Страница 65 из 86
— Джон, ничего, если я для очистки совести просмотрю свою почту? — сказала она. — Такие горы писем накапливаются, когда приезжаешь после отдыха, что разгрести — целое дело! Они у меня все с собой, в корзинке, я только разберу их, если не возражаете. А вы пока побудьте тут или, хотите, пройдитесь к морю. Может быть, встретитесь с Барби, ей как раз время возвращаться с прогулки верхом.
Кейт перевернула вверх дном испанскую корзинку, и десятка три писем разлетелись по бледно-желтым коврикам сухого сена. Она нагнулась и начала переворачивать и раскладывать их рядками.
Дьюкейн с внезапным интересом тоже нагнулся вперед, рассматривая письма. Затем, присвистнув, протянул руку и схватил коричневый конверт, лежащий в конце одного ряда. Ощупывая письмо, он повернул голову к Кейт, сдвинув брови и сощурив от солнца голубые глаза. С нахмуренными бровями лицо его словно бы осунулось и исхудало еще заметнее, напоминая деревянный, смазанный елеем тотем.
Кейт неожиданно ощутила легкий укол тревоги. Он так помрачнел, что первой ее мыслью было — ревнует. Но к кому? Наверное, узнал чей-то почерк. Кейт, состоя в чрезвычайно теплых отношениях с немалым числом мужчин, предпочитала из человеколюбия держать своих приятелей в неведении относительно наличия других. Но почерк на конверте — достаточно корявый, сколько она могла судить, — был ей незнаком.
— Что такое? — сказала она игриво. — Вы зачем воруете мою почту?
Она потянулась за письмом, но Дьюкейн отвел руку в сторону.
— Что это значит, Джон?
— Можете вы мне сделать большое одолжение? — сказал Дьюкейн.
— Смотря какое, говорите.
— Не читайте это письмо.
Кейт взглянула на него с удивлением:
— Почему?
— Потому что в нем содержится нечто неприятное, чего, я считаю, вам не нужно видеть.
— Что именно?
— Это… Это касается меня и еще одного человека. Все это полностью осталось в прошлом. Некий недоброжелатель, любитель совать нос в чужие дела, написал вам об этом. Но вам абсолютно незачем читать его письмо. Я вам охотно сам все расскажу потом, а захотите — хоть сейчас.
Кейт между тем повернулась на скамейке боком, и теперь они сидели лицом друг к другу, колено к колену. За подол ее полосатого платья цеплялись сухие травинки. Кейт помолчала в раздумье. Ее не совсем еще покинула тревога, вызванная его мрачным видом, но от души все же отлегло, поскольку выяснилось, что провинилась скорее не она, а он сам. Быть может, подумала она, там сказано, что у него есть опыт по гомосексуальной части. И ему в голову не приходит, что я отнеслась бы к этому спокойно… Письмо все более разжигало в ней любопытство.
— Но если речь в письме идет о прошлом, и вы в любом случае собираетесь об этом рассказать, то почему мне нельзя прочесть его? Чему это может помешать?
— Не стоит руки марать. Когда письмо — злобная стряпня, его следует один раз пробежать глазами и уничтожить, а самое разумное — не читать вообще. Такое имеет свойство застревать в сознании. От наветов и ненависти лучше держаться подальше. Пожалуйста, Кейт, дайте мне уничтожить это письмо, — прошу вас!
— Не понимаю, — сказала Кейт. — Это письмо, о чем бы в нем ни говорилось, никак не может вам повредить в моих глазах. Мало же вы мне доверяете! Ничто не омрачит и не ослабит мою любовь к вам. Уверена, что вы это знаете.
— Чувства не подчиняются напрямую разуму, — сказал Дьюкейн. — Данное в чувствах, как выразился бы философ. Вы и хотели бы забыть, да не получится. Такие вещи бывают губительны, как бы сильна ни была любовь. Я признаю свою вину, Кейт. И все-таки я предпочел бы дать вам объяснение сам и по-своему. Конечно же, вы меня поймете.
— Нет, не пойму, — сказала Кейт, придвигаясь ближе, так что колени их соприкоснулись. — И не знаю, что означает ваше «данное в чувствах». Все равно лучше будет, если я прочту это письмо. Иначе никогда не перестану гадать, что же в нем было. Давайте-ка его сюда.
— Нет.
Кейт, смеясь, отстранилась.
— Не слишком ли вы испытываете мое женское любопытство?
— Я вас прошу быть выше вашего женского любопытства.
— Скажите, как нас сегодня влечет к нравоучениям… Джон, рассудите здраво! Мне до смерти интересно узнать, что там такое! И вам от этого — никакого вреда. Я же люблю вас, дуралей!
— Я сам расскажу, что там такое. Мне просто не хочется, чтобы вы видели эту мерзость.
— Ну не настолько уж я хрупкая ваза!
Кейт выхватила у него письмо и, вскочив, отступила за спинку деревянной скамьи.
Дьюкейн угрюмо глянул на нее и, наклонясь вперед, спрятал лицо в ладонях. Так и остался сидеть, не двигаясь, в этой позе, живым воплощением безнадежной покорности судьбе.
Теперь Кейт встревожилась уже всерьез. В нерешимости повертела в руках письмо, но любопытство все же пересилило. Она вскрыла конверт.
В нем обнаружились два вложения. Первое гласило:
«Сударыня!
Учитывая Ваши неравнодушные чувства к мистеру Джону Дьюкейну, уверяю, что Вам будет интересно ознакомиться с прилагаемым к сему.
Искренне Ваш,
Доброжелатель».
Вторым вложением оказался конверт, адресованный Дьюкейну и содержащий внутри письмо. Кейт вытащила письмо.
«Мой ненаглядный, мой бесценный Джон, это — всего лишь очередное из моих ежедневных посланий, в которых я пишу о том, что тебе и без того известно: что безумно люблю тебя. Ты был так невероятно добр ко мне вчера после моей безобразной сцены — знай же, как я невыразимо благодарна, что ты остался! Целый час потом лежала на кровати и плакала благодарными слезами. Видишь, любовь в конечном счете всегда заставит нас уступить! И потому я дня не пропущу, чтоб не послать тебе подтверждение своей любви! Я верю, что у нас с тобой есть общее будущее. Тысячу раз твоя
Джессика».
Кейт посмотрела, каким числом помечено письмо. Ее оглушило и замутило, словно в нутро ей загнали какую-то черную тяжесть. Она ухватилась за спинку скамьи, повернулась было, собираясь сесть, но отступила, опустилась на траву и закрыла лицо руками.
— Ну что? — сказал спустя немного Дьюкейн.
— Теперь я, кажется, знаю, как понимать ваше «данное в чувствах», — отозвалась Кейт нетвердым голосом.
— Мне очень жаль. — Дьюкейн говорил совсем спокойно, только к спокойствию его прибавилась усталость. — Что я могу сказать? Вы были уверены, что это ничему не повредит, — мне остается лишь надеяться, что вы были правы.
— Но вы же говорили, что все это осталось в прошлом…
— Так оно и есть. Я не состою в связи с этой особой, хотя из письма можно заключить обратное. Уже два года, как я прекратил близкие отношения с нею, но по недомыслию продолжал с ней видеться.
Кейт сказала натянуто:
— Нет, вы, естественно, вольны видеться с кем хотите и делать что хотите. Вы знаете, я ни в чем не собираюсь вас ограничивать. Да и не вправе. Меня лишь несколько удивляет, что вы, как бы это сказать… вводили меня в заблуждение…
— Лгал вам. Верно. — Дьюкейн встал. — Я пойду, пожалуй. Придется вам примириться с этим, Кейт, вот и все, — если сможете. Я поступал неправильно, в известном смысле я обманывал вас. То есть давал вам понять, что я ничем не связан, а выглядит определенно иначе. Простите.
— Вы что, едете обратно в Лондон?
— Да нет.
— Ох, Джон, что же это происходит?
— Полагаю, ничего.
— Вы не хотите хотя бы… объяснить?
— Надоело мне объяснять, Кейт. И сам себе я надоел.
Он быстрыми шагами направился к проходу в кустах таволги.
Кейт, стоя на коленях, медленно собрала разбросанные письма и сложила их обратно в испанскую корзинку. С ее согретых солнцем щек капали на сухое сено слезы. Ку-ку, ку-ку,сбивчиво и глухо взывала из лесу птица.
Глава тридцать первая
— Скоро произойдет одно событие, — объявил, не обращаясь ни к кому в частности, Пирс.
Субботний ланч подошел к концу. Дьюкейн, Мэри и Тео, все еще сидя за столом, курили. Кейт с Октавианом пересели на диван и переговаривались вполголоса. Пола с двойняшками вышла на газон, где дети затеяли игру в барсучий городок. Барбара, присев на подоконник, читала «Сельскую жизнь». Пирс, в позе танцовщика, готового к прыжку, стоял возле кухонной двери.