Страница 26 из 36
— Да. Она свои дела хорошо обделывает и при этом лишнего не сболтнет.
— И все-таки о ней в наших краях немало поговаривают. Ей надо быть осторожней.
Онет вдруг поднимает голову и спрашивает:
— В чем осторожней?
Опять молчание. Мужчины сдвигают свои стулья поближе друг к дружке и тем самым отдаляются от Марка, показывая свое неодобрение по отношению к тому, о чем они догадываются или думают, что догадываются.
— Ей следует вести себя осторожней.
— Мне кажется, — говорит Марк, быстро вертя в пальцах ножку своего пустого бокала, — мне кажется, что чужое мнение ее совершенно не волнует.
— Как знать, господин Марк, как знать… Ее имения здесь. Ей приходится здесь жить. Плохо было бы, если б на нее стали указывать пальцем.
— Она могла бы продать свои имения и уехать, — неожиданно вырывается у одного из крестьян.
Эти слова произнес дядюшка Гонен, земли которого расположены по соседству с владениями Декло. На его лице, обычно терпеливом, появляется упрямое и жесткое выражение, которое в наших краях выдает человека, позарившегося на добро своего ближнего. Все остальные помалкивают. Мне эта игра знакома по собственному опыту. Так обращаются со всеми чужаками, с теми, кто оторвался от своих корней или с теми, чье присутствие по той или иной причине считают нежелательным. Меня ведь тоже недолюбливали. Я бросил свое наследство. Предпочел родине иные страны. Поэтому цена всего, что я желал купить, моментально удваивалась, а все, что я собирался продать, обесценивалось. Даже в самых ничтожных делах я замечал неизменные злые намерения, рассчитанные на то, чтобы сделать мою жизнь невыносимой и заставить меня уехать в дальние края. Но я не поддавался. Я не уехал. Однако мое состояние перешло к ним. Мои луга принадлежат Симону де Сент-Арно, который сидит рядом со мной, опираясь своими огромными черными руками на колени, моими землями владеет Шарль де Рош, а дом, где я родился, теперь собственность толстого румяного фермера, с виду умиротворенного и полусонного, говорящего сейчас с доброй улыбкой:
— Нет сомнения, что мадам Декло лучше поступила бы, если бы продала свои земли. Что толку в том, что она разбирается в сельском хозяйстве? Есть вещи, женщине не подвластные.
— Она молода и еще выйдет замуж.
Теперь они все встают. Один раскрывает большой зонт. Другой надевает башмаки и завязывает под подбородком шарф. Уже почти с порога фальшиво равнодушный голос произносит:
— Так вы считаете, что она снова выйдет замуж, господин Марк?
Все поворачиваются в его сторону, их глазки сужаются от усилий сдержать издевательский смех. А он переводит взгляд с одного на другого, как будто пытаясь угадать, что именно они думают и что замалчивают, и как ему лучше отразить удар. В конце концов он отвечает, пожимая плечами и прикрывая глаза, с выражением скуки на лице:
— А мне-то откуда знать?
— Да как же, господин Марк. Всем известно, что вы были близко знакомы со стариком, не так ли? Хотя он и был прижимист и недоверчив, он, кажется, позволял вам являться к нему в любое время суток, а иногда вы выходили от него даже за полночь. Надо полагать, с тех пор как он умер, вы хоть несколько раз навестили вдову?
— Пару раз, не больше.
— Для вас это должно быть прискорбно, господин Марк. Раньше вас любили и привечали в двух домах, а теперь в обоих скончался хозяин.
— В двух домах?
— Кудрэ и Мулен-Неф.
И, как будто удовлетворившись дрожью, которую Марк не смог скрыть (дрожью настолько сильной, что он уронил бокал, и тот упал на плиточный пол и разбился), крестьяне наконец уходят. Они церемонно раскланиваются с нами:
— Приятного вечера, господин Сильвестр. У вас все в порядке? Ну и слава Богу. Приятного вечера, господин Марк. При встрече передайте привет госпоже Декло.
За дверью — осенняя ночь, слышен шум дождя, башмаки месят мокрую землю; доносится чуть более отдаленное журчание: с огромных деревьев в замковом парке по соседству стекает вода; рыдают сосны.
Ну а я курю свою трубку. Марк Онет смотрит в одну точку. В конце концов он со вздохом заказывает:
— Хозяин, еще пол-литра.
В тот же вечер, уже после ухода Марка Онета, к «Гостинице путешественников» подъезжает машина, полная парижан: они делают небольшую остановку, чтобы выпить по рюмке и устранить небольшую техническую неполадку. Смеясь и громко разговаривая, они входят в зал. Смерив меня взглядом, женщины безуспешно пытаются краситься перед потускневшими зеркалами, искажающими черты лица. Некоторые из них приближаются к окнам, чтобы посмотреть на мощеную улочку, струи ливня и уснувшие домишки.
— Как спокойно здесь, — со смехом говорит девушка и моментально отворачивается.
Позднее они обгоняют меня на дороге. Они направляются в Мулен. За эту ночь они проедут мимо тихих полей, погруженных в сон селений, мимо молчаливых темных особняков, и им и в голову не придет, что во всем этом есть своя глубокая тайная жизнь, о которой они никогда не узнают. Я спрашиваю себя, каким сном будет спать этой ночью Марк Онет и будет ли ему сниться Мулен-Неф и зелено-пенная речка.
У нас молотят зерно. Лето на исходе, и это последний цикл сельскохозяйственных работ. Пора трудов и веселья. Пекутся огромные торты, и дети уже целую неделю трясут сливовые деревья, плодами которых их будут украшать. В этом году отличный урожай слив; из маленького фруктового сада за моим домом доносится жужжание пчел; в траве валяются гниющие фрукты, и из-под их золотистой потрескавшейся кожицы проступают жемчужины сахара. На каждой ферме считают делом чести угостить работников, молотящих зерно, и соседей лучшим вином или самыми густыми сливками. Кроме того, подают еще круглые пироги с вишневой начинкой и лоснящейся масляной корочкой, сухой козий сыр, которым так любят лакомиться наши крестьяне, блюда из чечевицы и картофеля, кофе и водку из виноградных выжимок.
Так как моя служанка отправилась на целый день к своим родственникам, чтобы помочь им приготовить праздничный обед, я пошел к Эрарам. Франсуа и Колетт собираются посетить одно из ее имений, расположенное в местечке под названием Малюре, недалеко от Мулен-Неф. Они приглашают меня сопровождать их. Сынок Колетт, которому уже два года, останется дома с бабушкой. Колетт расстается с ним с большим трудом. Она испытывает к этому ребенку любовь, смешанную с постоянной тревогой, которая является для нее скорее источником пытки, чем радости. Перед отъездом она дает Элен и няне бесконечные указания, особенно подчеркивая, что нельзя позволять ребенку резвиться у воды. Элен кивает нежно и рассудительно.
— Умоляю тебя, Колетт, не убивайся так. Я не прошу тебя забыть о несчастном случае, происшедшем с Жаном, моя милая, я знаю, что это невозможно, но не позволяй этим воспоминаниям отравить жизнь себе и своему сыну. Ну подумай, какой мужчина из него вырастет, если ты будешь воспитывать его в постоянном страхе? Бедняжка моя, мы не можем прожить жизнь за наших детей (как бы нам этого порой ни хотелось). Каждый должен сам жить и страдать. Самое ценное, что мы можем сделать для детей, это скрыть от них наш собственный опыт. Поверь мне, поверь своей старой матери, девочка моя.
Чтобы смягчить пафос своих слов, она пытается рассмеяться. Но Колетт шепчет с полными слез глазами:
— Мне хотелось бы прожить жизнь так же, как ты, мама.
Ее мать понимает эти слова следующим образом: «Мне бы хотелось быть такой же счастливой, как ты, мама».
Она вздыхает:
— На все Божья воля, Колетт.
Поцеловав дочь, она берет ребенка на руки и направляется к дому. Я смотрю ей вслед: она идет через сад, все еще красивая и гордая, несмотря на седые волосы. Удивительно, что в столь зрелом возрасте у нее легкая и уверенная походка. Да, именно уверенная: это поступь женщины, которая никогда не совершала бесчестных поступков, которая никогда не бежала на свидание, еле переводя дух, которая никогда не замирала, изнемогая под бременем постыдной тайны…