Отражение

Мимо на носилках пронесли тело девушки, прикрытое полиэтиленом. Он узнал ее, но тугое облако уже осознанной беды не позволяло проткнуть сердце острой болью, залить мозг непролитыми горячими слезами, как это случилось в Сараево. Почему-то вдруг подумалось: у нас даже нет специальных мешков на молниях. Выносим тела убитых то под простынею, то, вот, под полиэтиленом. Словно манекен. Когда-то сквозь такую же пелену он рассматривал фотографию растерзанной Милицы, не в силах охватить разумом ни свершившееся, ни увиденное. Теперь — Наташа... Слепая ярость или затаилась, или растратилась тогда в Сараево. А, может, отец Николай тихой и убедительной речью своей заговорил ее, загнал в самую глубь, в самый темный омут души? Но от разрастающейся вокруг пустоты никуда нельзя было уйти. Она росла, набухала, распирала стены, и, казалось, пропахший гарью и смертью дом вот-вот лопнет по швам, пустота вырвется на волю и заполнит собой весь мир. И не будет уже ничего, кроме пустоты. В ней будут начинаться и кончаться дороги, в ней будут загораться окна пустых домов, и провода, сквозящие сквозь нее, будут гудеть заунывную ее песню. Наступит вечная осень, а пустота, заполнив собой все и вся, будет гулко дышать, шурша облетевшей листвой, прицеливаясь в беззащитную скорлупу неба, чтобы соединиться с той — пустотой космической, вечной и холодной.

— 3-з-з-вери! — прорезал, проткнул пустоту Степан. Он вложил в звук «з» все возможное количество ненависти, которое удалось поместить в полости рта и в легких. И это «з», как игла, нанизало на себя пустоту и слегка кольнуло Семена, который, точно сомнамбула, двигался за носилками.

Степан ухватил его за рукав, потянул в кабинет. Оттуда уже шагнул навстречу Дорохов:

— Твоя? — кивнул в сторону носилок.

— Его.

Дорохов опять с интересом посмотрел на Семена.

— Их было трое, — сказал ему зачем-то Семен.

— Здесь, в доме — да. — Подтвердил Дорохов. Подошел поближе к Степану и продолжил шепотом:

— У нее в руках была записка. Убийца увлекся, не заметил. Там шифр какой-то. Я, на всякий случай, переписал. Может, ты без шифровальщиков это прочтешь? — развернул лист на ладони.

— Конечно, прочту. Это номер счета дяди Коли, в банке Осинского.

— Осинский? — удивился Дорохов. — Тогда дело дрянь.

— Может, в Москве и дрянь, — вмешался Семен, — но пусть сунутся к нам. Посмотрим.

— А остальные цифры? — спросил сам у себя Степан.

— Может, даты? — взглянул Семен.

— Похоже, — согласился Дорохов.

Глава двенадцатая

ТОРСИОННЫЙ ГЕНЕРАТОР

1

Одноместная камера в России — это роскошь.

И даже то, что стены ее были покрашены в раздражающий глаза ядовито-зеленый цвет из фильмов ужасов, первоначально Майкла не смутило. Под потолком таким же ядовито-желтым светом тлела лампочка, одетая в мутноватый плафон, оправленный металлической решеткой. Обитые листовой сталью двери, нары, малюсенькая подушка с наволчкой в разводах от частой и недобросовестной стирки, затертое байковое одеялко и видавший виды матрас — определенно роскошь. Стены и все это сдавленное ими пространство словно впитали мысли и чувства прежних обитателей и теперь давили со всех сторон на мозг Кляйна, или, казалось, они пытаются произнести одну беззвучную букву, которая заменяет весь алфавит и одновременно вмещает в себе огромный сгусток печальной информации. Если есть в мире беззвучный стон, то именно здесь его можно услышать. Все это, тем не менее, казалось Майклу даже интересным, даже романтичным.

На допрос его вызвали только раз, да и говорили с ним, будто он не американский шпион, а обычный уличный хулиган, разбивший по-пьяне витрину и матерно обругавший участкового. И такой подход к его персоне несколько беспокоил Майкла. Как беспокоил его и глазок в дверях, где частенько, прерывая его раздумия, появлялось «всевидящее око», а, может, и несколько посторонних глаз пытались заглянуть ему в душу. Именно в душу, которая вместе с немой буквой витала где-то под сероватым потолком, пытаясь критически взглянуть на бренное и расслабленное тело Майкла сверху.

Между тем, двумя этажами выше, над судьбой этого тела и этой души висел дамоклов меч в образе лысого генерала в штатском. Листая досье Кляйна, он поминутно вытирал платком выступающий на бледно-розовом затылке пот, шмыгал носом-картошкой и бросал молнии-взгляды на стоящего перед столом секретаря.

— Осинский про него звонил? — спросил хриплым простуженным голосом генерал.

— Так точно! — выстрелил секретарь.

— Гу-гу... А, казалось бы, так себе — шестерка. Пятое колесо в телеге. И зачем он просил торсионник на него включить? Мы бы и так его в порошок стерли? Как думаешь, Сарычев?

Секретарь сделал порыв пожать плечами, но неожиданно для самого себя засветился пришедшей мыслью:

— Наверное, нужен он ему еще...

— Правильно думаешь, Сарычев, а если ему нужен, значит, он стоит дороже, чем мы о нем знаем. И с каких это пор вонючие банкиры знают больше нас?

— С девяносто первого года, — нашелся Сарычев.

— И это правильно, — буркнул генерал, не отрывая взгляда от досье.

Раздутая от простуды и мокроты в носоглотке голова генерала Стуцаренко отказывалась работать в нужном режиме. А ему очень хотелось почитать в этой папке между строк, так хотелось, что он изо всех сил напрягал глаза, пытаясь обозначить связь между ними и разбухшим мозгом, дабы проскочила по ней искорка озарения. И от этого в голове гудело, как в топке, а на затылке, покрытом испариной, можно было жарить яишницу. Надо же было простудиться в июне! Осопливел, как подросток!

— Слышь, Сарычев, а из Москвы ничего не поступало?

— Никак нет, товарищ генерал. Разрешите высказать предположение?

— Валяй.

— Я думаю, в Москве не хотят делиться игрой, или, по крайней мере, там есть кто-то, кто играет на одну руку с Осинским.

— Тоже верно. Но на одну руку с Осинским там куча народу играет. Рука-то у него мохнатая и денежная. Он же половину наших спецов перекупил да в свои службы нанял.

— Я бы не пошел! — полыхнул честолюбием секретарь.

— Жрать захотел бы — пошел, — вяло отмахнулся генерал. — А уж охрана нашего всенародноизбранного у него вся в кармане. Оттуда мне тоже звонили.

Стуцаренко еще раз пробежался по скупым строчкам кляйновского досье и закрыл папку. Красными слезящимися глазами внимательно посмотрел на лейтенанта Сарычева.

— Не пошел бы, говоришь?

— Не пошел бы, — опустил глаза лейтенант.

— Ну-ну... А торсионник, Олег, все же придется включить. Мы пока свою колоду придержим. Чужая игра — потемки. А в темную надо играть, зная расклад.

— Мы ж его, с тех пор как получили, еще не разу не включали?!

— Вот и попробуем. Шесть лет пылится, государственные деньги в него вложены. Посмотрим, что этим комбайном накосить можно. Иди, Олег, давай команду.

3

И кто сказал, что на этих островах буйная дикая природа? Так себе — есть лианы, пальмы, песочек специально для богатых туристов подзолотили и разровняли, горы в центре... Вот только там, где океан сливается с небом, образуя клубящуюся по вечерам фиолетовую черту, — вот там, наверное, и есть край света. А здесь — забытый стараниями людей и Богом уголок, туристическая провинция высшего класса, специально для любителей сервированной экзотики.

Целыми днями Ольга сидела на берегу и смотрела на океан. Где-то за ее спиной резвились Ваня-Супер и Андрейка. При всей своей ограниченности телохранитель знал много подвижных игр и составлял Андрею отличную компанию. Купаться ходили в бассейн прямо на территории виллы. Другим «развлечением» Ольга выбрала посещение единственного маркета в городке, где, кроме достаточного выбора товаров, находился небольшой ресторанчик, в котором, к своему удивлению, она обнаружила русскую официантку. Посещая его, Ольга заказывала не только обед, но и «выкупала» на час-два Айрен (Ирину), чтобы было с кем поговорить. Андрейка с Ваней садились в таких случаях за соседний столик.