Мне повезло

Вещи…

У меня почти любовное отношение к сигаретам. Привычка эта появилась с легкой руки Висконти и… Паскуале Скуитьери.

С некоторых пор частью моей жизни стали газеты. К их ежедневному чтению приучил меня Паскуале, и теперь без них я уже не могу обходиться.

Я не делаю, как многие, культа из сновидений: утром, проснувшись, выбрасываю из головы все, что мне приснилось. Может, потому, что я боюсь снов, как боюсь всяких гаданий, хиромантии. Нет у меня никакого желания вступать в откровенный контакт с тайнами души или своего подсознания, которое, как известно, особенно активизируется ночью. Иногда, случается, я просыпаюсь чуть ли не в состоянии стресса и ужасной усталости от того, что мне приснилось, вернее, от того, что так измучило меня во сне. А мои страхи, мои ночные переживания чаще всего одни и те же, и связаны они с моим сыном Патриком…

Мой мозг работает постоянно, днем и ночью, это какое-то сплошное кипение, результатом которого очень часто бывает меланхолия, депрессия. Но я отвергаю их, борюсь с ними, стараюсь не попадаться в ловушку и действую, пытаясь даже отключить тело от мозга… Утром, полупроснувшись и чувствуя, что в голове бродят неприятные мысли, я «поворачиваю выключатель» и сосредоточиваю мысль на плотских радостях, даруемых тишиной и теплом постели. Если депрессия наступает днем, когда я не могу отвлечься от нее какими-то конкретными делами, я в качестве антидепрессивного средства пользуюсь кроссвордами.

Что я люблю и чего не люблю?

Не люблю, например, карточные игры: вероятно, я одна из тех немногих, кто даже в Лас-Вегасе не искушает свою судьбу за игорным столом.

Не люблю автомобили, наверное, потому, что так и не научилась водить машину. У меня есть водительские права, но я не в состоянии ими воспользоваться. Впрочем, я даже стыжусь этих прав: мне их выдали, как выдают почетные дипломы, только потому, что я — Клаудия Кардинале, а вовсе не потому, что я их заслужила.

Я прекрасно обхожусь и без машины, особенно с тех пор, как поселилась в Париже: живу я в центре и почти куда угодно могу дойти пешком.

Есть вещи, без которых я не могу жить, вещи, которые я действительно люблю, и все они связаны с моим прошлым…

Так, например, я никогда ничего не выбрасываю — даже платья, которые не надеваю годами. К некоторым из них я испытываю подлинную привязанность. Вот платье, в нем я впервые приехала в Венецию, — белое, очень прилегающее, с квадратным вырезом. Я храню его вместе с лентой, на которой написано: «Самая красивая итальянка Туниса». Храню, чуть ли не с религиозным трепетом свитер Рока Хадсона. И кольцо, его мне подарили двадцать лет назад Франко и Джанкарла Рози: оно состоит из множества тоненьких колечек, которые переплетаются в форме сердца. Храню рисунки моих детей и их одежду… И фото совсем маленького Патрика.

А вот платья Анжелики из «Леопарда» у меня нет. Когда-то, много лет тому назад, Паскуале хотел мне его подарить и стал вести переговоры о его приобретении, но тщетно: этот туалет возят по всему миру и экспонируют на выставках. И еще Паскуале объяснили, что, даже купи он его, нам пришлось бы постоянно отдавать платье для демонстрации на каких-нибудь выставках.

Есть еще одна вещь, которой я очень дорожила и дорожу, но её мне не удается привезти в Париж. Это картина, давно приобретенная у Гуттузо, и называется она «Тунис». Все дело в том, что произведения выдающихся мастеров нельзя вывозить из страны.

Зато в доме моих родителей стоят детские кроватки, моя и Бланш. И хранится моя единственная кукла со всеми платьицами, которые я ей в детстве связала…

Тихо, пожалуйста

Федерико Феллини говорил мне: «В твоем характере достоинства и загадочность твоей земли — Африки. Ты, как и ее дети, даже живя долгие годы в разных городах мира, все-таки ближе ко всему, что наполняет воздух и землю. И потому, — продолжал он, — даже если ты сама того не знаешь, у тебя есть способность медиума: умение понимать и чувствовать то, что кроется за видимостью и рациональностью…»

Возможно, это так, возможно, Феллини был прав. Наверное, именно поэтому я так боюсь всего загадочного, выходящего за рамки нормы и черпающего силы в паранормальном. Вероятно, я боюсь той части самой себя, с которой не хочу вступать в контакт, которую не желаю знать. Я никогда не бросаю вызова фортуне, не признаю никаких азартных игр, даже лотерейных билетов не покупаю. Я боюсь сказать себе: «Сейчас я выиграю» — и действительно выиграть. Боюсь также тех, кто хочет предсказать мне будущее: совершенно не желаю знать, что будет со мной завтра, через месяц или через десять дней.

Однажды, много лет назад, я была в Египте.

Мы путешествовали целой группой. Помнится, со мной были Ренцо Арборе, Марианджела Мелато и мой сын Патрик.

Там проходил первый Каирский кинофестиваль, и меня пригласили на него в качестве почетного гостя. Как-то так вышло — я до сих пор вспоминаю об этом со смехом и удивлением, — что мне предоставили султанские апартаменты и выделили в мое распоряжение целый отряд телохранителей, постоянно стоявших на посту перед входом в отель.

Однажды, возможно, даже в день моего приезда, один из этих стражей, запыхавшись от усердия, подбежал ко мне и сказал: «Мадам, с вами хочет поговорить один человек». И объяснил, что с гор спустился какой-то отшельник специально ради беседы со мной: ему явилось видение, касающееся меня лично. Я прореагировала, как обычно: «Не хочу ни видеть его, ни слышать». Потом все-таки передумала: «Ладно, нельзя же ответить отказом пожилому человеку, проделавшему ради меня такой путь».

И вот этот отшельник заходит ко мне в комнату. Все у него белое — волосы, одежда, лицо, руки, даже глаза показались мне белыми. Он приближается и с помощью переводчика начинает долго рассказывать о своем видении: «Вы переменили свою жизнь. У вас есть сын, но будет еще ребенок…»

Это был как раз тот период, когда я порвала с компанией «Видес» и ушла к Паскуале. Тогда я еще не знала, что у нас будет дочь, наша Клаудия. Но слова старика повергли меня в панику, и я сразу же перебила его: «Стоп, пожалуйста. Я не хочу больше ничего слышать и знать». Он стал настаивать на своем, а я — на своем, придя в ужас от мысли, что он действительно что-то знает о моем будущем. Наконец этот человек с лицом настоящего волшебника ушел. Я ни разу потом не пожалела, что не захотела его слушать, хотя уверена: человек с таким лицом действительно мог знать все… Я не хотела и не хочу ничего знать о себе и о своем будущем, но убеждена, что у меня счастливая звезда: она охраняет меня.

Пока я жива, очень хочется, чтобы жизнь преподносила мне неожиданности и сюрпризы. Поэтому я не люблю строить планы. Мне нравится сохранять в большом и малом удивление и восторг, как в детстве.

Я, как девчонка, хотя давно уже вышла из этого возраста (но только по паспорту, так как, к счастью, мне до сих пор удается сохранить девчоночий взгляд на жизнь), хочу делать то, что доставляет мне наибольшее удовольствие — ходить, смешавшись с толпой, смотреть на людей, вглядываться в их лица, пытаясь понять, что кроется за каждым из них. Смотреть на окна домов — по вечерам светятся тысячи окон — и представлять себе их обитателей. Я придумываю им всякие истории — любовь, нелюбовь, приключения, тайны… Между прочим, именно на эту тему я писала в Тунисе сочинение во время экзаменов на диплом воспитательницы детского сада. Я посвятила его светящимся по вечерам окнам домов. И получила восемнадцать баллов из двадцати возможных, заняв первое место не только в своей школе, но и во всех школах Туниса.

Но мне хочется быть счастливой и сидя дома: смотреть на деревья, на небо или на Сену, текущую у меня под окнами. Забавно получается: когда Сена освещена солнцем, она кажется мне частью моей темной, теплой и такой далекой родной земли.

Я хочу получать удовольствие и от нормандской деревни, разгуливая на приволье под дождем среди деревьев, цветов, кустов.