Ангел и муза

Присутствие этой кампании несколько насторожило и огорчило Дениса, так как он намеревался повздыхать в тихом одиночестве. Зато появление Баталова, напротив, понравилось подвыпившей компании. Уже через пару минут несостоявшихся размышлений о превратностях судьбы, превратности подошли к нему в количестве двух развязных парней и попросили, правильнее сказать, приказали дать им закурить. Наверное, в Древнем Риме хозяева обращались к своим рабам и то почтительнее, потому как к рабам обращались, как к вещам, а к Баталову, — как к пустому месту.

Стало ясно, что сейчас из тридцатитрехлетнего поэта сделают побитое посмешище. Денис раздраженно поморщился и решил сопротивляться всеми имеющимися средствами, силами и возможностями. Собрался, было, произнести традиционное за последние три года «не курю», но не успел. Не надо было морщиться, оставив вариант поступательно развития конфликта и хотя бы осмысления предстоящих действий. Короткий, но точный удар крючком опрокинул Баталова со скамейки и вызвал одобрительный гогот из беседки, где оставшиеся двое играли роль зрителей. «Идущие на смерть приветствуют тебя», — вспомнилось вдруг и это в то время, когда надо было или убегать или хватать черенок от лопаты. Но черенка радом не оказалось. Подняться Денису не дали, следующий удар — тоже в лицо, но уже ногой. Нос предательски расквасился, из глаз произвольно брызнули слезы, зрение сначала вообще выключилось, а вернулось нерезким и размытым. Можно сказать, Баталов постиг Дао...

— Ты чё морщишься, олень, добрым людям закурить в ломы дать? Не уважаешь?! — прозвучало с хрипотцой откуда-то из недосягаемого неба.

Следующий удар ноги поддел Баталова в живот. Денис упредил его уже не зрением, а каким-то шестым чувством. Ему удалось схватить эту ногу обеими руками, и выбросить все свое тело вверх. Противник получил неожиданную растяжку, и в самый ее центр, в тупой угол Баталов дотянулся кулаком. Враг упал, как подкошенный, но его напарник тут же уложил рядом Баталова. У этого удар был буквально сокрушительный. Видимо, они специально позволили «размяться» своему самому слабому компаньону. «Теперь убьют», — понял Денис, потеряв зрение во второй раз за каких-то пару минут, и приготовился как можно равнодушнее умирать. Тем более что он слышал, как из беседки ринулись к газонному рингу нетерпеливые зрители. Где уж там — большой палец вниз, самим попинать, отомстить за поверженного собутыльника. Воля к сопротивлению еще не совсем покинула поэта, и он внутренне сжался, чтобы вскочить и успеть зацепить еще хотя бы одного. Будь у него сейчас в руках автомат, он бы высказал все свои мысли по этому поводу длинной очередью, и плевал бы на весь высосанный из пальца гуманизм.

Но разжаться пружине не пришлось. Он успел еще только встать на колени, когда вся троица уже лежала в самых отнюдь не живописных позах. И если бы в поле его зрения не появились знакомые кроссовки, он подумал бы, что кара Божья настигла его врагов в самый подходящий момент. Новоиспеченный Ангел Хранитель произнес голосом Ксении:

— Давай я помогу тебе встать, тебе надо умыться и почистить одежду. Придется все же пригласить тебя в гости. Ладно, хоть одного ты устряпал. Теперь, наверное, кукарекать будет или как медведь в цирке ходить. А вам, придурки, я уже делала последнее предупреждение...

Один из поверженных врагов, видимо, еще мог возражать, поэтому ответил нагло, но почему-то не вставая:

— Да если бы, Ксюха, не твой брат, мы бы тебя... — далее следовал сленг, густо перемешанный с матом, который был прерван молниеносным выбросом ноги спасительницы. Причем это движение не помешало ей сравнительно нежно поднимать Баталова, поддерживая под локоть.

Уже в подъезде Баталов спросил:

— А кто твой брат? — одновременно поняв, что губы у него сильно разбиты, а вопрос пришелся Ксении совсем не по душе.

— Очень известный бандит, — холодно ответила девушка и, остановившись, продолжила, — подробности? Он убил нашего отчима, когда тот пытался меня изнасиловать. Вернулся из тюрьмы совсем обезбашеный.

«Почти по Фрейду», — подумал Денис, но вслух ничего говорить не стал, потому что от фрейдизма его тошнило во всех его проявлениях.

Между тем они поднялись на третий этаж и остановились перед самой массивной на площадке металлической дверью. Словно извиняясь за это помпезное убожество эпохи первоначальной стадии накопления, Ксения пробурчала:

— Брат поставил, бережет он меня так.

Двухкомнатная квартира была обставлена со вкусом; в обстановке, как и в Ксении, чувствовалась модерновая спортивность. Этакое сочетание серебристого металла и серо-белого пластика, выгнутого в услужливых формах. Особенно удивил Дениса торшер в виде нагромождения полых трубок, похожих на часть классического органа, верхушку которого венчала небольшая копия роденовского мыслителя. Правда головой мыслителя служила матовая лампа с едва заметной надписью «General Electric's».

— Безвкусица, — уловила удивленный взгляд Баталова девушка. — Подарили почитатели карате-до.

— Ты именно этим занимаешься? — спросил Денис.

— Да не только. Всем до кучи.

— И на это можно жить?

— За участие в солидных соревнованиях и платных боях бойцы имеют немало...

Денис поморщился точно так же, как несколько минут назад на злополучной скамейке перед подъездом.

— Вот только не надо о том, что не женское дело!

— Я бы, если и подумал, то не сказал.

— То-то! Иди, умойся, в ванной найдешь и одежную щетку, а я пока поставлю чайник. Ты какой любишь — черный или зеленый?

— Тот, который нравится тебе...

— Тогда зеленый, «японский завтрак»...

В ванной Денис не только смывал кровь с лица и чистил плащ, но и пытался хоть как-то осмыслить происходящее. Шестым, седьмым или каким-то еще чувством он уже давно определил, что в его жизни происходит нечто, которое способно изменить ее относительно всех существующих и предполагаемых координат. И чем больше он осознавал и накапливал разницу между собой и этой немного странной, ультраспортивной девушкой, тем больше ему хотелось быть рядом с ней. Причем желание это выражалось не только эротическими устремлениями, и даже не столько ими, а каким-то трансцендентным, а то и эсхатологическим пониманием того, что Ксения представляет собой свершившийся во времени и пространстве образ — предмет его долгих и безуспешных исканий. Она являлась материализовавшимся сборником лучшей баталовской лирики. Обретение данного образа во плоти походило на творческое озарение, а чем-то — на награду Пигмалиона за любовь к мрамору. Или гипсу? Это уже было неважно, ибо, выходя из ванной, Баталов нес в себе безумное с точки зрения обывательского сознания, выстраданное только интуицией решение. Похоже, что Ксения это заметила и, усаживая его на кресло близ журнального столика, где по правилам классического натюрморта красовался чайный сервиз и ваза с крекером, настороженно спросила:

— Ты не собираешься объясняться мне в любви сейчас?

И эта контрартподготовка за минуту до его наступления окончательно убедила Дениса в правильности выбранного им пути. Пришлось только поменять стратегию, и, отбросив авангард и резервы, бросить к очаровательным ногам «противника» главные силы:

— Выходи за меня замуж, — тихо, но очень твердо сказал разбитыми губами Баталов, и опустил глаза.

Ксения посмотрела на него проницательно, и он ответил пронзительно честным взглядом, отчего она смутилась.

— Ты это серьезно? Может, ты действительно не в себе? — куда-то исчезла ее боевая запальчивость. Девушка поняла, что Баталов не шутит.

— В нынешнем мире почему-то принято обзывать наивную искренность каким-либо видом сумасшествия, вероятно, это форма самозащиты нашего погрязневшего, поросшего цинизмом мира от проявления светлых порывов, — Денис вздохнул. — Только не говори мне больше, что мы не знаем друг друга, что мы полярно разные люди, не говори всей этой обывательской чепухи, лучше вообще ничего не говори. Я тебе только что отдал свою душу, а ты можешь отмахнуться от нее, она вмиг застынет, упадет на пол и разобьется. Я не утверждаю, что свет для меня на этом кончится, но уже не будет чего-то питающего последнюю, пусть не безоблачную, но все же очень красивую надежду.