Золотоискатель

И тут — удар ветра, и на меня обрушивается стена дождя. Никогда я не переживал ничего подобного. Вода заливает меня, струится по лицу, льется в рот, в ноздри. Я задыхаюсь, я ничего не вижу, я шатаюсь на ветру. Но самое страшное — этот шум. Низкий, тяжелый грохот словно идет из глубин земли, и мне кажется, что вокруг рушатся горы. Я поворачиваюсь спиной к ветру и пробираюсь на четвереньках среди кустов. Обломанные ветви рассекают воздух, свистят будто стрелы. Скорчившись у подножия большого дерева, я застываю, прикрыв руками голову. Первый порыв стих, дождь хлещет потоками, но я хотя бы могу подняться на ноги, вздохнуть, оглядеться. Кусты по берегу оврага измяты, словно истоптаны. Неподалеку валяется большое дерево, вроде того, под которым я только что укрылся, оно вырвано с корнями, на них еще держатся комья красной земли. Я снова иду, иду куда глаза глядят и вдруг, в секунду затишья, вижу горку Сен-Мартен и развалины старой сахароварни. Думать нечего: там-то я и укроюсь.

Я знаю эти развалины. Я часто видел их, когда мы с Дени проходили по здешним пустошам. Он ни разу не захотел подойти к ним, говорил, что там живет Муна Муна и бьют «барабаны дьявола». Пройдя меж старых стен, я забиваюсь в уголок под сохранившимся куском крыши. Промокшая одежда липнет к телу, меня трясет от холода и страха. Я слышу, как по долине проносится новый шквал. Шум стоит такой, будто какой-то гигантский зверь валится на деревья, давит своим весом ветви, ломает, как прутики, вековые стволы. Потоки воды несутся по земле, окружают развалины, водопадами срываются в овраг. Повсюду образуются ручьи, словно из-под земли забили сразу тысячи источников. Вода льется, растекается, бурлит, петляет. Небо и земля исчезли, их нет, ничего нет — только эта жижа, этот ветер и уносимые ими деревья и красная грязь. Я смотрю вперед в надежде разглядеть сквозь водяную стену небо. Где я? Может, развалины Панона — это единственное, что осталось на земле? Может, потоп погубил всех и вся? Я рад бы молиться, но у меня стучат зубы, да мне и слов-то никаких не вспомнить. Помню только историю Всемирного потопа, из большой красной книги, которую читала Мам: тогда вода обрушилась на землю и покрыла все-все, даже горы, а Ной, чтобы спастись, построил корабль — ковчег — и взял на него с собой «каждой твари по паре». А я? Как мне построить такой корабль? Если бы со мной был Дени, он бы, наверно, сумел смастерить пирогу или просто плот из бревен. И за что Бог снова наказывает землю? За то, что люди стали черствыми, как говорит отец, и живут за счет нищеты работников с плантаций? И тут мне снова пришла мысль о Лоре и Мам: они ведь там совсем одни в покинутом всеми доме, и тревога стиснула мне горло с такой силой, что стало тяжело дышать. Что там с ними? Как они? Может быть, эта водяная стена, этот яростный ветер поглотили, унесли их? Я представляю себе Лору — как она барахтается в потоке грязи, пытается уцепиться за ветви, но ее неуклонно несет к оврагу. Забыв об урагане и расстоянии, которое отделяет меня от нее, я вскакиваю на ноги и кричу: «Лора!.. Лора!»

Но я понимаю, что это бесполезно: рев ветра и воды заглушает мой голос. Тогда я снова сажусь у стенки и закрываю лицо руками, и льющаяся мне на голову вода смешивается с моими слезами; я в отчаянии, я чувствую, как проваливаюсь в черную пустоту, и ничего не могу поделать, и я падаю, падаю сквозь раскисшую, жидкую землю, сидя на корточках посреди развалин.

Долго сижу я вот так, не двигаясь, а небо надо мной меняется, и стены воды накатывают, словно морские валы. Наконец дождь немного стихает, слабеет ветер. Я встаю и иду, в ушах моих все еще стоит прекратившийся грохот. На севере сквозь образовавшуюся в небе прореху проступают очертания Крепостной горы и Трех Сосцов. Никогда еще они не казались мне столь прекрасными. Сердце мое радостно колотится, как при встрече со старыми друзьями, которых я считал безвозвратно потерянными. Темно-синие посреди серых туч, горы кажутся ненастоящими. Небо вокруг них неподвижно, оно словно сползло в ложбину Тамарена, откуда постепенно поднимаются другие скалы, другие холмы. Я поворачиваюсь вокруг себя и вижу, как из моря туч встают островки соседних холмов: Башня Тамарен, Красноземельная гора, Бриз-Фер, Морн-Сек. И вдали, в невероятном солнечном сиянии — Большой Морн.

Все это так прекрасно, что я застываю в восхищении. Какое-то время я созерцаю этот израненный пейзаж с повисшими на нем лохмотьями туч. В стороне Трех Сосцов, может у Каскадов, изогнулась потрясающая радуга. Вот бы Лора была сейчас рядом и могла видеть все это вместе со мной! Она говорит, что радуги — дороги дождей. Радуга, огромная, мощная, упирается на западе в подножие гор и кончается где-то за их вершинами, у Флореаля или Феникса. По небу все еще катятся жирные тучи. Но вдруг в просвете между ними я вижу прямо над собой чистое, ослепительной голубизны небо. Время будто бы повернуло вспять. Еще мгновение назад свет померк, на землю опустился вечер — бесконечный, темный, ведущий в небытие. И вот уже снова полдень, солнце стоит в зените и греет мне руки и лицо.

Я бегу по мокрой траве, спускаюсь с холма в долину Букана. Земля повсюду затоплена, вышедшие из берегов ручьи бурлят желто-красной водой, по дороге то и дело попадаются сломанные деревья. Все кончилось, все прошло, думаю я, радуга затем и появилась, чтобы скрепить собой Божий мир.

Я подбегаю к нашему дому, и силы оставляют меня. И сад, и дом целы и невредимы. Только аллеи усыпаны сбитыми листьями и сломанными ветками, да грязные лужи повсюду. Солнце заливает голубую крышу, листву деревьев, и все вокруг кажется обновленным, помолодевшим.

Лора на веранде. Увидев меня, она бросается вперед с криком: «Алексис!» и прижимается ко мне всем телом. Мам тоже тут, стоит у двери — бледная, встревоженная. Напрасно я кричу ей: «Все кончилось, Мам, потопа не будет!» — она по-прежнему не улыбается. Только тогда я вспоминаю об отце, который уехал в город, и мне становится нехорошо. «Но ведь он сейчас приедет? Он вернется?» Мам сжимает мне руку и хрипло говорит: «Конечно, он вернется…» Но ей не удается скрыть тревогу, и я снова повторяю, изо всех сил стискивая ее ладонь: «Все кончилось, бояться больше нечего».

Мы стоим втроем на веранде, прижавшись друг к другу, и смотрим, смотрим в сад и на небо, где снова собираются черные тучи. И опять эта тишина — странная, угрожающая тишина — нависает над окружающей нас долиной, словно мы одни на целом свете. Хижина Кука пуста. Он еще утром уехал с женой в Ривьер-Нуар. В полях — ни крика, ни скрипа повозки.

Тишина проникает в нас, в самую глубину наших тел, мертвая, угрожающая тишина, которой мне никогда не забыть. На деревьях ни птиц, ни насекомых, даже шума ветра в иглах казуарин — и того нет. Тишина победила все звуки, она поглотила их, и все вокруг нас пусто и мертво. Мы стоим неподвижно на веранде. Я дрожу в промокшей одежде. Когда мы заговариваем, наши голоса странно отдаются вдалеке, и слова тотчас уходят в небытие.

А потом на долину обрушивается рев урагана — будто стадо бежит через плантации и заросли, — и я слышу ужасающе близкий шум моря. Мы стоим остолбенев на веранде, и к горлу подкатывает тошнота, потому что я понимаю: ураган еще не кончился. Мы были в самом центре циклона, где всегда спокойно и тихо. А теперь я слышу, как с моря, с юга, грозной поступью разъяренного зверя, крушащего все на своем пути, надвигается ветер.

На этот раз нет никакой стены дождя — только ветер. Я вижу, как заволновались вдали деревья, как клубами дыма несутся по небу тучи — черные как сажа, с фиолетовым отливом. Небо — это самое страшное. Оно стремительно меняется, то раскрываясь, то смыкаясь вновь, и мне кажется, что я куда-то качусь, падаю.

«Быстрее, дети, быстрее!» — это Мам наконец обрела дар речи. Голос ее охрип. Но ей удается разрушить чары, оторвать нас от гипнотического зрелища — гибели небес. Она тащит нас, толкает внутрь дома, в столовую с закрытыми ставнями, закрывает на крючки двери. Дом погружен в сумрак. Мы словно в трюме корабля — слушаем приближение ветра. Несмотря на жару и духоту, я дрожу от холода, от страха. Мам замечает это и идет в спальню за одеялом. Пока она ходит, ветер лавиной налетает на дом. Лора прижимается ко мне, и мы слушаем, как стонут доски. Сломанные ветки бьются в стены, камни колотят в ставни и двери.