Пунктир воспоминаний

Александр Казанцев

Пунктир воспоминаний

1. ТУМАННОЕ ДЕТСТВО И ДЕРЗКАЯ ЮНОСТЬ

Как быть, если память на прошлое плоха, имена и лица давних лет стерлись, словно их заслонила устремленная в грядущее фантазия? Может быть, решиться на воспоминания пунктиром?

Родился 2 сентября 1906 года в Акмолинске, ныне Целинограде. Родной город покинул шести лет. Тем ценнее внимание Целиноградского областного краеведческого музея, который недавно вспомнил о своем земляке. Увы, не слишком весело, когда тебе грозит честь стать «музейным экспонатом» — это мягко напоминает о возрасте, о котором частенько забываешь!

Что я помню об Акмолинске? Двухэтажный дом на площади, большую комнату с отгороженной перилами лестницей в нижний этаж. И еще гигантские шаги. Лечу все выше и выше, и у меня захватывает дух. Родился страх высоты…

Ровные бескрайние степи, как море, смыкаются с небом у горизонта. Лошади тащат кибитку в Петропавловск, куда перебирается наша семья по приказу деспотического деда, разгневанного на отца. Юрты на дороге, табуны лошадей, вкусный, бьющий в нос кумыс, гостеприимные хозяева, с которыми отец, Петр Григорьевич, говорит на их языке.

Петропавловск. Крайний дом на Пушкинской улице, обитель туманного детства. Обрывки воспоминаний, вырванные картины… Верховая езда, спортивные снаряды, трапеция, акробатические трюки, увлечение цирковой борьбой (спорт на всю жизнь остался мне близким, а для старшего брата Виктора — специальностью).

И вдруг нелепое желание написать роман «Восстание в Индии», о которой, конечно же, не имел ни малейшего понятия! Не сохранились детские тетрадки с каракулями девятилетнего ребенка, наивно повествующего об английском колониальном иге. Прошло четверть века, когда я снова взялся за романы…

В одиннадцать лет первый класс реального училища. Учителя в мундирах. Инспектор училища Балычев, прививший любовь к математике, развитую потом частной учительницей, сухонькой старушкой Верой Петровной. Пышнобородый поп доказывал: «Никто не может находиться на кафедре, коли я стою на ней. Так же не быть никому на месте бога единого». И он победно смотрел на ошеломленную такой логикой короткостриженую паству.

Всплывает в легком тумане детства жемчужина Казахстана — местечко Боровое, ныне курорт. Когда едешь по степи, вдруг среди голой равнины чудом возникает горная страна с хрустальными озерами, густыми пахучими лесами, живописными скалами и легендами, пещерами разбойников и прочими дурманящими мальчишеские головы вещами: Окджетпес («Стрела не достанет»), Сфинкс, Пещера Кинесары…

В реальном училище довелось мне проучиться лишь в двух классах. Империалистическая война — и здание училища занял госпиталь. Мы с братом дружили со Стасиком Татуром (спустя шестьдесят лет высокий и седой отставной кавалерийский офицер, участник второй мировой войны Станислав Татур отыскал друга детства на III Всеевропейском конгрессе научных фантастов в Познани). Втроем ходили мы на частные уроки к толстому немцу Ивану Карловичу и на уроки… польского языка (со Стасиком за компанию!). Татуры собирались в Польшу, я же козырял своим дедом Казимиром Курдавновским, блестящим гусарским полковником и революционером, сосланным в Сибирь за участие в восстании 1863 года. К столетию восстания меня запрашивали из народной Польши: что я знаю о своем деде-революционере? Я ничего не знал. Видел только портрет. Гордый взгляд, пышные усы, гусарский ментик, отороченный мехом. Моей матери Магдалине Казимировне, когда он умер в Екатеринбурге, исполнилось всего четыре года. Ничего не знал я и по-польски, запомнил лишь одно слово, которым учитель всегда заканчивал урок, — «кропка» (точка!). Впрочем, когда через двадцать лет в какой-то нью-йоркской лавочке хозяин-поляк обратился к иностранцу не по-английски, мне показалось, что он заговорил на родном славянском языке.

В Петропавловске утвердилась Советская власть. Перед тем у нас во флигеле квартировали офицеры. Помню фамилию одного из них — Ерухимович. Оказывается, мои родители потом прятали его от колчаковцев. Никому из белогвардейцев и в голову не приходило, что красный комиссар (об этом я узнал много позже!) скрывается у таких людей. Ведь отец был доверенным частной торговой фирмы своего отца, Григория Ивановича, властного седобородого старика, которого все мы смертельно боялись. Но эпизод с красным комиссаром не был случайностью. Отец, мобилизованный колчаковцами, перешел на сторону Красной Армии. В боях потерял все пальцы на руках — отморозил, когда лежал, раненный, в снегу. Он никогда не признавал себя инвалидом, активно работал и к концу дней, в глубокой старости, гордился тем, что его называют первым общественником города Бабушкина (ныне одного из районов столицы). Мать, учительница музыки, в последние годы жизни была награждена орденом Ленина.

Еще в реальном училище вдруг выяснилось, что я ничего как следует не вижу, не могу читать и никакие очки мне не помогают. Поехали в Томск к профессорам. Останавливались у известного томского адвоката, К счастью, зрение ослабло на нервной почве — болезнь прошла столь же неожиданно, как и появилась, правда, при несколько курьезных обстоятельствах. На обратном пути наш пассажирский поезд врезался в товарный, оставленный в тупике. Паровоз и почтовый вагон свалились с насыпи под откос. Тамбуры первого пассажирского вагона смялись гармошкой, и это смягчило удар. Я слетел с третьей (багажной) полки так удачно, что даже не ушибся — свалился на толстую тетю. Женщина улеглась спать на полу в проходе между нижними диванами. Могло ли ей прийти в голову, что она послужит мне не только спортивным матом, но и лечебным аппаратом, возвращающим зрение. Словом, я уподобился в детстве тому человеку, который, упав с лошади, вдруг заговорил на древнегреческом языке, которого никогда не слышал. Верно, у меня тоже что-то встряхнулось в мозгу и вернуло его в нормальное состояние.

Пока отец воевал против колчаковцев, семья наша оказалась в Омске. Фронт прокатился далеко на восток. Пришлось нам с братом «искать службу с пайками», хотя мне было всего тринадцать, а ему пятнадцать лет. Осенью 1919 года я поступил на курсы машинописи и стенографии. Кончив их, устроился работать «машинисткой» (?!) в омский губздрав. Этой своей службе я обязан безукоризненной грамотностью: ведь писать деловые бумаги с ошибками и постыдно и невозможно! Не обошлось без курьезов. Мужчины порой звонили в машинописное бюро и принимали отвечавший им тоненький голосок за девичий. Порой даже назначали свидание. Естественно, что «машинисточка» на них не являлась. Разыгрывать же телефонных собеседников мальчишке доставляло огромное удовольствие.

Стенография теперь начисто забыта, зато пишущая машинка до сих пор верно мне служит и трещит «как пулемет», недаром моя мать была моей первой учительницей музыки.

За работу в губздраве «юноша», так называл меня заведующий отделом, получал, кроме пайка, еще несколько миллионов рублей в месяц… на них можно было купить… пару коробков спичек. Зато «юноша» с гордостью исчислял свой профсоюзный стаж с 1919 года!..

Отец вернулся из госпиталя. Ему требовались протезы для рук. Их никто не производил. Человек деятельный, он организовал протезную мастерскую, которой и стал заведовать. Однако протезы себе он так и не сделал, обходился без них наилучшим образом.

Мы поселились в каменном одноэтажном здании мастерской. Пришла пора подумать о дальнейшем образовании. Решили, что мы с братом поступим в соседнее механико-строительное техническое училище. Брата к приемным испытаниям готовил наш родственник Владимир Васильевич Балычев, бывший инспектор реального училища. Я занимался сам. Точные науки всегда давались мне легко. Геометрию прошел всю за одну неделю, и не только выучил, но и влюбился в нее.

Экзамены мы с братом выдержали осенью 1920 года и из совслужащих снова превратились в учеников. Техническое училище не только открыло передо мной просторы техники, но и определило жизненный путь. И если брат, безгранично преданный спорту, закончил потом Московский институт физкультуры и посвятил себя любимой борьбе (он и сейчас мастер спорта СССР и член Всероссийской судейской коллегии по борьбе), то я мечтал только об инженерстве. С увлечением работал в мастерских училища, овладевая рабочими профессиями, гордился собственноручно сделанными гаечными ключами и табуретками. Училище тем временем преобразовали в техникум.