Движда

В знакомом ему кафельном обиталище смерти за столом сидели двое. Федор с костылем и загипсованной рукой и, вероятно, его шеф — патологоанатом. На письменном столе стояла початая бутылка водки, граненые стаканы, на полиэтиленовом пакете была разложена нехитрая закуска.

— О, все-таки решил меня сдать, — заявил навстречу Федор, — а я как раз Валентину Иванычу исповедуюсь. Ментов уже привел?

— Да нужен ты кому, — с легким раздражением ответил Константин. — Я Машу ищу.

— Магдалину? — Федор криво ухмыльнулся. — Ромео, блин. Вот за что я вас, интеллигентов, не люблю, носитесь со своими нюнями.

— Тебе вторую руку сломать, чтоб нюней не выглядеть? — серьезно спросил Платонов.

— Ты че вообще навязался на мою голову! — возмутился Федор. — Я че — в жизнь твою лезу? Спать мешаю? Магдалину ему подавай! Да если б, выходит, не я, ты бы ее и не увидел никогда! Не так, что ли?

— Слушай, вершитель судеб, я задал простой вопрос: где Маша?

— Так она из-за тебя уехала, об этом весь город говорит. Запудрил девке мозги и умчался в столицу...

Платонов угрожающе шагнул вперед, и Федор опасливо потянулся к костылю, планируя защищаться им по науке Платонова.

— Очень... очень хочется сломать тебе вторую руку, — сказал Платонов.

— Может, выпьете с нами? — примирительно предложил Валентин Иванович.

Платонов вдруг поймал себя на мысли, что ему жаль этого человека. Испитое, покрытое сеткой лопнувших капилляров лицо, затуманенные, изначальное печальные, усталые глаза и чуть дрожащие руки. Заметив, что взгляд Константина замер на его подрагивающих кистях, доктор сообщил то, что, вероятнее всего, рассказывал всем новым знакомым, как оправдание:

— Да, не те уже руки. Я был хорошим хирургом. Не верите? Ко мне с области на операции приезжали. А потом... Потом ошибся. У нас ошибка, как у летчика, жизни стоит. Или как у сапера. Выпьете с нами? — снова предложил он.

— Да он брезгует! — вставил Федор.

— Не брезгую, пил уже с тобой. Просто — не хочется. Вы осторожнее с ним, Валентин Иванович, он сначала исповедуется, а потом ломом по башке стукнет. И тело далеко тащить не надо...

— Ты че из меня тварь какую-то делаешь?! — бесстрашно и честно обиделся Федор. — Ты че, жизнь мою знаешь? Ты кто, чтоб судить, писака малохольный?!

— Да кто тебя судит? Кто тебе сказал, что ты вообще можешь быть кому-то интересен? — спокойно перебил его гнев Платонов. — Я Машу ищу.

— Полагаю, — задумчиво сказал Валентин Иванович, — об этом в нашем городе может знать только один человек.

— Кутеев? — догадался Константин.

Патологоанатом, поджав губы, кивнул: мол, ты и сам все знаешь, браток.

— А где его найти?

— Смотри, как бы он сам тебя не нашел, — ехидно предупредил Федор.

— Не твоя забота.

— Езжайте на восток из города. Там стоит особнячок такой примечательный. «Песчаный замок». Ни с чем не перепутаете. Да, в конце концов, любой таксист знает, куда везти. Не Москва, знаете ли, — дал исчерпывающую информацию Валентин Иванович.

— Спасибо.

— Не во что, — повторил какую-то прижившуюся больничную поговорку Валентин Иванович, многозначительно заглядывая в пустой стакан.

— Спасибо, — еще раз повторил Платонов, — с меня причитается.

— Заходите, всегда рады.

— Уж лучше вы к нам.

Почти сразу удалось с руки поймать частника у больничной ограды. «Больная на весь мотор» шестерка и тихий очкарик, огромными глазами похожий на Бабеля, доставили его к нужным воротам за четверть часа.

Чугунное литье впивалось в красные глухие кирпичные стены. Безразличные глаза камер смотрели из специально задуманных для них бойниц-глазниц. Примечательно, что за воротами были вторые ворота — раздвижные металлические, которые, судя по всему, закрывали от посторонних глаз панораму двора. На воротных столбах пугали прохожих таблички с различными предупреждениями о возможных карах в случае незаконного проникновения на территорию «песчаного замка», а на правом столбе располагался звонок домофона. Константин, нисколько не сомневаясь, нажал на кнопку.

— Слушаю, — прозвучал из динамика изначально недовольный голос.

— Мне нужно увидеть господина Кутеева.

Ясно было, что отвечает не сам муниципальный олигарх, а кто-то из его охраны, возможно, один из тех, кто был с ним в церкви.

— Кто, по какому поводу?

— Доложите, журналист Платонов, он видел меня в храме с Марией.

— Ждите.

Ждать пришлось несколько минут. Причем и без того заторможенное в этой округе время окончательно остановилось.

Наконец послышались шаги. Затем разошлись в стороны внутренние железные ворота. Литые чугунные неприступно остались на месте. За их вязью Константин и увидел Кутеева. При ближайшем рассмотрении он оказался невзрачным человеком весьма усталого вида. Ничего — от супермена, ничего — от бандита. Смешная залысина на лбу, чуть приплюснутый боксерский нос, почти лишенные волосяного покрова брови, немного выступающие на покатом лбу и, видимо, всегда настороженные серые глаза. Единственное, что снова напомнило о положении Кутеева в современном обществе — видимая готовность умереть за это положение, вступить в бой за малейшее посягательство на него, и то, что таких смертей и боев за плечами у него было ни одна и ни две... Но просматривалось в его облике что-то еще... Для себя Платонов прочитал это как неуверенность Кутеева в том, что он правильно все делал, даже разочарование какое-то. Такое — что нужно скрывать его за этими толстыми стенами.

В руке у него была весьма увесистая книга. Да и голос у него оказался не как у Джеймса Бонда.

— Вот, — протянул он сквозь чугунные ветви книгу, — она знала, что ты придешь сюда.

— Что это?

— Библия.

— Куда она уехала?

— В монастырь.

— В монастырь?

— В монастырь.

— В какой.

— Она просила никому не говорить. И тебе тоже. — Он упредил вопрос Платонова. — И ты прекрасно понимаешь, что если она просила, я никому не скажу.

— Но... я люблю ее.

— Ну и что, я тоже, — безразлично ответил Кутеев. — Она не от мира сего.

— Я так мало о ней знаю.

— Достаточно, чтобы поверить в то, что я сейчас сказал.

— Этот мир отторг ее. Растоптал.

Кутеев теперь посмотрел на Платонова с явным раздражением.

— Ты так ничего и не понял о ней. Она вообще не была в этом мире. Никогда.

— Что мне теперь делать? — этот вопрос Константин задал куда-то в небо.

— Не знаю, может — ответ там? — Кутеев указал на «Библию».

Платонов заметил две закладки в кирпиче тонких страниц. Он поспешно открыл книгу и увидел место, обведенное карандашом: «Жена да учится в безмолвии, со всякою покорностью, а учить жене не позволяю...». Это было Первое послание к Тимофею святого апостола Павла. И хотя Константин понимал, почему Маша обвела именно эти слова, но он хотел найти ответы для себя, а не объяснение от нее. Пусть и сказанное самим апостолом. Он открыл книгу там, где была вложена вторая закладка. Знакомый, иносказательный текст Апокалипсиса. И снова карандашом в десятой главе: «И Ангел, которого я видел стоящим на море и на земле, поднял руку свою к небу и клялся Живущим во веки, Который сотворил небо и все, что на нем, землю и все, что на ней, и море и все, что в нем, что времени уже не будет...» Именно «что времени уже не будет» зачем-то подчеркнула Маша.

Пока Константин листал Библию, железные ворота закрылись. Звонить второй раз было бессмысленно.

Платонов повернулся к воротам спиной и внимательно посмотрел в тяжелое осеннее небо.

— Вот, Андрей Викторович, был я движда, а теперь кто? Трижда? — вопросил он то ли к небу, то ли к доктору в недалекое прошлое. — Помолись обо мне, раба Божия Мария... — попросил у серых туч Константин, и они вдруг прямо на глазах просветлели. Просветлели и посыпали крупными красивыми снежинками, и застывшая ребрами и ухабами на земле грязь удивительно быстро сменилась белоснежным пушистым покрывалом. Уже через несколько минут под ним не видно было дороги, жухлой листвы и травы, был только чистый лист, на котором можно было оставить первые следы.