Золотоискатель

Звучит команда: «В атаку!», ее, как недавно, передают из уст в уста офицеры. Я снова бегу вперед, к воронкам с погребенными в них пулеметами. Они и правда здесь, похожие на огромных обгоревших насекомых; валяющиеся рядом тела убитых немцев кажутся их жертвами. Люди сомкнутым строем бегут к холмам. Упрятанные в других норах пулеметы поливают поле, выкашивая по десять, двадцать человек зараз. Вместе с двумя канадцами я скатываюсь в воронку, в которой валяется несколько убитых немцев. Мы выбрасываем трупы наверх. Мои товарищи бледны, их лица испачканы грязью и копотью. Мы смотрим друг на друга и ничего не говорим. Всё равно грохот оружия заглушил бы наши голоса. Он и мысли-то заглушает. Из-за щитка пулемета я смотрю на цель: холмы Тьепваля по-прежнему темнеют вдалеке. Никогда нам до них не дойти.

Около двух часов дня раздается сигнал отбоя. И тут же оба канадца выскакивают из укрытия. Они бегут к реке так быстро, что мне не поспеть за ними. Я чувствую перед собой горячее дыхание пушек, слышу вой пролетающих над нами тяжелых снарядов. У нас всего несколько минут, чтобы добраться до исходных позиций и укрыться в окопах. В небе стоят клубы дыма, солнечный свет, такой прекрасный сегодня утром, замутился и померк. Добравшись наконец до окопа, я, еле переводя дух, смотрю на тех, кто очутился там прежде меня, и, всматриваясь в измученные лица, пытаюсь поймать их взгляд — пустой, отсутствующий взгляд людей, чудом избежавших смерти. Я ищу глаза Одилона, мое сердце колотится как бешеное, потому что я не нахожу их. Я поспешно бегу по траншее к ночному убежищу. «Одилон?! Одилон?!» На меня смотрят с недоумением. Они, наверно, и не знают, кто такой Одилон. Стольких уже недосчитались. Весь остаток дня продолжается обстрел, а я все жду, вопреки здравому смыслу, что на краю окопа появится его по-детски спокойное, улыбающееся лицо. Вечером офицер устраивает перекличку и напротив фамилий отсутствующих ставит крестик. Сколько человек не хватает? Двадцать, тридцать, может, больше? Привалившись к земляной стене, я курю и пью едкий кофе, глядя в прекрасное ночное небо.

Назавтра и во все последующие дни ходят упорные слухи, что нас разбили в Тьепвале, как и в Овилье и Бомон-Амеле. Говорят, что Жоффр, главнокомандующий французскими войсками, потребовал у Хейга, чтобы Тьепваль был взят любой ценой, но Хейг отказался посылать своих людей на новое побоище. Неужели мы проиграли войну?

Никто ничего не говорит. Все быстро жуют, пьют теплый кофе, курят молча, не глядя на соседей. Те, кто не вернулся, не дают покоя живым. Иногда, в полусне, я думаю об Одилоне как о живом и, просыпаясь, ищу его глазами. Может, он ранен и лежит сейчас в лазарете в Альбере или его отправили в Англию? Однако в глубине души я знаю, что он упал лицом в грязь, несмотря на солнечный свет, там, перед темной грядой холмов, до которой мы так и не дошли.

Теперь всё по-другому. Наша дивизия, поредевшая в наступлении на Тьепваль, была расформирована и вошла частично в Двенадцатый и Пятнадцатый корпуса, стоящие к югу и северу от станции Альбер. Мы участвуем в «ураганных» боях под командованием Роулинсона. Каждую ночь соединения легкой пехоты идут в наступление, бесшумно переползая от окопа к окопу через мокрые поля. Мы прорываемся глубоко в тыл противника, и, если бы не великолепное звездное небо, я не знал бы, что мы с каждой ночью продвигаемся все дальше на юг. Только благодаря опыту, приобретенному на борту «Зеты», и ночам, проведенным в Английской лощине, я смог это заметить.

Перед рассветом начинают грохотать орудия, выжигая впереди нас леса, селения, холмы. Потом, на заре, поднимаются в атаку люди, занимают позиции в воронках от снарядов и стреляют оттуда из винтовок по вражеской линии обороны. Еще несколько мгновений, звучит сигнал отбоя, и все, живые и невредимые, возвращаются на исходные позиции. Четырнадцатого июля после атаки в бой впервые вступает английская кавалерия, стремительно скачет на врага среди воронок. Вместе с Австралийским корпусом мы занимаем Позьер, от которого не осталось ничего, кроме груды развалин.

Лето в разгаре. Мы спим там, куда забросит нас наступление, все равно где, прямо на земле, укрывшись от росы куском брезента. Мы не можем больше думать о смерти. Каждую ночь мы продвигаемся гуськом вперед среди холмов. Сверкнет вспышка ракеты, хлопнет где-то случайный выстрел — и всё. Ночи стоят теплые и пустые — ни насекомых, ни зверья вокруг.

В начале сентября мы соединяемся с Пятой армией генерала Гоу и вместе с теми, кто еще остался под командованием Роулинсона, шагаем дальше на юг, к Гильемону. Ночью мы идем вдоль железной дороги к северо-востоку, в направлении лесов. Вот они уже вокруг нас, темные, грозные: Тронский — позади, лес Лёз — на юге, и впереди — Березовый. Люди ждут посреди ночного покоя, не спят. Думаю, что каждый старается представить себе, как все выглядело здесь до войны: вся эта красота, эти неподвижные березовые леса, где слышно лишь журчание ручья, да прокричит изредка сова или проскачет кролик. Леса, куда после танцев приходят влюбленные, и их тела катаются, сплетаясь в объятиях, на теплой еще от солнечного света траве. Леса, такие тихие, спокойные в вечерний час, когда над деревнями поднимаются голубые дымки, а на их тропинках мелькают фигурки старушек, собирающих хворост. Никто из нас не спит, мы лежим, устремив широко раскрытые глаза в ночь — может быть, последнюю нашу ночь? Наши уши напряженно вслушиваются в темноту, наши тела улавливают малейшие движения, малейшие признаки жизни, которая, кажется, насовсем исчезла из этих мест. С болезненным страхом ждем мы момента, когда залпы семидесятипятимиллиметровых орудий разорвут тьму позади нас, чтобы обрушить на эти деревья ураган огня, разворотить землю, проложить ужасную дорогу наступлению.

Перед рассветом начался дождь. Мелкая, холодная морось, она пронизывает до нитки, от нее намокает лицо и бьет дрожь. Тогда, почти без артподготовки, волна за волной, мы бросаемся в атаку в направлении трех лесов. Позади нас, в стороне Анкра, там, где совершает отвлекающий маневр Четвертая армия, ночь озаряется фантастическим светом. Но для нас это бой, безмолвный, жестокий, часто рукопашный. Одна за другой волны пехотинцев проходят над траншеями, захватывают пулеметные точки, преследуют неприятеля до самых лесов. Выстрелы гремят совсем рядом, в Березовом лесу. Лежа на мокрой земле, мы наугад стреляем в сторону подлеска. Над деревьями бесшумно загораются осветительные ракеты и дождем искр падают вниз. Я бегу к лесу и вдруг спотыкаюсь обо что-то: в траве лежит на спине труп немецкого солдата. Он еще сжимает в руке маузер, но его каска откатилась на несколько шагов в сторону. Слышатся голоса офицеров: «Прекратить огонь!» Лес наш. В сером предрассветном свете повсюду видны тела немцев, валяющиеся в траве под мелким дождем. Поля усеяны конскими трупами, над которыми уже с печальным карканьем кружит воронье. Несмотря на усталость, бойцы смеются, напевают что-то. Наш офицер, веселый краснолицый англичанин, хочет что-то пояснить мне: «Эти мерзавцы-то совсем нас не ждали!..» Но я отворачиваюсь и слышу, как он повторяет эти же слова кому-то другому. На меня наваливается страшная усталость, ноги подкашиваются, к горлу подступает тошнота. Народ устраивается на отдых там, где еще недавно стояли лагерем немцы. У них всё было готово к побудке, даже кофе, кажется, был еще горячий. Теперь его со смехом пьют канадцы. Я растягиваюсь под высокими деревьями, положив голову на прохладную кору, и засыпаю в прекрасном свете раннего утра.

Начинаются тяжелые зимние дожди. Воды Соммы и Анкра заливают берега. Мы сидим пленниками в захваченных окопах, по уши в грязи, скрючившись в наскоро обустроенных убежищах. Мы успели позабыть упоение, испытанное в боях, что привели нас сюда. Мы заняли Гильемон, ферму Фальфемон, Генши, а пятнадцатого сентября — Морваль, Гедекур, Лебёф, оттеснив немцев на их запасные позиции на вершинах холмов, в Бапоме, Транслуа. Теперь же мы сидим в окопах по ту сторону реки, в плену у дождя и грязи. Пасмурно, холодно, ничего не происходит. Иногда загрохочут пушки вдали, на Сомме, в лесах вокруг Бапома. Иногда среди ночи мы просыпаемся от вспышек. Но это не грозовые молнии. «Подъем!» — кричат офицеры. И мы в темноте складываем свои вещи и идем, согнувшись в три погибели и увязая в грязи. Мы движемся на юг по разъезженным дорогам вдоль Соммы, не видя, куда идем. Что они собой представляют, все эти реки, о которых столько говорят? Изер, Марна, Мёза, Эн, Элетт, Скарпа? Реки грязи, что текут под низким небом, унося обломки деревьев, обгорелые балки, дохлых лошадей.