Страница 5 из 37
Они щедро заплатили, проводили его до дверей, светили ему на лестнице. И были невероятно рады, что им удалось в состоянии паники в совершенно незнакомом городе мгновенно отыскать такого знающего, опытного и любезного доктора. Тысячу раз благословляли свою счастливую судьбу.
«Неужели черные дни и вправду миновали? Казалось, им нет конца, а теперь от них и следа не осталось! Зачем же я отчаивался? Зачем пустился во все тяжкие?»
Дела пошли на лад, и к нему вернулась совесть. Конечно, Элинор вполне оправилась. И пролежала-то всего два дня. Американки выносливые. А может быть, ей случалось и раньше…
Дарио плотно поужинал и лег спать. На улице бурлила последняя карнавальная ночь. За гулом веселой толпы и треском фейерверков он не сразу расслышал настойчивый стук в дверь. Но в конце концов разобрал, что кто-то его зовет. Распахнул дверь и увидел запыхавшуюся генеральшу, она прибежала нечесаная, накинув пунцовую шелковую шаль на старомодную накрахмаленную ночную рубашку до полу.
— Доктор! Скорей! Помогите! Бога ради! Мой сын покончил с собой!
Дарио поспешно оделся и бросился вслед за ней. Сын генеральши, худой юнец, высокий, сутулый, высокомерием и глупостью напоминавший борзую, лежал в гостиной пансиона на сером тиковом диване весь в крови: он полоснул себя перочинным ножом по венам. В пансионе никто не спал, все столпились вокруг дивана. В комнате не было только Элинор, жены злополучного юноши. Повсюду стояли тазы с водой, валялись мокрые тряпки, окровавленные простыни скомкали и бросили в угол. Диван выдвинули на середину. С русской широтой зажгли свет не только в гостиной — здесь горела огромная старинная люстра с подвесками в три ряда, серыми от пыли, а также все лампы, — но и в соседних комнатах. Зато окна закрыли, и было нечем дышать. На полу валялся раскрытый перочинный нож, которым бедняга ранил себя; кто-то натыкался на него босой ногой и вскрикивал, кто-то отшвыривал в сторону, никто не догадался поднять — каждый был слишком увлечен разыгравшейся на глазах у всего пансиона трагедией. Вокруг Дарио суетились неодетые женщины. Одна из них, худая долговязая особа с длинными волосами, повязанными газовым шарфом, босая, в ночной рубашке, меланхолично курила и, глядя на доктора глубоко посаженными глазами, настойчиво повторяла, дергая его за рукав:
— Юношу нужно перенести в его спальню!
— Что вы, княжна, — наконец вмешалась другая, — вы же понимаете, что это невозможно. В его спальню! Да ее давно сдали баронессе, той, что живет с французом.
— Следует немедленно разбудить их.
— Баронессу и француза? Француз ни за что не уступит спальню! Где ему понять!
Генеральша, стоя на коленях, обеими руками вцепилась в край дивана и не двигалась с места. Рядом опустилась ее свекровь, глубокая старуха в черном вязаном капоте; рот у нее был раскрыт, и нижняя челюсть ходила ходуном. Генерал, немолодой, тщедушный, с реденькой седой бородкой сидел в углу на стуле, прижимая к себе бульдога с розовой мордой. Собака жалобно скулила, а хозяин обнимал ее и тихонько плакал.
— Собаки над покойником воют! — крикнула генеральша. — Мой сын умрет! Мой сын умирает!
— Не мешайте, отойдите! — умолял Дарио, но никто его не слушал.
— Марта Александровна, мужайся! Ради Господа нашего держись! Надо держаться! — истерично взывала одна из присутствующих.
— А где его жена? Где Элинор? — спросил Дарио.
— Она убийца! — завопила генеральша. — Это она натворила! Дрянь! Продажная тварь, плебейка, паршивая американка, где он только подобрал ее?! Она сбежала с утра. Бросила моего сыночка. Это из-за нее он покончил с собой!
— Господи! Грех-то какой! Стыд-то какой! — причитала старуха в капоте. — Митенька, ангел мой, любимчик ты бабулин! На кого ты нас! У меня большевики мужа убили, двух сыновей убили, Митенька, внучек, ты один у меня остался, не умирай!
— Говорила ведь: «Не женись!», — гудел низкий голос генеральши, заглушая все прочие возгласы. — Не может Муравин взять за себя чикагскую шлюху. Откуда я знаю? Может, с ней весь город спал, пока ты не женился! Камень, а не сердце у этой девки! Разве американка способна оценить человека такой души? Где ей! Ах, Митенька! Митенька!
Между тем Дарио удалось привести самоубийцу в чувство, и он открыл глаза. Мать и бабка целовали Митеньке руки. Дарио подошел к окну и распахнул ставни — все изнемогали в духоте.
— Немедленно закройте окно! — возмутилась старуха. — Он не одет! Он сейчас простудится!
Женщины помоложе, что по-прежнему толпились вокруг, сновали туда-сюда, уносили и приносили тазы, в панике сталкивались друг с другом и проливали воду, принялись хором ее успокаивать:
— Что вы, Анна Ефимовна! Свежий воздух полезен! Нужен воздух! Вреда от него не будет!
— Тогда укройте его получше! Нет, глядите! Он весь дрожит! Сейчас опять потеряет сознание! Говорю вам, закройте окно! Закройте!
— Наоборот! — спорили с ней женщины. — Откройте пошире! Откройте все окна!
Дарио, устав повторять: «Не мешайте, отойдите!», — в конце концов с трудом приподнял генеральшу и усадил в кресло.
— Да она в обмороке! — всполошились женщины. — Воды! Воды!
Тут генерал, до сих пор плакавший в обнимку с бульдогом, вдруг приподнял голову и заговорил:
— Доктор, не дайте ему умереть!
— Успокойтесь, генерал, рана пустячная.
Очнулась и генеральша; вырвавшись из рук окруживших ее женщин, она снова встала на колени, схватила руку Дарио и принялась горячо целовать ее.
— Доктор, не дайте ему умереть! Спасите его! Ради вашей жены! Ради новорожденного ребенка! Век буду помнить! Озолочу! Ведь он мой единственный сын!
— Успокойтесь! Он вне опасности. Это просто царапины. Ему нужен покой. Через два дня все пройдет.
— Мама! — пробормотал Митенька.
И горько заплакал.
— Где Элинор?
— Митенька! Мальчик мой дорогой! — воскликнула бабушка, и скупые старческие слезы скатились по морщинистым щекам. — Благослови вас Господи, доктор, вы спасли нашего Митеньку!
— Спасли? Вы его спасли? Поклянитесь, доктор, мой сын вправду будет жить?
Внезапно генеральша набросилась на сына, схватила за плечи и стала трясти; в ее глазах полыхала ярость.
— Жалкий дурак! О матери ты подумал? Об отце подумал? О бедной бабушке вспомнил? Покончить с собой из-за какой-то мрази! Шлюхи! Поганой американки!
Женщины снова вступились:
— Опомнитесь, Марта Александровна! Угомонитесь! Вы себя погубите! Вы его убьете! Посмотрите, он побледнел… Доктор, доктор, дайте генеральше капель!
— Мама, я не могу слышать ваших упреков! — стонал Митенька. — Мне нужна Элинор!
— Она вернется, голубчик, вернется, — утешала его бабушка.
— Сынок, будь мужчиной! — Генерал так разволновался, что слишком крепко прижал собаку, и она пронзительно взвизгнула.
— Вернется? — рычала генеральша. — Пусть только попробует! Я ее с лестницы спущу! Задушу! Затопчу обратно в грязь, откуда она вылезла. И эту мразь я называла дочкой?! Трудилась на нее как раба! Хотя сразу ее раскусила… Но ради Митеньки на все закрыла глаза. Я, генеральша Муравина, готовила на нее, выносила за ней, стелила постель этой дряни! Четыре тысячи заплатила, чтоб… Нет, пусть мне вернут деньги!
Она резко обернулась к Дарио и взглянула на него с ненавистью.
— Чтоб завтра же их вернул! Ни днем позже! Тратиться на такую девку!
Тут, по счастью, она упала в обморок; ее сын тоже потерял сознание.
Дарио воспользовался всеобщим замешательством и выпроводил остальных из комнаты. Оставшись один, он поволок генеральшу в соседнюю комнату и там плеснул ей в лицо остаток воды из таза. Генеральша очнулась.
— Доктор! Я не стану платить за невестку, — сказала она, едва открыв глаза. — Прошу немедленно возвратить мне деньги.
— Да вы с ума сошли! — Дарио пришел в бешенство. — Разве я виноват, что ваша невестка сбежала?
— Вы не виноваты, но нельзя позволить, чтобы говорили, будто я отдала убийце сына еще и четыре тысячи франков. А знаете ли вы, какой ценой они мне достались? Чтобы заплатить вам, я была вынуждена продать обручальное кольцо и иконы, которые моя лучшая подруга отдала мне в залог. Она плакала, целовала мне руки, умоляла подождать еще неделю. Моя подруга детства была в отчаянии, и все ради этой шлюхи! Помогла ей избавиться от ребенка, который и Митенькиным-то не был!