Мне повезло

— Ты говорила, что возраст, старость для женщины — это прежде всего вопрос отношения к ней мужчин…

— Да, мужчины сами для себя постановили, что годы добавляют им привлекательности: седина на висках, морщинки вокруг глаз — как это покоряет женщин! Зато женщину, по их мнению, то же самое совершенно лишает шарма, превращает в старуху. А мы почему-то соглашаемся с мнением мужчин о самих себе и, к сожалению, с их сложившимся на протяжении веков мнением о нас, женщинах.

— А ты?

— А я родила дочку в сорок лет, хотя меня одолевало множество сомнений. Да, я хотела родить: практически здесь был холодный расчет. Но в голове и в душе у меня поднялась настоящая буря: «Почему в сорок?.. С другой стороны, либо сейчас, либо никогда… Можно ли производить на свет ребенка в сорок лет?..» Мужчины же не ставят перед собой таких вопросов даже в восемьдесят. Сколько мы видали таких отцов, которым за семьдесят!

— Но сейчас период молодости значительно удлинился и для женщины: когда-то старухами считали и сорокалетних, потом — пятидесятилетних… Сейчас молодой можно оставаться и в шестьдесят…

— Ну… сказать правду… я думаю, что одна из проблем нашего общества — проблема наших детей, которые так и остаются детьми до тридцати и даже дольше — зависит от матерей. Ведь матери, не желая стареть, вечно обращаются с ними как с маленькими. По-моему, таким образом родители хотят гарантировать себе возможность подольше оставаться молодыми.

— Для женщин созданы гормональные препараты — свечи, пилюли, инъекции, позволяющие продлить менструальный период и способствовать если не реальному, то по крайней мере кажущемуся сохранению молодости. Ты когда-нибудь пользовалась ими?

— Я все это ненавижу. Я никогда ничего не делала, чтобы изменить естественный ход вещей.

Раз уж на то пошло, всем известно, что я решительная противница всяких подтяжек. Лицо женщины, как и любого человека, отражает историю: оно рассказывает о жизни, которую человек прожил, которую ему навязали или которой он сам добился. И стоит тебе что-то в нем переделать, ты лишишь его самого ценного: в нем, как в книге, вместо приключений или любовного романа вдруг увидишь образ, не вызывающий никакого интереса, никаких эмоций.

Я уж не говорю о том, как часто приходится видеть эти жалкие лица, словно у двадцатилетних девушек, контрастирующие с остальными частями тела — с шеей и особенно с руками, не способными скрыть правду о прожитых годах…

— Я знаю женщин, переделавших себе абсолютно все…

— Руки! Думаю, что рукам никакой ланцет хирурга-косметолога не может вернуть молодость… Если присмотреться, именно руки выдают возраст больше всего, даже больше, чем лицо…

Моравиа говорил, что у меня мужские руки. Кто знает, может, мужские руки принесут мне ту самую вечную молодость, которую сумели завоевать себе мужчины.

— Клаудия, заглядывая в будущее, ты действительно не испытываешь никакого душевного трепета?

— Скажем так: подсознательно я отказываюсь от подобных мыслей. Я не хочу гадать, что будет… А вообще, больше всего я боюсь впасть в маразм, боюсь склероза, этих ужасных болезней старости, которые парализуют мозг. Я бы хотела стареть, как наш общий с Паскуале друг Серджо Амидеи, у которого до последней минуты сохранялся очень живой, я бы даже сказала, блестящий ум.

— Ты говорила, что женщине стареть труднее, чем мужчине, из-за беспощадного отношения мужчин к стареющим женщинам. Вероятно, актрисе это перенести особенно трудно…

— О да. Тут я всегда вспоминаю о Рите Хейуорт, ставшей живым и ужасным примером подобной ситуации. Она так боялась постареть, что стала пить. Мне кажется, она сама шла навстречу болезни, которая потом свела ее в могилу… Для меня эта мысль не столь мучительна: быть может, здесь мне помогло мое позднее материнство. Я почувствовала, что все начинается сначала и что в моем распоряжении новая жизнь. Иметь ребенка — это прежде всего обрести через него свою молодость, мечты, любопытство, интересы…

— Клаудия, позволь сказать тебе одну вещь: приглядевшись к тебе как следует, убеждаешься, что сегодня ты даже красивее, чем лет двадцать−тридцать назад. Но на экране, к сожалению, годы иногда берут свое: экран не только ничего тебе не дает, а наоборот, что-то отнимает.

— Да, происходит это еще и потому, что перед объективом кинокамеры я как-то забываю об этой проблеме. Я не беру с собой зеркала, чтобы проверять освещение: мне это кажется какой-то манией, которую я не выносила у своих коллег. А теперь… Теперь я поняла, что надо быть более внимательной.

— Что, по-твоему, хуже — стареть лицом или телом?

— И то и другое плохо. Но я думаю, что тело можно поддерживать в форме дольше: нужно только проявить терпение и ежедневно заниматься гимнастикой.

— Как, по-твоему, должна одеваться стареющая женщина?

— Я, пожалуй, одеваюсь не в соответствии с возрастом, а в зависимости от настроения. Я могу одеваться очень строго, в классическом стиле, и тогда пользуюсь своим гардеробом от Армани. Но утром и днем мне нравится более простая одежда: брюки, куртки, туфли на низком каблуке или танкетке, которые я покупаю в универсальном магазине.

— Скажи, не считаешь ли ты, что с возрастом нужно поменьше увлекаться драгоценностями, хотя на этот счет принято другое мнение?.. Что думаешь об этом ты?

— Вероятно, поэтому я подсознательно пришла к решению почти совсем не надевать свои прекрасные драгоценности. Драгоценности приятно смотрятся на молоденькой девушке, а увешанная ими зрелая женщина становится похожа на новогоднюю елку. Вообще женщины надевают драгоценности в надежде отвлечь взгляды от того, что им хотелось бы замаскировать: темные круги или мешки под глазами, морщины, в том числе и мимические. На деле же все получается наоборот: как это ни парадоксально, драгоценности лишь подчеркивают недостатки.

— Когда ты перешла в кино от роли дочери к роли матери?

— Я сыграла роль матери, будучи совсем еще молодой: в двадцать лет в фильме «Рокко и его братья»… Впрочем, я и в жизни тогда была уже матерью. Во всяком случае, я никогда не боялась постарения на экране. Так было и в «Истории» Коменчини, и в «Княжне Дейзи», снимавшейся в 1983 году во Франции, в Лондоне и в Соединенных Штатах. Что до фильма «Майриг», то там я даже позволила превратить себя в восьмидесятилетнюю старуху.

— В Италии актрисе, которой больше сорока, уже трудно найти работу. Во Франции же ради Барбары, Режин, Мишель Морган, Моро и так далее публика ломится в театры. У них толпы молодых поклонников, и они совершенно безразличны к своему возрасту…

— Барбара здесь, в Париже, не просто женщина. Она богиня. Потому что, если ты как актриса преодолеешь барьер сорокалетия, ты уже останешься в обойме навсегда. И независимо от того, о ком идет речь — о женщине или мужчине, они становятся «национальным достоянием». Взять хотя бы Беко, Трене, Жана Марэ, Азнавура и Джонни Холлидея. Я уж не говорю о восьмидесятилетнем Марселе Марсо… Если ты занял свое место в обществе, тебя уже не вышвырнут из него. Профессия артиста здесь имеет большее значение, чем твой преклонный возраст.

— Как ты собираешься распорядиться своей жизнью лет через десять?

— Изменить свою жизнь, конечно же, придется. Однако мне кажется, что сама я не изменюсь и всегда буду такой, какая есть.

— Изменить? Но как? Ты уверена, что лет через десять или двадцать захочешь по-прежнему жить в городе или выберешь какой-нибудь более спокойный уголок? Как, по-твоему, следует жить в старости? И где?

— Ну знаешь… Я считаю, что старость нельзя проводить в одиночестве: так ты постареешь еще сильнее и раньше. Чем старше становишься, тем больше нуждаешься в людях. Нужно жить вместе со всеми и их проблемами. Если старый человек не хочет умереть до времени, тем более — интеллектуально, он должен разделять жизнь своей эпохи, своего общества. Он должен чувствовать себя частицей своего времени.

— Я тоже так считаю. Не нравятся мне все эти сакраментальные фразы вроде: «Вот выйду на пенсию и куплю себе домик в деревне…»