Повелитель императоров

Он уснул. А когда проснулся, обе женщины исчезли.

Сквозь занавески просачивался бледно-серый свет. Он отдернул их и выглянул наружу. День еще не наступил, время повисло в часе от рассвета. Раздался стук в дверь. Тут он понял, что стук и разбудил его. Посмотрел на дверь и увидел, что она не заперта, как обычно.

Он уже собирался крикнуть, чтобы вошли, но тут вспомнил, где находится.

Он быстро вскочил. Элита вернула на кровать подушку и одеяло. Рустем подошел к кровати и забрался под простыни. Там остался аромат, слабый, как уходящий сон, аромат женщины, которая исчезла.

— Да? — крикнул он. Он понятия не имел, где она и узнает ли он когда-нибудь об этом.

Управляющий Боноса открыл дверь, уже безукоризненно одетый, собранный и спокойный, как всегда, манеры его оставались все такими же сдержанными. Рустем видел в этой комнате нож вчера ночью, который должен был пронзить сердце этого человека, пока тот спал. Он был так близок к смерти. И Рустем тоже, только по-другому, если бы обман открылся.

Управляющий почтительно замер на пороге, сложив перед собой руки. Но на его лице было странное выражение.

— Приношу глубочайшие извинения, но у двери стоят какие-то люди, доктор. — Голос его звучал привычно приглушенно. — Они утверждают, что они — члены вашей семьи.

Он промедлил ровно настолько, чтобы успеть набросить одежду. Растрепанный, небритый, все еще неясно различающий предметы, он промчался мимо изумленного управляющего и бросился по коридору, а потом вниз по лестнице, отбросив всякое подобие чувства собственного достоинства.

Он увидел их с первой площадки, от поворота лестницы, и остановился, глядя вниз.

Они все стояли в прихожей. Катиун и Ярита, одна открыто встревоженная, вторая скрывающая свою тревогу. Исса сидела на руках у матери. Шаски стоял немного впереди всех остальных. Он смотрел вверх неподвижными широко раскрытыми глазами, с пугающим, напряженным выражением на лице, которое изменилось, растаяло только тогда — Рустем это увидел, — когда его отец появился на лестнице. И Рустем понял в тот самый момент с абсолютной уверенностью, какая может существовать на земле, что именно Шаски был причиной, единственной причиной того, что эти четверо здесь, и это понимание нанесло ни с чем не сравнимый удар прямо в его сердце.

Он спустился с лестницы на первый этаж и мрачно остановился перед мальчиком, сжав перед собой руки, совсем так же, как только что управляющий.

Шаски смотрел на него снизу вверх, его лицо было белым, как флаг капитуляции, маленькое худенькое тельце напряжено, как тетива лука. («Мы должны уметь сгибаться, мой малыш, мы должны научиться сгибаться, иначе мы сломаемся».) Шаски произнес дрожащим голосом:

— Здравствуй, папа. Папа, мы не можем вернуться домой.

— Я знаю, — мягко ответил Рустем.

Шаски прикусил губу. Пристально посмотрел на него. Огромными глазами. Он этого не ожидал. Ожидал наказания, весьма вероятно. («Мы должны научиться воспринимать все проще, малыш».)

— И… и в Кабадх. Мы не можем туда ехать.

— Я знаю, — повторил Рустем.

Он действительно знал. Он также понял после того, что стало известно ему этой ночью, что Перун и Богиня вмешались в его судьбу в большей степени, чем он того заслуживал, чем был достоин. Что-то сжималось в его груди, и эта сила требовала освобождения. Он опустился на колени на пол и протянул сыну руки.

— Иди ко мне, — сказал он. — Все в порядке, малыш. Все будет хорошо.

У Шаски вырвался какой-то звук — стон, крик сердца, — и он бросился к отцу, крохотный комочек израсходованных сил, и тот крепко обнял его. Потом Рустем поднял его, не отпуская, шагнул вперед и заключил в объятия обеих жен и маленькую дочь. И наступило утро.

Они навели справки у торговых агентов купцов из Бассании на другом берегу. Один из них знал, где живет лекарь Рустем. Их сопровождающие, двое солдат, которые переправились вместе с ними через пролив из Деаполиса на рыбацкой лодке до рассвета (двое других остались в Деаполисе), ждали их на улице у дома.

Рустем приказал их впустить. Учитывая то, что он узнал, сейчас бассанидам нельзя было находиться на улицах Сарантия. Один из них, к его изумлению (а он уже думал, что теперь его ничто не сможет удивить), оказался Винажем, комендантом гарнизона в Керакеке.

— Комендант? Как это случилось? — Странно было снова говорить на родном языке.

Винаж, одетый в сарантийские штаны и подпоясанную ремнем тунику, а не в мундир, хвала Богине, слегка улыбнулся, прежде чем ответить. Его лицо выражало усталость и удовлетворение человека, выполнившего трудную задачу.

— Твой сын, — сказал он, — умеет убеждать.

Рустем все еще держал на руках Шаски. Мальчик обвил руками его шею, а голову положил на плечо отца. Он уже не плакал. Рустем бросил взгляд на управляющего и сказал на сарантийском языке:

— Можно предложить завтрак моей семье и этим людям, которые их сопровождали?

— Конечно, можно, — ответила Элита, раньше чем управляющий успел открыть рот. Она улыбалась Иссе. — Я это устрою.

Кажется, самонадеянность женщины вызвала на короткий миг раздражение у управляющего. Рустем внезапно ясно увидел картину: Элита стоит над телом этого человека в ночи с ножом в руке.

— Я также хотел бы послать сенатору записку как можно скорее. Передать мое почтение и попросить о встрече с ним сегодня утром, попозже.

Лицо управляющего помрачнело.

— Есть некоторые сложности, — прошептал он.

— Какие?

— Сенатор и его семья не будут принимать сегодня посетителей, и в ближайшие дни тоже. Они в трауре. Госпожа Тенаис умерла.

— Что? Я был вместе с ней вчера!

— Я это знаю, доктор. Кажется, она ушла к богу после обеда, у себя дома.

— Как? — Рустем был искренне потрясен. Он почувствовал, как замер Шаски.

Управляющий колебался.

— Мне дали понять, что она… сама нанесла себе рану.

Снова картинки. Из того, вчерашнего дня. Тускло освещенное высокое внутреннее пространство внутри Ипподрома, клубы пыли, плывущие в полосах света, женщина, еще более напряженная, чем он сам, стоящая перед возничим. Еще один занесенный клинок.

«Мы должны научиться сгибаться, иначе мы сломаемся».

Рустем глубоко вздохнул. Он напряженно размышлял. Боноса нельзя тревожить, но необходимо обеспечить себе защиту. Или управляющий сам должен будет организовать охрану дома, или…

Это был ответ. И очевидный ответ.

Он снова взглянул на управляющего.

— Я глубоко огорчен этой новостью. Она была женщиной достойной и милостивой. Теперь мне понадобится послать другую записку. Пожалуйста, пусть кто-нибудь сообщит действующему лидеру факции Синих, что я и моя семья и два наших спутника просим разрешения прийти в лагерь. Нам понадобится сопровождение, разумеется.

— Вы покидаете нас, доктор?

Выражение лица этого человека оставалось безупречно невозмутимым. Его чуть не убили во сне вчера ночью. Он мог бы никогда не проснуться. В это самое мгновение кто-нибудь мог бы постучать в дверь его спальни, обнаружить его труп и поднять страшный крик.

Человек никогда не сумеет до конца понять этот мир. Таким он был создан.

— Я думаю, что мы должны уйти, — ответил он. — Кажется, наши страны снова вступили в войну. Сарантий станет опасным местом для бассанидов, пусть даже ни в чем не повинных. Если Синие согласятся нас принять, мы будем в большей безопасности в их лагере. — Он посмотрел на управляющего. — Разумеется, находясь здесь, мы подвергаем опасности всех вас тоже.

Управляющий, не слишком догадливый человек, об этом не подумал. Это отразилось на его лице.

— Я прикажу передать твое послание.

— Скажи им, — прибавил Рустем, ставя Шаски на пол рядом с собой и обнимая его рукой за плечи, — что я, конечно, предлагаю свою профессиональную помощь на время моего пребывания.

Он посмотрел на Винажа, человека, который привел все это в движение однажды зимним днем, когда ветер дул со стороны пустыни. Комендант, по-видимому, знал сарантийский язык. Он понял их разговор.