Страница 12 из 33
12
Баобаб приноровился к ритму местной жизни и постепенно стал подчинять ее своей таинственной власти. Он настраивался на определенные события, выбирал самые интересные, как будто переключая телевизионные каналы. Беатриче оправдывала его надежды, следить за ней было всегда любопытно. Вот она появилась, гордо вышагивая на высоченных шпильках, в бело-розовом платьице. За ней в благоговении тащилась группка мужчин — повар, официант, садовник. Стук каблучков красных туфелек и мерное покачивание бедрами неудержимо манили за собой, словно звуки волшебной дудочки, участников этой процессии. Беатриче прошла по коридору, пересекла гостиную и остановилась перед дверью в комнату Умберты. Затем вошла, захлопнув за собой массивную ореховую дверь и едва не прищемив ею любопытные носы своей свиты.
Сестры обнялись. Никаких вопросов не последовало; молчание гораздо лучше помогало им связать в узелок оборванную нить событий. Направленный свет лампы выхватывал фрагменты на большом гобелене XVIII века: шлем всадника, ногу лошади, синие и красные пятна. Цветастый фон переливался под лучами солнца, бьющими из окна. У Беатриче слегка потекла и размазалась тушь, придавая странный, старческий оттенок ее лицу, как у больной или куртизанки минувших веков. Умберта встревожилась: уж не села ли сестра на иглу? Беатриче тем временем вытащила из сумки сверток:
— У меня для тебя подарок.
Умберта развернула упаковку и обнаружила хлопчатобумажный комок цвета зеленого яблока. В недоумении повертела его в руках.
— Это платье-резинка. Я купила его для тебя в Париже. Ну-ка, примерь!
Умберта поморщилась. Ей совершенно не хотелось выставлять себя напоказ.
— Хватит ходить в этих жутких бесформенных штанах. Покажи всем, что у тебя тоже есть ноги, да еще какие! Поймай взгляд того, кто тебя хочет. Соблазняй, побеждай мужчин. Им совершенно не интересно смотреть на тебя в твоей монашеской рясе.
Чтобы сделать сестре приятное, Умберта освободилась от белого костюма «Лакост». Сложена она была прекрасно, стройная и высокая.
— Просто красавица. И надо же, до сих лор носишь эти бесформенные тряпки.
Все еще сомневаясь, Умберта натянула на себя зеленое платьице, расправила его на бедрах. Привычное ощущение неловкости заставляло ее сутулиться, закрываться, чтобы оставаться незамеченной.
— Нет, с лифчиком и трусами не пойдет. Такие платья носят на голое тело! — заявила Беатриче, как отрезала.
Умберта вяло повиновалась. Ощутив свободу, она потянулась от удовольствия, но тут же стыдливо одернула себя. Беатриче никак не успокаивалась и заставила сестру взгромоздиться в свои туфли на шпильках. Умберта вознеслась ввысь, как будто ее тянули подъемным краном.
— С такими формами ты всех с ума сведешь.
Желая довести свою затею до конца, Беатриче вывела сестру из дому и потащила на стройплощадку. Умберта, еле ковылявшая на высоких каблуках, была похожа на девочку, которая играет в большую тетю. Неуверенная, слегка раскачивающаяся походка придавала ей еще больше очарования. Она чувствовала себя глупо, но не хотела огорчать Беатриче, которая давно так весело не смеялась. По лесам деловитые, как муравьи, ползали голубк иРуджери, орудуя кистями. Свесив мощные ляжки с лесов, Антуан размазывал мраморно-серый колер по колонне Траяна. Блондин Морено напрягал трицепсы в неизменном ритме, наколотый на спине зеленый дракон двигался, как в мультике. Изможденный Паскуале водил кисточкой по носу Тритона; под ним был безводный фонтан, и только солнечные лучи скользили по его безволосым голеням.
Беатриче выставила Умберту перед Замиром, как блюдо с фруктами или дичью. Юноша, красивший купол храма Гименея, увидев Умберту, оторопел, как будто заветная мысль, которая теплилась где-то на задворках сознания, внезапно обрела плоть и кровь. Умберта раскраснелась, поплыла, и от этого не было никакого спасения. Без обычного камуфляжа, маек и штанов на три размера больше, она чувствовала себя голой. Бежать было некуда. Замир подошел к Умберте и уставился на нее влюбленными глазами. Беатриче справедливо рассудила, что следует оставить их одних, и, хитро ухмыляясь, удалилась.
Они пошли по аллее, Замир в просторной белой рубахе, делавшей его похожим на клоуна, и Умберта в своем зеленом платьице. Она сняла туфли и пошла босиком; ощущение, что ее тянут за веревочки, как марионетку, исчезло.
Они разговаривали, прекрасно понимали друг друга, вместе им было хорошо. «Как странно, — подумала Умберта, — с кем-то сразу ладишь, а к другим испытываешь равнодушие или даже неприязнь». Она вдохнула запах его кожи, блестящей от масла. Надо было рискнуть, обнять его, приласкать, уронить на залитую солнцем землю. Движением легким, как дуновением крылышка бабочки, Умберта прикоснулась к подбородку Замира. Эта белая рука немедленно ввела араба в ступор, он ничего не мог с собой поделать. В памяти всплыла девица с блестящими зубами, которая пыталась соблазнить его в Мадриде. Воспоминания о том, как его пенис, крохотный, вялый, безвольный, болтался у губ любвеобильной испанки, неотступно следовали за ним. Замир не мог больше этого выносить. С рассеянным взглядом он отвел руку Умберты в сторону. Девушка опустила руку, пальцы горели огнем.
Чувствуя себя уязвленной, униженной, она глянула на Замира. Тот стоял неподвижно, будто обмерший от страха. Умберта тоже ничего не стала говорить. Молча каждый отправился восвояси: она к вилле, он на строительную площадку.
13
Артемизио, водитель с телевидения, устроился на ночь в мотеле с красной неоновой вывеской. Рассвело, но с маленького балкона в номере ему были видны только стандартные коробки домов. Ночной портье в ответ на вопросительный взгляд указал ему спуск к морю за домами. Артемизио побрел по узкой аллее, усаженной соснами и кедрами. Его четырехлетняя дочурка Ирэна здесь непременно бы ведро орешков набрала. Водитель раздавил камнем один, вытащил ядрышко и сунул в рот, но вместо вкуса детства ощутил только запах гудрона.
К морю он шел скорее, чтобы отметиться. Волны казались ему серыми и вялыми. Усевшись в баре со столиками, доходившими до самого пляжа, он подождал, пока пробило восемь. Дешевый костюм из синей синтетики и серый галстук забликовали на солнце. От нечего делать он поскрипел песком под ботинками.
Артемизио, водитель с телевидения, был привычен к долгому ожиданию. Однако сегодняшнее задание ему особенно не нравилось, и поэтому время тянулось мучительно медленно, даже газету он уже прочел несколько раз. Мысль о том, что целый день ему придется провести с этой парочкой, портила настроение. Макнув в кофе рогалик, он небрежно сунул его в рот.
В восемь двадцать семь Артемизио припарковал синюю «ланча тема» перед отелем «Эксельсиор». Увидев две эти противные рожи на красном ковре лестницы, он едва сдержался, чтобы не проехаться по ним новыми покрышками, но, как обычно, скроил любезную, готовую к услугам физиономию.
Он называл эту парочку ночными пуфиками, потому что они вели на телевидении культурную программу, которая выходила в полночь, и они действительно напоминали пуфики: он — очкарик в шляпе блином, она — фурия в строгой блузке и длинной юбке. Они цедили слова и пыжились со всезнающим видом, всячески подчеркивая свое превосходство. Глазки женщины-пуфика гневно впивались во все, что она находила неправильным. Ее половую принадлежность выдавала только маленькая грудь с глупо выпяченными сосками. Очочки скользкого, двуличного, ядовитого, как гадюка, мужчины-пуфика служили овальной рамкой его высокомерному взгляду.
Может, они и провели ночь вместе, но Артемизио полагал, что возбуждают их только цитаты, которыми они привыкли сыпать безостановочно.
Парочка уселась в синюю машину телеканала, и водитель приготовился терпеть пытку до конца. Тронувшись с места, он направил автомобиль к вилле Каробби. Пуфиков отрядили вести прямое включение на «Празднике в честь дня рождения дофина» четвертого сентября, и сейчас они ехали туда на прикидку. Их выбрали только благодаря содействию состоятельных почитателей, и то, что из ночных глубин они внезапно попали в прайм-тайм, вызвало скандал. Но на телевидении достаточно иметь правильного спонсора, чтобы оказаться на коне.