Страница 10 из 22
— Да я вообще —просто рядом стоял.
— В том-то и дело, что рядом стоял. Лоб такой! Мог растащить и пендаля дать, чтоб не повадно было.
— Дак у них тема была! Чё, вы, Николай Алексеевич, в детстве не дрались?
— Дрался, — признался и поутих учитель, — но как-то по-другому. До первой крови, к примеру. Лежачих не бить! Вы ж, как фашисты, какие...
— Дядь Коль, не надо к директору, — взмолился Тимофей, для которого Николай Алексеевич был ещё и соседом по подъезду, — меня и так завтра на Комиссию по делам несовершеннолетних...
— Во! Вишь как! Уже залетел, а продолжаешь, Тимоха.
— Он за меня заступился, — встрял Колька.
— Ага, а Чирков, значит, ответчик.
— Ща-ас, — сплюнул сквозь зубы Чирков.
— А ты, Гена, в мою сторону не поплевывай, — я тебя на пятьдесят с гаком лет старше. Всякого повидал. Если ты себе дорожку в жизнь через нары выбираешь — твоё дело, но замашки свои блатные брось. Я, Гена, вот этими руками не один дом построил, а ещё и китайцев на границе бить приходилось. Так что остынь, пацан. У тебя геройства на пару окурков и стакан пива, а добрых дел и вовсе нет.
— Да ладно, — обиделся Чирик, — будет и на моей улице праздник. Успею ещё погеройствовать.
— У вас, я посмотрю, через день праздник, а между ними — выходной. Так, — хлопнул в ладоши Николай Алексеевич, — разбежались все. Быстро! Чтоб ни одного здесь и на следующей перемене не видел! Драчуны — умываться! Ну, дёргайте быстро...
Липенко напоследок подошёл к Чиркову:
— Слышь, Чирик, ты больше их не трогай. Всё честно было. Нечего мелких донимать.
Услышав это, Колька повернулся к обидчику и сквозь зубы сказал:
— Не отстанешь, я твой мопед вместе с сараем сожгу. Ночью! И не узнает никто!
Чирков кинулся было в сторону Степанова, но Липенко его жёстко остановил:
— Ну, уймись ты, Алексеич совсем разозлится. Он же по-человечески всё сказал. Всё! Замяли.
Когда вошли в школу, там все уже знали, что и как было на заднем дворе. Улей гудел. А значит, как водится, к следующей перемене будет знать Вячеслав Иванович. У него своя тайная полиция.
Тимоха морщился от восхищения одноклассников, он прекрасно понимал, что не останови драку Николай Алексеевич, туго бы ему пришлось с Чирковым. А что не струсил — так Чирков всё равно не уймётся, ему авторитет нельзя терять. Так что ещё придется держать марку.
10
Трёхэтажное здание школы из белого кирпича было одним из немногих каменных в посёлке. Если смотреть с вертолёта — школа высилась как этакий штаб среди типовых деревянных двухэтажек и частных огородов. Она поднялась в те времена, когда одним из немногих осязаемых лозунгов оставался «всё лучшее — детям!».
Не взирая на сложности с учёбой, Тимофей любил приходить в школу. С одной стороны, по большому счёту податься особенно некуда, кроме тайги, с другой — в школе всегда было, чем заняться. Хочешь — играй в теннис, хочешь — иди в секцию, в кружок какой-нибудь, а можно просто посидеть на первом этаже — никто не прогонит.
Вечером, когда упругий февральский ветер разогнал толщу клубящихся туч, натерев до блеска звезды, и успокоился где-то в лесной глуши, Тимофей вышел на улицу. Дома было тягостно. В спальне стонала мать, которой отец не давал опохмелиться. Сам же сидел у громко включенного телевизора и смотрел всё подряд, отвлекаясь только ради перекуров или похода в душ. Увидев повестку, отец в очередной раз выругал мать:
— Я там, на буровой, корячусь, а она за сыном уследить не может.
«Пьёте-то вместе», — подумал Тимофей, но промолчал. Ещё предстояло получить свою порцию, но отец вдруг обрушился на саму Комиссию. Перебрал кости всем, от учителей до президента. Разошелся так, что Тимоха зажмурился, сидя в своей комнате, и повторял мысленно только одну фразу: «Только бы не пошёл за бутылкой». Вот и мать прохрипела из спальни:
— Кто они такие, Егорушка, нас судить. Ты бы принёс от нервов-то... Хоть фляжечку небольшую. Нельзя так резко...
Лучше бы она молчала! Отец буквально взорвался, и Тимофей предпочел выскользнуть в подъезд, бросив учебники, которые в кои-то веки открыл, собираясь выполнить домашнее задание.
Выйдя на крыльцо, мальчик выдохнул так, будто сбросил с плеч тяжёлый груз. Ноги сами понесли его в школу. В воздухе в этот вечер вдруг запахло весной, хотя до тепла в этих краях было ещё далеко. Высыпавшие в небе звёзды, может, и предвещали завтрашний мороз, однако сейчас были похожи не на колкие мелкие снежинки, а на подтаявшие леденцы. Весна пробовала силу, проводила разведку боем. Тимофей почувствовал дыхание новой жизни, остановился и прислушался: ему показалось, что за рубежом окружавших посёлок болот разносится эхо перестука вагонных колёс. А вдруг и правда — мелькая жёлтой вереницей квадратных окон, летит на юг скорый поезд, и здесь его слышно? Не все звуки теряются в тайге, иногда услышишь такое, что будешь долго думать над происхождением услышанного, и чего только не почудится, особенно если стоишь один, а вокруг — лесная глушь. И вскоре замечаешь на себе чей-то внимательный взгляд. Со всех сторон. Тогда начинаешь часто оглядываться, и хочется быстрее оказаться поближе к человеческому жилью.
В школе и в девять часов вечера было шумно. В спортзале стучали мячи; старшеклассники терзали в музыкальном кабинете электрогитары; взвизгивала циркулярка в кабинете Николая Алексеевича; по каким-то своим делам с лёгкой тайной на лице фланировали по этажам старшеклассницы; в обнимку со швабрами скользили в усталом вальсе технички.
Постояв немного на первом этаже, Тимофей двинулся на второй. Ещё с улицы он заметил, что в лаборантской кабинета истории горит свет. На лестнице мальчик столкнулся с двумя семиклассниками, за которыми в школе были закреплены смешные прозвища — Анальгин и Фильмоскоп. Первого — Анвара Алиева — так прозвали за то, что он, жалуясь на зубы, постоянно держал во рту таблетку анальгина, а к врачу идти боялся, второго — Толика Зуева — за мощные выпуклые с двух сторон линзы очков. У него с младенчества было очень слабое зрение.
— О! Тимоха! Слышали, как ты сёдня с Чириком бился. Маладэц! — Анвар похлопал Тимофея по плечу.
— Смелый, — согласился Толик. — Куда намылился?
— Хочу с историками поговорить.
— Чё, учиться вздумал? — удивился Анальгин.
— Да не, тема есть. Частное расследование, — серьёзно ответил Тимофей, нащупывая в кармане пуговицу.
— Круто, — одобрил Фильмоскоп, картинно вскинув к потолку огромные, многократно увеличенные линзами глаза, — я реферат писал, там у них такие видеокассеты есть классные.
— А чё хочешь-то? — хитро прищурился Анвар.
— Да так...
— Ломайся, Тимоха, чё, тайна что ли?
— Ну, не тайна, так, дело одно, спросить надо.
— А чё, нам западло поделиться?— Анальгин становился обиженно наглым, а вторая ссора Тимофею была не нужна.
— Смеяться не будешь?
— Чё смеяться-то, правда, Фильмоскоп? Рассказывай.
— Мне надо историкам пуговицу показать. Она царская.
— Пуговицу? Царская? Закаж...
— Да чего, смотри, только, чур, не лапать.
Анальгин всё же взял пуговицу в руки.
— Ну и чё? Орёл на ней. Старая пуговица. У меня дед монеты старинные собирал, я ими играл. Вот это круто. Там такие монеты были, что за каждую тысячу долларов давали. Отец потом продал их, чтоб на магазин больше денег было. На Большой земле. А тут пуговица...
— Ладно, посмотрел, отдавай, — Тимофей протянул руку.
— Падажди!.. — аж взвизгнул Анальгин. — Дай внимательно смотреть! Почему царская?
— Потому, вот и иду к историкам спросить.
— Откуда взял?
— Да какая тебе разница, Анвар? Отдай, пошли, нас пацаны ждут, — Фильмоскоп попытался остановить приятеля и потянул его за рукав.
— Ну падажди, да. Где взял пуговицу?
— Друг дал. Подарил. — Тимофею начинало всё это не нравиться.
— Ага, пуговица царская, а он тебе просто так дал. Кто?
— Ты его всё равно не знаешь. Давай пуговицу.