Продавщица

Он тянет дверь на себя, и за ней оказывается Кристи, полностью одетая, только босиком.

— Мои туфли у тебя на заднем дворе.

Единственный логичный сценарий настолько нелогичен, что Рэй ни о чем не спрашивает. Наверное, вышла на задний двор, скинула туфли, решила уехать, выбралась из дома, забыв ключи от машины, и стала колотить в дверь — не ночевать же на улице, или что-то в этом духе. Он приносит туфли, укутывает Кристи, которая одета не по ночной прохладе, сажает ее в машину и отвозит к ней домой за одиннадцать миль.

На следующий день он посылает ей цветы.

~~~

Для вернисажа Руски в пять часов вечера Мирабель оделась в розовый свитер «ромбиком» и короткую пастельную юбку в «клеточку» и, выйдя из своей машины на крытой стоянке в Беверли-Хиллз, кажется радугой, возникшей в струе газонного разбрызгивателя. На дальнем конце парковки запирается машина и от нее отходит человек. Силуэт — он складывает парковочный квиток в свой бумажник. Приталенный костюм, челка, спадающая на лоб. Мужчина уже делает несколько шагов, но последние желтые лучи заката, проникшие в гараж, озаряют Мирабель, и она привлекает его взгляд.

Тут он произносит:

— Мирабель?

Мирабель останавливается:

— Да?

— Это я, Джереми.

Он подходит к ней под углом, свет скользит по его лицу, и она его наконец может разглядеть. Тот же человек, и все-таки этот новый Джереми не имеет ничего общего со старым Джереми. Новый Джереми стоит трех старых Джереми, поскольку новый Джереми — более изящная, улучшенная модель с завидным оснащением.

— Как приятно снова тебя видеть, — говорит он.

«Приятно снова видеть тебя?» — думает Мирабель. О чем это он? Где его жаргон? Ей что, полагается ответить, «мне тоже очень приятно»? Не так уж его приятно снова видеть, но и неприятного в этом тоже нет ничего, к тому же он будит в ней любопытство. Но не успевает она ни на что решиться, как Джереми запросто расстегивает свой (на одной пуговице) пиджак, наклоняется и по-европейски приветствует ее, расцеловав в обе щеки.

— Ты собираешься на вернисаж?

— Да, собираюсь, — отвечает Мирабель.

— Я не знал, удастся ли вернуться в город до того, как выставка закроется, и решил сходить сегодня. Можно пройтись с тобой?

Мирабель кивает, изучая его роскошные кожаные туфли и то, как идеально опадают на них штанины. Она не понимает, в чем дело.

Дело вот в чем. Трехмесячная гастроль Джереми вылилась в год командировок на восток страны, и это принесло не только (относительный) финансовый успех, но и успех другого рода: Джереми превратился из обезьяны в человека. После того, как Джереми поездил с «Эпохой» каких-то пару недель, его пригласили перебраться в автобус группы. После концерта автобус отправлялся в час ночи и ехал миль триста до следующей точки. Обычно те, кто был в автобусе, полуночничали еще пару часов, а затем отправлялись спать в индивидуальные спальные ячейки с задвижными шторками, почти как в поезде сороковых годов (минус Ингрид Бергман [17]). В ячейках были гнезда для наушников, подключенные к централизованной звуковоспроизводящей системе. Один из «эпоховцев» был начинающим буддистом и потому еженощно перед сном слушал аудиозаписи книг по буддизму и медитации. Со скуки наушники надевал и Джереми. Сперва ему было тошно от того, что он слышит одни разговоры да перезвоны колокольчиков, но вскоре, после того как одна медитация вызвала сюрреалистическое видение, где он, четырехлетний, путешествовал по своей спальне, еженощная рутина превратилась для него в кульминацию вечера, и он принялся слушать, и слушать внимательно. Но что важнее, когда буддистские пленки кончились, были приобретены новые пленки с тех же полок в книжных магазинах торговых центров, где стояли уже отработанные буддистские записи, и Джереми нежданно-негаданно подключился ко всему нынешнему канону самопомощи.

Эти книги, прослушанные в гипнотической катящейся тьме на спальном месте «грейхаундовского» автобуса, поведали Джереми о внешнем и внутреннем «я», о юнговских архетипах, о мужском путешествии и ритуалах инициации, о женском путешествии и ритуалах инициации, об очищении души и тантрическом сексе. Он получил массированную дозу книг о взаимоотношениях, начиная с «Мужчин с Марса…» и заканчивая пародийной книгой «Когда любишь того, кто глупее тебя» (где Джереми отождествлял себя с «любишь», а не с «глупее»). Пока автобус катил по Канзасу, Небраске, Оклахоме и Неваде под миллионами звезд, не засвеченных городскими огнями, сознание Джереми развивалось, а стало быть, менялось его бытие, так уж вышло.

Они идут по бульвару Санта-Моника, и Джереми толкует о своем успехе в бизнесе, о том, как он вернулся в Лос-Анджелес, чтобы найти дли производства «дог-гоновских» усилителей помещение побольше. Поскольку они идут вместе, он берет ее за руку и говорит:

— Ты выглядишь великолепно; просто великолепно.

Что и видит Лиза, поймавшая их в перекрестье прицела с пятидесяти ярдов, с другой стороны от галереи «Рейнальдо»: мужчина в отлично скроенном новом костюме держит Мирабель за руку, идя по Бедфорд-драйв. И она решает, что Джереми — это Рэй Портер.

— Ты здесь одна? — спрашивает Мирабель Джереми.

— Встречаюсь с другом.

— А у меня из-за разъездов друзей в Лос-Анджелесе не осталось, — произносит Джереми, открывая перед ней дверь и пропуская внутрь. Лиза проскальзывает за ними и статистически становится единственной женщиной в уже многолюдном зале, чья пизда надушена лавандой.

Пять часов — это рано для вечеринки, но не в Лос-Анджелесе, где подъем в семь утра — обычное дело. Ужинают здесь обычно ровно в семь тридцать вечера, что идеально для выбитого из ритма нью-йоркского гостя, который после перелета садится за стол в десять тридцать по своему времени. Итак, эта вечеринка только начинает разгораться, и многие знакомые лица уже здесь. Здесь и Художник/Герой, на это раз не один, но он помнит Мирабель и окликает ее. Джереми отделяется и идет в бар за новообретенным излюбленным напитком — содовой с клюквенным соком и водкой. На взгляд Лизы, наступает Самое Время, она крадется следом, подслушивает его заказ и просит то же самое. Дождавшись, когда коктейли поданы, она выводит свою ароматную манду на огневые рубежи.

— О боже мой! Никогда не видела, чтобы кто-нибудь еще это заказывал, — говорит Лиза.

И бросается с места в карьер. Она смеется всему, что говорит Джереми, а это непросто, учитывая, что по натуре Джереми не юморист. Но Лиза знает, что разглядеть в нем юмориста — стратегическая необходимость, и вот она уже хохочет над его самыми безобидными репликами, включая несколько замечаний о нынешней политической арене. Когда до нее доходит, что это говорится всерьез, Лизе приходится задушить смех в зародыше и быстренько скроить гримасу глубокого сосредоточения, как она это понимает. Штурм продолжается — она лебезит перед ним, пару раз тычет его кулачком, лукаво опускает язычок в коктейль. Затем она смотрит в сторону Мирабель и говорит, как наверное оскорбительно для Джереми, что та говорит с другими парнями, когда у нее такой привлекательный сопровождающий.

— Хотите секрет? — говорит она. — Я знаю, кто вы. Кстати, я — Лиза.

Поскольку все мы обитаем в собственных мирах, Джереми предполагает, что молва о его подвигах и успехах на ниве звукоусиления достигла побережья. Он в восторге от того, что рыжеволосая красотка наслышана о его предприимчивости, так что когда она произносит «не хотите ли встретиться и выпить попозже», он оглядывается на Мирабель — чем укрепляет Лизу в ее заблуждении, — чувствуя внезапную грусть от того, что вопрос задан не ею. Однако, пройдясь глазами по Лизе, соглашается.

Лиза смеется и флиртует с ним еще полчаса, затем поднимает ставки.

— Ты можешь уйти прямо сейчас? — спрашивает она.

— Да, само собой.

— А как же Мирабель? — говорит Лиза, изображая сочувствие к ближнему.

17

Ингрид Бергман(1915–1982) — шведская актриса, снималась в Голливуде; пик ее карьеры пришелся на 1940-е годы.