последнее время. Знать бы, что там творится у него в голове… Бедный Тео! Вы бы, Джон, потолковали с ним серьезно. Пусть объяснит, что у него случилось. Вам он скажет…
Дьюкейн издал короткий лающий смешок.
— Ох. — Взгляд Полы упал на письма. — Здесь одно от Эрика. Из Суэца.
— Что ж, читайте скорее, — сказал Дьюкейн.
Он отвернулся, жмуря глаза от солнца, стараясь разглядеть вдали купающихся детей. Заметил, что, должно быть, начался отлив, так как сквозь прозрачную толщу зеленоватой воды, уже отступившей на несколько футов с тех пор, как они с Полой сели возле нее, темной полосой обозначилась гряда лиловых водорослей, которые становились видны только при отливе. Фигура Тео, постепенно уменьшаясь, продолжала удаляться все с той же бессмысленной целеустремленностью.
Не прошло и минуты, как рядом послышались непонятные звуки. Дьюкейн оглянулся и увидел, что Пола спрятав лицо в ладонях, сидит с трясущимися плечами.
— Боже мой, Пола, что еще?
Неудержимо сотрясаясь и издавая из-под ладони хриплые звуки, Пола протянула руку и бросила ему письмо. Дьюкейн стал читать:
«Борт «Морании»
Суэц.
Дорогая Пола!
Пишу тебе, чтобы без дальних околичностей сообщить, что я встретил на пароходе совершенно изумительную девушку и собираюсь на ней жениться. Странная штука жизнь! Мною всегда владело ощущение, что моей судьбой правят боги, но какими же непостижимыми путями ведут они меня подчас! Я знал, что должен вернуться в Англию, и думал — потому, что нужен там тебе. Но до чего неважным это кажется теперь! Прости, что говорю без обиняков, но чем буду откровеннее, тем тебе же лучше. То, что представлялось мне необходимостью увидеться с тобой, было на самом деле лишь тягой к перемене мест, а вернее — волей Провидения, влекущей меня в дорогу. Все обернулось как нельзя лучше. Мы сходим с парохода и летим в Каир. (Если помнишь, я всегда мечтал посмотреть на пирамиды.) Оттуда улетаем в Нью-Йорк и затем — в Чикаго, знакомиться с родней Анжелики. (Ее отец, между прочим, — видная фигура в мире искусства, и у нее много денег, хоть это, разумеется, не главное, я поначалу даже о том не знал. Она — изумительная девушка!)
Извини, Пола, милая, что обременяю тебя изложением счастливых для меня событий, но тянуть с этим радостным известием не вижу смысла. Я знаю, как ты ждала и как надеялась. Поверь, я не переставал думать, каково тебе придется. Тем не менее, по-моему, нам было бы неразумно сейчас встречаться. Есть много такого, что Анжелике было бы трудно понять. Она — очень солнечный человек, и я предпочел не отягощать ее мрачными подробностями моего прошлого. (Упоминаю об этом на тот случай, если вам с нею приведется встретиться, хотя думаю, что это маловероятно. После свадьбы мы отправляемся в кругосветное путешествие, а осядем, скорее всего, в Сан-Франциско как очень подходящем месте для моей работы.) Я убежден, что ты простишь мне мое отступничество. Ты — женщина с богатым духовным содержанием, не склонная к зависти, ревности или хандре. Твердо верю, что ты скоро найдешь в себе силы порадоваться моей удаче, не тая в душе обиды, что мне не пришлось оказать тебе поддержку, на которую, — как ты, по-видимому, себя убедила — способен один только я. Пусть послужат тебе некоторым утешением мои слова: я счастлив и свободен от пут прошлого. Искренне желаю, чтобы когда-нибудь и ты смогла сказать то же самое.
Эрик.
P.S. Будь добра, непременно уничтожь это письмо».