Мне повезло

Клаус Кински был замечательным актером. И, по-моему, его ярость и безумные выходки объяснялись тем, что он считал себя непонятым. Ведь он и вправду мог сыграть любую выдающуюся роль, а приходилось довольствоваться малым. Он снимался во всех вестернах, даже заведомо посредственных, чтобы заработать на жизнь. В настоящих, больших фильмах он снимался мало, и это причиняло ему душевную боль. От этого он и впадал в неистовство. Мне он иногда изливал душу и признавался в своей ненависти к людям, и в первую очередь — к режиссерам.

Я видела его в работе: помимо необыкновенной внешности у него были поистине дьявольские актерские способности. Сознавая это и испытывая горечь несправедливости, он время от времени утрачивал контроль над собой: просто зверел. Он иногда вызывал настоящий страх: лицо его искажалось, глаза вылезали из орбит, ноздри раздувались… Доктор Джекил и мистер Хайд. Никогда я не видела, чтобы кто-нибудь так преображался…

Он, например, терпеть не мог, чтобы во время съемок на него смотрели. Оператора, стоявшего за камерой, нужно было чем-нибудь закрывать: Клаус не желал видеть его глаза. Фотограф не имел права его фотографировать.

Я смотрела на него, когда мы все вместе собирались за столом. То, что мы ели, вызывало у него отвращение, и он постоянно все дезинфицировал. Он приносил с собой спирт и протирал им приборы, стаканы, тарелки. Я думаю, в жизни он был очень несчастен.

«Фицкарральдо» показали на Каннском фестивале, и Кински тоже туда приехал.

По случаю закрытия фестиваля был устроен грандиозный вечер, в котором участвовали лучшие представители мирового кино. На этот раз пришел и Кински. Но с самого начала он успел со всеми поссориться и сбежал, так что на вечере его не представили. Мы нашли его на следующее утро в каком-то кабаке: он сидел и пил.

Актерская братия: радости и горести

Знаю, есть одна комедия — я ее не видела, — а называется она: «Меня хотел Стреллер». Так вот, я могу сказать: «Меня хотел Марлон Брандо».

Этот человек, кумир моей молодости, однажды, когда я была в Америке, позвонил мне и сказал: «Я хотел бы с вами встретиться». Я, естественно, согласилась. Он спросил: «Когда?» Я ответила: «Сегодня вечером». — «Где?» — «В отеле, в моем отеле».

Это был отель «Беверли Уилшир». Вместе со мной были Кристальди и Ринаудо. Весь штаб «Видес» в полном составе сидел в гостиной моего номера. Я всех прогнала: «Идите вниз, ко мне придет Марлон Брандо».

Все, конечно, начали насмехаться надо мной: «Как же, сам Марлон Брандо к тебе явится…» Но я уперлась: «Идите вниз, в бар, я хочу быть с ним одна». Они ушли и видели, как он пришел. Сами убедились. Да, так и было: Марлон Брандо направлялся ко мне.

Он пришел в мой номер. И я, не стыжусь признаться, встретила его с подгибающимися от волнения коленками. Для меня он всегда был не только актером, кинозвездой, но и символом, мужчиной моей мечты… Я пересмотрела все его фильмы до единого, по три тысячи раз.

Брандо сел на диван и стал говорить о планах, связанных с фильмом Чаплина «Графиня из Гонконга». Впоследствии с Брандо в этом фильме сыграла Софи Лорен.

Я не столько слушала его, сколько смотрела. И вела свой внутренний диалог. Я говорила себе: «Осторожнее, Клаудия, этот человек уверен, что любая женщина, которую он удостоит беседой, немедленно окажется у его ног…» Было очевидно, что он думал точно так же и морочил мне голову, разыгрывая целое шоу. Я слушала и разрывалась пополам: одна моя половина была совершенно покорена, другая — всеми силами старалась сохранить самоконтроль.

Вдруг зазвонил телефон. Кристальди спрашивал: «Ну и что вы там делаете?»

Брандо, знавший Кристальди, все понял: «Они все сидят там внизу и бдят?»

Мы переглянулись и в унисон расхохотались. Тем дело и кончилось. Больше мы с Брандо не виделись. Я и сейчас еще корю себя: надо же было так свалять дурака…

Нередко актеры бывают действительно такими же красивыми, какими мы видим их на экране. Но как часто они несчастливее, чем это можно себе представить. Несчастливы более или менее одинаково — и мужчины и женщины. Потому что и тем и другим одинаково трудно сосуществовать с мифом о себе. А если уж станешь секс-символом, то всю оставшуюся жизнь придется постоянно опасаться, что ты не на высоте, что уже утратил свою привлекательность. От страха и неуверенности до невроза, а иной раз даже до настоящей болезни и паранойи всего один шаг.

Когда я вспоминаю о своих коллегах — мужчинах и женщинах, — у меня перед глазами встает череда мрачных, молчаливых, очень некоммуникабельных людей.

Генри Фонда, например, ни с кем не разговаривал. В перерывах между съемками он что-то рисовал и всегда держался отчужденно.

Да и Чарльз Бронсон тоже… Он снимался в фильме «Однажды на Диком Западе», но вел себя так, словно случайно забрел на съемочную площадку, и никогда ни с кем не разговаривал.

Роберт Де Ниро, как и Клаус Кински, приезжая на съемки, не желал никого видеть. Больше всего он не выносил направленные на него взгляды, что бы они ни выражали.

Когда он появлялся, все операторы должны были нырять под черные накидки. Потом он говорил: «Приготовьте камеру и ждите молча… Когда я буду готов, я сам войду в кадр». Так он и делал.

Глядя на него, я вспоминала других актеров, не столь одержимых «звездной болезнью», актеров, которые работали вместе с ним, но именно потому, что они были не такими звездами, они не могли капризничать и требовать время, чтобы сосредоточиться на роли. Такое право было признано только за ним.

Де Ниро я знала довольно хорошо: по вечерам мы ужинали вместе. И тут он бывал обаятельным человеком. Все проблемы возникали на съемочной площадке. Мы подружились в Соединенных Штатах, где он снимался у Серджо Леоне в фильме «Однажды в Америке», а я у Жозе Джованни в «Богаче» с Лино Вентурой.

Но и на ужин Де Ниро являлся «замаскированный» — надевал на себя всякое тряпье, чтобы его не узнали. А потом ужасно страдал, что у меня все просили автограф, а у него — нет…

Однако все это ничуть не умаляет его личного обаяния: оно — в чудесной мягкой улыбке, освещающей все его лицо. Де Ниро общается с людьми исключительно посредством улыбки, так как, будучи робким по натуре, почти не разговаривает. Ему совершенно чужда какая бы то ни было экспансивность.

Еще одним закомплексованным моим коллегой был Питер Селлерс. Работалось с ним прекрасно, но все время приходилось сдерживать смех. В жизни же он был мрачным, трагически настроенным человеком.

Я познакомилась с ним, когда он был безумно влюблен в Софи Лорен и так же безумно несчастлив. В общем, Питер пребывал в страшном унынии и не был в состоянии наслаждаться ни своим успехом, ни своими возможностями, ни жизнью, которую ему этот успех и эти возможности обеспечивали. Едва съемки заканчивались, он садился в машину и уезжал — всегда один.

А Брижит Бардо! Вот уж действительно несчастная женщина. Она так и не смогла стать взрослой. Брижит до сих пор не умеет рассчитывать на свои силы: ей всегда нужно опираться на кого-то, кто потом этим злоупотребляет. Бедная Брижит…

Список этот можно продолжать и продолжать. Когда я познакомилась с Питером Финчем, у него тоже была уйма проблем. Я работала с ним в фильме «Красная палатка» и заметила, что он серьезно страдает алкоголизмом.

Не столько несчастным, сколько безумным был Оливер Рид — мы снимались с ним вместе в фильме Календы «День ярости». Воплощенной яростью был и сам Оливер. Он вывинчивал лампочки из люстр и жевал их. «Вы, итальянцы, — говорил он, — просто тряпки… А я смотрите что могу: лампочки есть». Он злился на нас, потому что вся труппа состояла из итальянцев, а ему хотелось быть каким-то особенным.

Мне посчастливилось знать Шона Коннери, тоже снимавшегося в «Красной палатке». О нем я могу сказать только одно: изумительный человек. Он так же очарователен в жизни, как и его персонажи на экране, — милый, веселый. Помню, как он старался исправить мою дикцию. Он совал мне что-то в рот, чтобы поставить зубы в определенное положение, и объяснял: «Ты должна говорить, не сжимая зубов… Особенно хорошо это помогает при произнесении губных звуков».