Последний свет Солнца

Возможно, кадирец стоит двух арбертян, но это не относится к военному отряду Брина ап Хуила, если оставить в стороне хвастливые песни, навеянные элем.

Это были люди, которые боролись с эрлингами еще до рождения Дея и Алуна, когда сингаэли жили в страхе перед рабством или жестокой смертью три сезона в году, убегая в горы при малейших слухах о появлении ладей с фигурой дракона на носу. Теперь ясно, почему Гриффита так легко захватили. У них не было ни одного шанса во время попытки напасть сегодня ночью на ферму. Их ждало унизительное поражение или смерть. Эта мысль сновала у него в голове туда-сюда, подобно ткацкому челноку.

Принц Кадира Алун аб Оуин в тот день был еще очень юным, и стояла самая-зеленая весенняя пора в провинциях сингаэлей, во всем мире. Он не хотел умирать. Ему в голову пришла одна мысль.

— Мой кузен носит мою арфу, между прочим. На тот случай, если тебя спросят, господин.

Священник оглянулся через плечо.

— Гриффит не умеет петь, — объяснил Дей. — Да и сам Алун не очень-то умеет.

Шутка, подумал Алун. Хорошо. Дей снова стал самим собой или начинает становиться.

— Думаю, они устроят пиршество, — сказал Сейни-он Льюэртский. — Скоро узнаем.

— Я лучше управляюсь с осадными орудиями, — заметил Алун некстати. И был вознагражден смехом старшего брата, который тот быстро подавил.

— Я очень хорошо знал вашего отца. Сражался против него и рядом с ним. Он был недостойным юношей, если я могу быть откровенным, и храбрым мужчиной.

— Было бы слишком большой самонадеянностью ожидать, что мы когда-нибудь удостоимся от тебя такой же характеристики, господин мой, но мы будем на это надеяться. — С этими словами Дей поклонился.

Они находились в пиршественном зале Бринфелла, куда вошли с парадного входа. Длинный коридор за их спиной тянулся на восток и на запад, к крыльям. Дом был очень большим. Гриффита уже выпустили — из комнаты в конце восточного коридора, как правильно угадал священник. Алун обменялся с ним несколькими словами шепотом и взял свою арфу.

Дей выпрямился и улыбнулся:

— Позволь мне добавить, господин: то, что позор для арбертян, иногда честь в Кадире. Нас не всегда удостаивали перемирия, которое привело нас сюда, как тебе известно.

Алун про себя улыбнулся. Похоже, Дей всю жизнь составлял эту речь, подумал он. Слова для сингаэлей имели большое значение, их нюансы и утонченность. Как и угон скота, имейте в виду, но дневная игра изменилась.

Покрытый шрамами старый воин — на голову выше двух братьев — радостно улыбался им, глядя сверху. У Брина ап Хиула было большим все: руки, лицо, плечи, туловище. Даже седеющие усы были густыми и пышными. Он был рыжим, мясистым и уже начал лысеть. У себя в доме он не носил оружия, на толстых пальцах сверкали кольца, а на шее массивный золотой обруч. Работа эрлингов, только вместо молота бога грома под ним висел солнечный диск. Это украшение — трофей или взято в качестве выкупа, догадался Алун.

Если Сейнион Льюэртский и почувствовал неудовольствие при виде вещи, созданной для языческих символов Ингавина, он не подал виду. Верховный священнослужитель оказался совсем не таким, каким прежде представлял его себе Алун, хотя он не мог бы сказать, каким именно он его представлял. Уж конечно не человеком, которого леди Энид целовала с таким энтузиазмом под одобрительным взглядом улыбающегося мужа.

Алун вспомнил, что собственная жена священника умерла уже давно, но подробностей он не запомнил. Невозможно помнить все, что диктует учитель или рассказывает в своих байках отец у камина.

— Хорошо сказано, молодой принц, — прогремел Брин, возвращая Алуна к действительности. Их хозяин казался искренне довольным ответом Дея. У него голос как раз для поля боя, у Брина, такой голос далеко разносится.

Появление кадирцев в Бринфелле не вызвало никаких подозрений. У Алуна возникло чувство, что все обычно складывается именно так, если участвует Сейнион Льюэртский. Если и было нечто странное в прибытии священника в сопровождении сыновей короля Кадира, хотя он обычно ходил пешком один, куда ему нужно, и всем известно, что он уже лет десять или больше не беседовал с принцем Оуином, ну, иногда случаются странные вещи, а он все же верховный священнослужитель.

Брин, кажется, готов подыграть ему, что бы он втайне ни думал. Алун увидел, как взгляд хозяина скользнул туда, где стоял Сейнион. Его гладко выбритое лицо выражало внимательную благожелательность, худые руки были спрятаны в рукава одежды.

— Действительно, кажется, вы уже ступили на путь добродетели, раз служите провожатыми нашему любимому священнику, избежав скандального поведения вашего отца в его молодости.

Дей сохранил невозмутимое лицо.

— Его милость верховный священнослужитель в своей святости весьма убедителен. Мы польщены и благодарны ему за возможность путешествовать вместе с ним.

— Не сомневаюсь, — сказал Брин ап Хиул чуть-чуть суховато.

Дей опасался, что Алун рассмеется, но этого не случилось. Дей и сам старался сдержать возбуждение. Это был танец, выпады и выверты слов, значений, показанных, а затем спрятанных, которые лежали в основе всех великих песен и деяний при дворах правителей.

Эрлинги, возможно, предпочитают грабить и жечь, прокладывая себе путь к славной жизни после смерти, в которой снова будут грабить и жечь, но для сингаэлей славу мира — священный дар Джада — олицетворяло нечто большее, чем мечи и набеги.

Хотя это, возможно, объясняло то, почему они так часто подвергались грабежам и набегам — из Винмарка, из-за моря, а теперь на них напирали англсины из-за Реденской Стены. Он сам сказал это сегодня: поэмы выше осадных орудий. Слова выше оружия слишком часто.

Сейчас он над этим не задумывался. Дей был взволнован присутствием двух великих людей запада. Весенний набег, задуманный от скуки и в результате отсутствия отца, который отправился на охоту без сыновей (Оуин на самом деле поехал к любовнице), превратился в нечто совершенно иное.

Юный Дей аб Оуин, иными словами, находился в приподнятом настроении, поэтому то, что произошло тем вечером, можно было почти что предвидеть. Он был чуток, восприимчив, точно настроен и при этом весьма уязвим. В такие моменты душа может получить рану неожиданно глубокую, и шрам останется навсегда, хотя следует сказать, что такое случается чаще в легендах, рассказанных бардами в пиршественных залах, чем во время набега за скотом, который не удался.

Перед самым началом пиршества Алун занял табурет музыканта по просьбе леди Энид. Жена Брина была высокой, темноволосой, черноглазой женщиной, намного моложе мужа. Красивая женщина, не смущавшаяся среди мужчин в зале. Если задуматься, то здесь ни одна из женщин не выглядела смущенной.

Он настраивал свою арфу (свой любимый “крут”, изготовленный для него), стараясь не отвлекаться. В зале играли в триады и пили первую приветственную чашу после молитвы, прочитанной семейным священником Брина перед тем, как подадут еду. Сейнион предсказал этот пир и оказался прав. Пили вино, а не эль. Брин ап Хиул был богатым человеком.

Некоторые из людей еще переходили от одной группы собеседников к другой, заняли свои места; это было свободное сборище. В зале стоял запах свежесрезанной речной осоки, рассыпанных по полу трав и цветов. Под ногами крутилось по крайней мере десять собак, серых, черных, пятнистых. Воины Брина, те, кто приехал с ним сюда, кажется, не придавали особого значения церемониям.

— Холодный, как?.. — выкрикнула женщина, сидящая в начале стола. Алун еще не запомнил их имена. Он догадался, что она какая-то родственница семьи. Круглолицая, светло-каштановые волосы.

— Холодный, как зимнее озеро, — отозвался мужчина, прислонившийся к стене у середины зала.

“Холодный” — было легким началом.

— Холодный, как очаг без огня, — сказал другой. Избитые фразы, слишком часто звучащие. Еще одно сравнение должно завершить триаду. Алун хранил молчание, прислушиваясь к звучанию струн. Всегда исполняли одну песню перед трапезой; ему оказали честь, и он еще не решил, что будет петь.