Страница 19 из 24
Миллионы цветов, как голубые звездочки, мягко освещали сад, a головки пели, открыв свои маленькие ротики, пели своими нежными серебристыми голосами хвалебные песни Богу… Звуки лились, слабея и, наконец, замерли…
Тогда вдруг все большие листья озарились бледно-зеленым таинственным светом, и на них Аза ясно могла отличить лица; но это не были маленькие детские личики, нет! здесь были и старики, и старушки, и молодые женщины, и мужчины. Кругом их лиц не было такого правильного, круглого сияния, как вокруг детских головок, — от них, точно стрелы, шли к зубцам листьев светло-зеленые лучи.
Раздался другой хор. Сильные звучные голоса в грустной, за сердце хватающей мелодии, пели о скорби и горе земном, пели о злобе людской; и слезы слышались в голосах этих страдальцев. Долго пели они, и временами жалобные песни старцев покрывал детский хор, славословящий Бога.
Аза слушала, но ничто, ни одна добрая струна еще не дрогнула в её черством, холодном сердце. Наконец, измученная, она свалилась на колючий песок дорожки и заснула тяжелым сном.
Когда она проснулась, солнце было уже высоко на небе. Тело болело и ныло, голова кружилась, сильная слабость одолевала ее. Сколько она ни искала, ничего не нашла, чтобы утолить мучивший ее голод, только в самой середине сада высоко и звонко подбрасывал свои жемчужные струи великолепный фонтан.
Аза с жадностью напилась и, странно, почти перестала ощущать голод. Она умылась, освежила лицо и голову и опять стала бродить по аллеям.
Невесело было у неё на сердце; хотелось домой, что-то точно тревожило, что-то незнакомое и беспокойное шевелилось в ней.
Многое припоминалось ей из её короткой, но недоброй, нехорошей жизни. В ушах раздавались слова и напев вчерашнего хора…
И они о горе говорили, и они о Боге пели, как няня, как Арно, как покойная мама…
И Аза старается стряхнуть непрошенные думы.
Она стала приглядываться к цветам; но днем в них не было ничего особенного, они тихо покачивались на своих громадных пушистых ветвях.
Стемнело. Опять озарились цветы своим внутренним таинственным светом, опять запели они свои божественные гимны.
Смолк детский хор. Опять засияли зеленые листья, опять обрисовались на них исстрадавшиеся, изнуренные горем и несчастьем лица.
Аза пристально вгляделась в листок, который был совсем-совсем близко от неё…
Что ж это?.. Да ведь это лицо той старушки, над которой она так издевалась, и которая умерла из-за неё!.. Сколько горя на этом исстрадавшемся старческом лице! Теперь оно не кажется смешным Азе… Она вся содрогнулась. «Господи, страшно, страшно как»!
Первый раз произнесла она имя Божие, первый раз заплакала от страха перед своими поступками!..
Теперь, когда она опустилась на землю, колючки не казались ей больше такими острыми. Она не думала больше о доме, не думала возвращаться туда. Аза вся ушла в себя, припоминала день за днем, час за часом всю свою жизнь. Сколько горя причинила она, сколько добра могла сделать всем окружающим! Она припоминала все несчастные, заплаканные лица, которые так забавляли ее… Нет, ей больше не смешно… Точно щипцами что-то сжимает ей сердце при воспоминании о них. A бедная мать! Как она страдала из-за неё, как просила одуматься, исправиться!..
И мысли одна за другой толпятся в её голове, и не замечает она, как опять наступил вечер.
Теперь она с нетерпением ждет, чтоб вновь раздалась та чудная мелодия, чтобы вновь услышать песню, где говорится о людском горе, о слезах и… о надежде на вечное спасение, на вечную жизнь…
Вот они эти милые, чудные голоса, вот они начинают свое стройное пение…
Они призывают к покаянию, говорят о величии Божием, о беспредельной милости Его…
И хор листьев сливается с ними, и они хвалят Бога, и они говорят, что за страдание на земле — награда на небе, что Господь осушает слезы горя, слезы искреннего раскаяния: «Покайтесь и войдите в Царствие Божие! Покайтесь, и Господь примет вас в лоно свое»!
И чудные звуки проникают в самую глубь души Азы. Точно эти миллионы огоньков светят ей прямо в сердце, где прежде царил такой непроглядный мрак и холод. Словно теплая волна подступает к нему, и в ней расплывается вся прежняя злоба, все неверие.
«Господи, прости мне все»! — шепчет она. И хорошие, светлые, облегчающие слезы хлынули из её просветленных очей.
A из большого светло-зеленого листа приветливо кивает ей и светится, озаренное радостной улыбкой, лицо её матери.
«Аза, моя Аза»! шепчет она: «это я привела тебя в этот сад искупления; Господь внял моей молитве и соединил нас. Приди, приди ко мне»! — говорит она.
И Аза видит, как вдруг большое светлое облако окружает ее, Азу, подхватывает и несет; ей так легко-легко! A там, в вышине, она видит разверстые небеса и престол Бога, окруженный белоснежными лучезарными ангелами, и они простирают к ней руки.
На следующее утро на кроватке царской дочери лежала мертвая Аза, a в саду прибавился еще один чистый, благоухающий розан.
Мамочка рассказывала, и тихо-тихо было кругом мы все чуть дышали. Как хорошо она говорила! Когда она рассказывала про бедную Эффи, я крепко-крепко прижала к себе своего милого мохнатого Ральфика, мне стало страшно при одной мысли, что и с ним, моим милым, дорогим черномазиком, могло бы то же случиться. A когда маленький Арно упал головой на пол рядом со своим другом и горько зарыдал, и я не выдержала — слезы так и полились из моих глаз. Я плакала, уткнув физиономию в шерсть Ральфа. Да и не я одна: Митя тоже незаметно тер кулаками глаза, a за моей спиной кто-то тихонько сопел носом — кажется, Женя.
Когда мама рассказывала про ночь в саду роз, про детские головки и про чудное пение, которое раздавалось кругом, у меня в сердце что-то совсем особенное делалось, так тихо-тихо, будто немножко больно даже, но так тепло-тепло.
Кончила мамочка сказку, a мы все еще молчали, никто слова не выговорил. Верно всем, как и мне, все еще представлялось это чудное пение, казалось, что и над нами раскроется небо, и мы увидим Бога, окруженного ангелами.
Боже мой, какая чудная сказка!.. Ну, как не гордиться мне своей драгоценной мамусей! Разве есть на всем земном шаре другая такая мать? Ну и расцеловала же я ее и, сама не знаю отчего, даже немножко поплакала — уж очень мне хорошо было!..
Мамочка — будущая знаменитость. — Происшествие
Вы, может быть, думаете, что на этой сказке все дело и кончилось? Жестоко ошибаетесь: у моей мамуси припасена для нас еще одна сказка, которую она обещала нам рассказать в следующий вечер.
Я даже не понимаю, как это можно додуматься до таких умных и красивых вещей. Господи, если бы мне хоть немного быть похожей на мою мамочку!
Вот будет хорошо, если она напечатает все, что у неё написано! Все тогда будут друг друга спрашивать: «Скажите, вы читали сочинения Наталии Старобельской, знаете, этой знаменитой»? И все-все будут хватать книжки… И за границей про маму будут говорить и Немцы, и Французы, и Итальянцы… Особенно красиво выйдет по-французски: «Natalie Starobelskу, cИlХbre Иcrivisse russe»!.. Ecrivisse ли только? что-то окончание странное… пожалуй, «Иcrivaine» правильнее?.. Конечно! женский род — «е» на конце: значит: Natalie Starobelskу, cИlХbre Иcrivaine russe!.. Шик!.. и я — дочь этого шика!
Сели мы с мамочкой по обыкновению заниматься, a в другой комнате Володя свою грамматику долбил. Ничего, занятия сегодня сперва шли довольно прилично, пока я была внимательна, но это продолжалось недолго: смотрю — вдруг погода хмуриться начинает, и ветер поднялся. Вот тебе и раз! Польет дождь, и тю-тю наша сказка! Конечно, можно ее и в комнате слушать, но это уж не то («не тот коленкор», говорит Володя, a мамочка всегда в ужас приходит от такой mauvais genre'щины)!
Действительно, не прошло и получаса, как дождина такой хлынул… Ведь, чтоб так не везло! Из моих глаз от досады тоже дождик закапал, и я потом злющая презлющая ходила, даже бедный Ральфик от меня шлепка получил, хотя по настоящему он-то уж ничем виноват не был.