Страница 23 из 46
— Неужели у вас все в семье говорили только по-французски? — легко продолжал я. — Кому-нибудь из братьев или сестер следовало бы для разнообразия взять немецкий или английский.
— Но у меня, мосье Глебчик, никогда не было ни брата, ни сестры. Я одна любимая дочь, и поэтому такая испорченная. Ведь так вы с Катей обо мне говорите?
— Мы... — начал было я, собираясь опровергнуть ее заявление.
Но она только погрозила пальцем:
— Знаю, знаю... Вы что же думаете, я не вижу?
Странное дело, этими вырвавшимися у нее несколькими словами Юля впервые мне понравилась. Это были прямые и честные слова, и, к стыду моему, более прямые и честные, чем мои. «У нее есть чутье...» — подумал я.
Между тем Юля продолжала:
— Вы что же думаете, что я уж совсем и не хочу быть хорошей, как вы? Хотя это верно, я и есть плохая. Но я ведь одна, Глебчик и Катя, у меня никого нет, и я не так молода, как вы. И потом еще есть обстоятельства... такие трудные. Но я могу быть другой или могла бы быть — и все было бы иначе...
У нее перехватило горло.
Впервые из-за маски выглянул живой, и притом страдающий человек. «Может быть, она и в самом деле не такая плохая, — мелькнуло у меня, — и все это кривляние и ломание только результат дурного воспитания, и вообще делятся ли люди на хороших и плохих, или все люди родятся хорошими, а потом часть портится?» Но на все эти размышления не было времени, более неотложная мысль оттеснила их. «Итак, у нее сестер нет. Значит, Люси писала не ей. Ну что ж, отпадает».
Как бы угадав направление моих последних мыслей, Юля сама вернулась к вопросу о языках.
— Но вы ведь тоже говорите по-французски, почему же не отвечаете, monsieur l’hermite, господин отшельник?
Я знал английский и немецкий, но французского не знал. Так и ответил.
— Жаль, — с оттенком пренебрежения бросила она, — а вот Борис неплохо болтает.
Во мне колыхнулась мимолетно возникшая когда-то зависть к Борису.
— Ну расскажите, monsieur Глеб, как вы живете там один? Или не один? У вас, наверное, есть дама сердца, вы скрываете. — Она погрозила мне пальцем.
Юля вернулась в прежнее свое состояние. Кате, как видно, было стыдно за Юлю, но ей не хотелось делать замечание старшей.
Что-то вынужденное, напряженное появилось в глазах Юли. Казалось, она что-то вспомнила и говорила, как автомат:
— Во всяком случае, мы с Катишь приедем проверить. Поедем, Катишь? И на днях.
Что это: бестактность или заученный урок? Хочет сунуть нос в макбару или в наш лагерь и прикрывается Катей? Ну, увидим. По крайней мере мы предупреждены.
— А как там Борис? Вы, наверно, вместе проказничаете. Передайте ему... — Уже уходя, она послала воздушный поцелуй. — Так мы приедем, ждите нас. Оревуар.
Глава VII
ПРОИСШЕСТВИЕ В МАКБАРЕ
На некоторое время грек выпал из моего поля зрения, но очень скоро мне пришлось встретиться с ним, и в довольно неожиданной обстановке. Однажды приехал Рустам с целой кавалькадой с седобородым аксакалом во главе. Люди стояли снаружи и не входили. По знаку Рустама я вышел к ним. Оказывается, они пришли звать меня на той — празднество — по случаю выздоровления и возвращения домой Хассана.
Тогда я еще не понимал полностью всего того, в чем принимал участие. В тот момент я не мог знать, что все это имело и политический смысл. В самом деле, стали бы они приглашать меня месяц тому назад? Они ненавидели советскую власть, которая для них символизировалась в образе грабителя Погребнякова. Было бы бесполезно уговаривать их и объяснять, что Погребняков — белый офицер, обманом пробравшийся в руководящие органы советской власти, — все эти слова не воскресили бы умерших и не вернули бы отнятого.
Теперь же они приходят и зовут людей, имеющих какое-то место в советском обществе. Я не отдавал себе отчета в том, что под влиянием доброго отношения, симпатии, примеров человечности в настроении узбеков происходил перелом. Тогда в моих глазах моральная сторона совершенно заслоняла политическую; мне было приятно, что мы для них что-то сделали: вернули Рустаму сестру, спасли от страшной болезни Хассана — я инстинктивно чувствовал, что враждебности нет, но дальше я не шел.
Я понял, что они придают всей затее какое-то церемониальное значение и что она играет какую-то важную роль в их жизни, и поэтому в своем ответе постарался не ударить лицом в грязь: я долго кланялся, нелепо прикладывая руки к сердцу, бессознательно подражая виденным мной на сцене образцам.
Очевидно, если не форма, то содержание моей реакции на приглашение вполне удовлетворило депутацию, и она, довольная и обрадованная, ушла. Рустам и я уже прекрасно понимали друг друга. Он рассказал мне, что собирается привезти на той Лейлу и что я должен обязательно сдержать слово.
— А откуда вы узнали, — спросил я Рустама, — что там той? Они и к вам приезжали?
— Нет, — ответил он, — мой Хассан все равно брат. Хассан матушка, мой матушка, два брат.
Итак, Хассан и Рустам были двоюродные братья. Может быть, еще и поэтому узбеки из кишлака хорошо ко мне относились.
В тот же день я и двое из караульных макбары, также получивших приглашение, отправились в кишлак. Завидев нас издали, мальчишки из кишлака испустили пронзительный вопль и стремглав бросились к кишлаку. Когда мы подошли ближе, навстречу нам шла уже целая толпа во главе с улыбающимся, похудевшим Хассаном. Меня взяли под руки и повели в какое-то строение с ковровыми настилами на полу и сюзане по стенам. Но я не успел осмотреть все это, так как совершенно неожиданно увидел, что посреди комнаты в обществе почетных стариков аксакалов сидели не кто иные, как Юля и грек. Прежде чем я успел подумать, как мне отнестись к этому, я услышал голос Юли:
— А, Глеб! Наконец-то. А мы тут целый час томимся голодом.
Должно быть, с моего лица не исчез немой вопрос по поводу того, как Юля попала сюда, потому что она поторопилась объяснить:
— Вы знаете, Хассан хотел звать нас всех, но я знала, что Александра Ивановна не может оставить больницу, а Катю без себя не отпустит, вот так и вышло, что поехала я одна.
Несмотря на то что она тараторила так быстро, в голосе ее звучала какая-то неуверенность и напряженность. Через минуту я понял, что они были вызваны совершенно неоправданным присутствием на тое грека.
— И я прихватила с собой Кристи. Или он прихватил меня с собой, — прибавила она кокетливо. — Я ни за что не поехала бы сюда одна. Я бы заблудилась, или меня бы украли.
Кристи смотрел с непринужденным видом, и я вновь поразился, как свободно и легко он умел держаться в любой ситуации.
— Моя проводник, — сказал грек на своем ломаном русско-черноморском языке, которому я уже более не доверял. — Моя сегодня киоск закрывай — ходи сюда, круты дальше, — блеснул он зубами.
Мы сели, и началось угощение. Гвоздем его был плов. Его варили в нескольких котлах и ели в нашей и в соседних комнатах, которые к тому времени наполнились народом в ярких и нарядных халатах. В передней комнате играли на музыкальных инструментах.
Я сидел между Хассаном и Рустамом, напротив расположились Юля и грек, между нами человек шесть почетных жителей кишлака. Я ждал Лейлу, но она не рискнула выйти к мужчинам. За пловом мы говорили мало. За дыней и чаем завязался общий разговор.
— Ваша скоро начинай работа, — сказал Хассан. — Моя видел много лопатки.
— Да, наверное, — уклончиво ответил я, хотя знал не больше его.
— Большой начальник Толмачев скоро приезжай Самарканд, — продолжал Хассан.
Они были хорошо информированы.
— Скоро, — заверил я его.
— Ваша — хороша люди, — сказал он мне.
— Все люди хороша, — подтвердил я.
Я не попал в тон.
Он посмотрел на меня недоброжелательно:
— Тугай плохой люди, — проговорил он сурово.
Я решил при греке и при Юле не показывать, что я что-либо знаю.