Страница 98 из 121
3. Спит усталая Ли и не слышит, как плачет дитя. Сполз покров — свежесть ночи встревожила детское тело… Опускается Ной и, одеждой едва шелестя, Осторожно оправил ребенка рукой неумелой. Замер плач. Широко вдруг раскрылись большие глаза — Улыбаясь, дитя потянулось, как к матери, к Ною — Что-то в сердце тревожно забилось, как в бурю лоза. И, шумя, покатилось к былому растущей волною. Уплывали мгновенья, задумчивый месяц бледнел, Волны робко шипели, качая ковчег полусонно. Ной над спящим ребенком все думал о жизни, яснел И, грустя, возвращался в ее необъятное лоно. — «Для того ли я ждал, проклинал и горел, Чтобы волны сомкнулись над грудою тел?.. Чтобы завтра лишь рыбы тупые одне Удивлялись созвездьям в немой тишине? Смерть мертвее тоски… Смерть бессмысленней зла… Разве не было в жизни святого угла? Проклинал я, — но скорбь, и проклятья, и гнев Не живей ли, чем гор огнедышащих зев? Скат морской не страдает, — но кто б захотел Променять все страданья на этот удел? Не жесток ли, не слеп ли был жалкий мой суд? Разве не было ясных и полных минут? Если счесть их, — быть может, все черные дни Не затмили бы их золотые огни… Или юность моя не была мне игрой? Не вставал ли, как солнце, я с каждой зарей? Щедро радость дарил, никого не давил И живым отдавал весь огонь моих сил… Я родил справедливость, зажег красоту, В песню моря вдохнул и напев, и мечту… Мыслью мир облетел, небеса разбудил И свободой холмы и поля оживил… Кто наполнит широкою песнью леса? Чьи беспечные ноги омочит роса? Разве лань не жила до того, как она Под зубами тигрицы погибла средь сна? Камни глухи, и ветер не слышит себя… О Творец, я не буду суровей Тебя! Помнишь, как я молился и плакал тогда? Если б мог, всех детей я собрал бы сюда. Трудно жить… Но узнать все цветы на земле, Чтобы, вырвав глаза, захлебнуться во мгле!.. Этот тесный ковчег нас не выдал и спас, Но не стал ли он грязной могилой для нас? Стены, стены, и серые черви забот… В тесноте только низкое пышно цветет. Даже мудрость моя от меня отошла — Слишком близко лежал я у падали зла! Там, в былом, не цвела ль моя воля сильней? Сколько знал я победных сверкающих дней… Иафет мой был юным свободным орлом, Ли, как ель на рассвете, дышала теплом, Сим был мягче и чище… Лишь Хам… Но и Хам Здесь подлей, беспощадней и злее, чем там. Новый берег молчит за туманом вдали. Ли, твой сын будет новым побегом земли… Пусть он будет сильней и счастливей меня, Пусть увидит все краски грядущего дня — Если жажду мою утолить я не мог, Для него я хоть светлую жажду сберег…» Серый свет по ковчегу скользнул. Волны стелют предутренний гул. Гаснут звезды в пролете дверей… В трюме шорох притихших зверей. Ли проснулась. Сын спит, как цветок Не грохочет о кровлю поток. Небо чисто, светлеет стена. И не верит, и верит она: «Иафет, о проснись, Иафет! Тучи скрылись, и близок рассвет…» Кто там плачет под бледной луной? Но узнала и вздрогнула: Ной. 4. Нежно-розовый дым облаков засквозил в вышине. По воде широко протянулись стальные дороги. Сонный ветер вздохнул и, томясь, зашептал в тишине… Птицы шумно снимаются с кровли в веселой тревоге. Зыбь кипит и полна трепетаньем румяных ключей, На востоке всплывает багровое солнце вселенной, И, безбрежно раскинув торжественный веер лучей, Напоило и волны, и дали надеждой нетленной. Изумленные люди на кровле столпились в тиши, Руки жадно простерты к неведомой новой отчизне… В стороне старый Ной всей усталою скорбью души Одиноко молился сияющей матери-жизни. <<1913>> <1914>
КОММЕНТАРИЙ
До этого заключительного раздела книги добираются обычно самые дотошные и квалифицированные читатели. Те, кому любо заглянуть за кулисы стиха, кому интересны побудительные импульсы и мотивы написания того или иного произведения, варианты и разночтения. Для кого интимные биографические факты, вкрапленные в художественный текст, не предмет смакования, но путь к более глубокому постижению творчества и личности писателя. Что касается Саши Черного, то подсказки такого рода, смею заметить, особенно важны. Ибо его частная жизнь никогда не была на виду. По свойствам своей натуры поэт предпочитал водиться с людьми не знаменитыми, не оставившими — увы — следа на скрижалях истории. Но вовсе не значит, что эти внелитературные знакомства не оставили следа в его творчестве. А коли были среди знакомых знаменитости, то не худо вскрыть житейские и духовные взаимосвязи их с автором.
Среди современников, упомянутых поэтом, есть немало и таких, с кем он не состоял в непосредственном знакомстве. Это всевозможные «герои дня», занимавшие первые или десятые места на политической арене, либо те, кто становился «на полторы недели знаменит» в литературном мире, а ныне пребывает в безвестности. Забыты не только имена — изветрился из памяти поколений бытовой, общественный и культурный фон минувших эпох. Вся та реальная и персональная конкретика, которая была понятна без пояснений современникам — читателям «Сатирикона» или парижских «Последних новостей» и которая ныне, при удалении на значительную временную дистанцию, требует освещения и толкования. Ибо поэт адекватно понят и, стало быть, оценен по достоинству может быть лишь в контексте времени. Да, мы знаем, что «до всякого столетья он» и «вечности заложник», но одновременно поэт еще и дитя своего века. И подлинно: «И лучше всего послужит поэт своему времени, когда даст ему через себя сказать, сказаться» (М. Цветаева). Если такое сказано поэтом над-мирным, без-мерным, то что тогда говорить о поэте-сатирике, погруженном в житейскую суету и злобу дня. Так что не ради праздного всезнайства совершаются экскурсы в прошлое, в эпоху, когда жил поэт, а затем, чтоб «дойти до самой сути».