Третья тропа

Они сидели плечом к плечу и молчали. Клекотов пытался представить, что же произошло, почему это случилось, зачем Гришка украл торт и убежал с ним из лагеря? Чтобы съесть одному? Но торт был не тронут, да и незачем убегать далеко, чтобы съесть его.

— Я ничего не понимаю! — скорее устало, чем раздраженно или сердито сказал Клекотов. — Объясни.

Гришка не отвечал.

— Ты, наверно, хотел отомстить за что-нибудь имениннику? Хотел обидеть его? — подсказал Клекотов. — Ты знал, для кого этот торт?

— А его каждый год обижают! — открыл Гришка рот и после этого забросал подполковника короткими невнятными фразами, глядя на злополучный торт. — Ему нет праздника!.. Хоть бы кто!.. Конфетку хоть бы!.. Сосульку на палочке!..

Гришка сжал кулак, поднял его над спинкой переднего сиденья. Водитель заметил это через зеркало и быстро наклонился к баранке. Но Гришка не собирался ударить шофера. Он и по спинке не ударил, а вдавил в нее кулак, поднял на подполковника выпученные глаза и снова спросил так, словно обвинял в чем-то начальника лагеря:

— За что?.. Он не хуже других!..

Клекотов оторвал Гришкин кулак от спинки, заставил разжать пальцы.

— Ты о ком?

— О Котьке моем.

— Что за Котька?

— Брат мой… Четыре ему сегодня.

Клекотов глубоко и искренне огорчился.

— Сказки рассказываешь! — Он придвинулся к дверце, собираясь выйти из машины. — Я же знаю: ты один у тетки живешь!

Распутя схватил начальника лагеря за рукав.

— Она его не взяла… Котька в интернате — в Сафоновке!

Не вышел подполковник из машины. Он вдруг поверил в существование Гришкиного брата и с досадой подумал, как все-таки мало знает он о мальчишках. Ему было известно, что Гришка воспитывается у тетки, но почему, где его родители, есть ли братья или сестры? Все это следовало бы знать. Тогда, вероятно, удалось бы предотвратить и глупое воровство, и неожиданный побег.

Укорять себя легко, но что-то надо было делать, на что-то решиться. Созвать Совет и сбрить волосы с этой головы с длинным унылым лицом и выпуклыми, чего-то ждущими, о чем-то просящими глазами?

Клекотов уже видел это выражение в Гришкиных глазах, когда таскал с ним утром носилки. Тогда подполковник неправильно истолковал взгляды Распути. Зато теперь он правильно понял, чего ждет от него мальчишка.

— Торт — для Котьки?

— Ну! — с надеждой ответил Гришка, вложив в свое «ну!» и подтверждение, что торт для брата, и невысказанную мольбу — понять, простить и помочь.

— Сиди! — приказал Клекотов и вышел из машины.

Лейтенант, не вмешиваясь, терпеливо ждал окончания разговора начальника лагеря с беглецом.

— Сафоновка далеко? — спросил у него Клекотов.

— Километров семь.

— Есть там детский интернат?

— Есть.

— Не могли бы вы.

— Можно съездить! — не дослушав, согласился лейтенант.

Его догадливость обрадовала Клекотова. Значит, и лейтенант поступил бы так же.

— Вы считаете — стоит?

— Видите ли, товарищ подполковник. Иной раз не оштрафовать лучше, чем оштрафовать. Сильнее действует!

— Поехали тогда!

Когда лагерь остался позади, Гришка, повинуясь приливу благодарности, с неумелой лаской притиснулся в милицейской машине к подполковнику.

— Спасибочки!

Это словечко осталось у него от матери — от того времени, когда все было по-другому. И сам Гришка был другой — веселый, подвижный, ласковый.

Отец и мать много работали. Семья жила в достатке. Копили деньги на машину.

Не по возрасту высокий и выносливый, Гришка успевал все: и хорошо учиться, и по заданию матери ходить в магазины за продуктами, и нянчить брата. Он водил его в ясли, к вечеру забирал домой. Играл с ним, кормил, забавлял и накрепко привязался к Котьке — так малыш произносил свое имя.

Беда пришла в дом вместе с новенькими «Жигулями». В одну из первых пробных поездок в воскресенье отец не справился с машиной. Пробив парапет, она упала в реку. Гришка и Котька остались одни. Старшего согласилась взять к себе тетка — сестра отца. От младшего — двухлетнего Котьки — она категорически отказалась, и его отправили в интернат.

Придавило Гришку это несчастье. Стал он вялым, молчаливым, всегда рассеянно-задумчивым, часами мог валяться на кровати, бессмысленно выкатив глаза. И в школе пошли нелады: уроки готовить не хотелось.

Все больше и больше тянуло к Котьке, но тетка не разрешала ездить к брату.

Пока отец с матерью были живы, Котьке успели справить только два дня рождения. Третий пришел, когда их уже не стало. Гришка не мог забыть эту дату. О ней напоминали и газеты, и радио: Котька родился 22 июня, в годовщину начала войны. Гришка снова попросил тетю отпустить его в интернат или съездить вместе с ним в Сафоновку. Получив отказ, он без спроса взял на дорогу рубль из теткиного кармана и сел в пригородный автобус.

Рядом с ним ехала молодая женщина. Большую, набитую чем-то сумку она поставила в ногах у сиденья между собой и Гришкой. Броские — такие, что нельзя не заметить, — крохотные ботиночки лежали в сумке на самом верху. Взглянув на них, Гришка с тоской подумал, что едет к брату с пустыми руками и что на оставшуюся от рубля мелочь ничего интересного в Сафоновке он не купит. Всю дорогу поглядывал Гришка на детские ботинки и мысленно примерял их на Котькины ноги. И так ему захотелось подарить их брату, что он согласился бы на все, лишь бы заполучить эти ботинки.

Он первый раз ехал в интернат и не знал, когда будет нужная ему остановка. Женщина либо тоже не знала, где ей выходить, либо задумалась и очнулась, когда водитель объявил, что приехали в Сафоновку. Гришка вскочил. Засуетилась и женщина, подхватила сумку за одну ручку и, выронив ботинки, поспешила к передней двери остановившегося автобуса.

Гришку точно толкнули в спину. Он быстро наклонился, схватил ботинки и выскочил через заднюю дверь. А женщина уже заметила пропажу и, крикнув что-то водителю, вернулась в автобус. Что было дальше, Гришка не видел, потому что поскорей отошел от остановки, спрятав ботинки под куртку.

День был не приемный, и ему пришлось подождать в холле интерната. Братья не виделись около года, но Котька, переступив порог, сразу же узнал Гришку и повис у него на шее. Говорят, маленькие не плачут от радости, а Котька заплакал. Не зная, как успокоить его, Гришка выложил перед ним свой краденый подарок.

А дальше все было как в дурном сне. В холл вошла расстроенная женщина. Она тоже приехала в интернат навестить кого-то. Узнав ботинки и мальчишку, рядом с которым сидела в автобусе, она подняла такой шум, что сбежались воспитатели. Гришку хотели увести куда-то. Он отчаянно сопротивлялся. С ним нелегко было справиться. Опрокинулся столик с вазой. Разбилось стекло у двери. Откуда-то появился милиционер. И долго в Гришкиных ушах звенел надрывный голос Котьки:

— Не тлогайте моего блата! Поколотю!..

Так Гришка попал в милицию и в список «трудных» подростков. С плохими школьными отметками, с окончательно испортившимся характером он надолго застрял в этом списке и на следующее лето не без помощи тетки попал на исправление в лагерь.

О Котьке он не забывал. Уезжая в лагерь, высчитал, сколько дней осталось до дня его рождения. И намерения у Гришки были самые хорошие. Он думал сделать так: когда его пошлют в наряд на кухню, он на коленях упросит девчонок приготовить торт, а 22 июня с утра придет в штаб лагеря и не уйдет оттуда, пока его не отпустят в интернат.

Время пролетело быстро. А тут еще Гришку назначили помощником командира отделения. Он только внешне оставался невозмутимым — в себе держал и волнение, и радость от доверия, и чувство ответственности за мальчишек. Потому и потерял он счет дням и узнал, что наступило 22 июня, только после боевой тревоги.

Рухнул Гришкин план. Новый составлять было некогда. Не думая о последствиях, он взял из холодильника торт и двинулся в Сафоновку.

Это только начало