Страница 19 из 78
Такой остроумный выбор места для первой русской оседлости, конечно, не мог особенно поднять нас во мнении диких соседей, а упорство с каким мы держались за свое кладбище едва ли не было только делом самолюбия.
Как бы то ни было, а не мало человеческих жизней (правда, что это были простые уральские казаки!) принесено было в жертву неумелости чиновника и нежеланно оренбургского начальства сознать ошибку!
Только уже Обручев, в 1846 году, т. е., через 12 лет, упразднил это гнилое укрепление, устроив взамен его на Мангишлакском полуострове Ново-Петровское, переименованное в 1859 году, в Александровский форт, где и заведена Николаевская станица из рыболовов.
Как уже сказано, власть султана-правителя, на деле, почти не существовала и каждое отделение адаевцев управлялось своим сардарем. Всех сардарей было десять. Они распределялись поровну между двумя дистанциями — верхней и нижней. Дистаночные выбирались оренбургским начальством из среды почетных и влиятельных биев и состояли в непосредственном ведении коменданта Александровского форта.
Кибиточною податью в размере 1 р. 50 к с кибитки адаевцы обложены были только в начале пятидесятых годов, да вносили еще в таком размере, или вернее, с такого числа кибиток, какое сами заблагорассудят показать. С теми же, кто вовсе уклонялся от взноса податей или от суда — комендант ничего не мог поделать: вся его сила заключалась в двух пеших сотнях уральского войска, имевших только 65 коней для хозяйственных надобностей и полицейской службы.
В таком состоянии застало этот край новое положение, вводившее одновременно: и новую подать в 3 р. 50 коп. и правильное счисление кибиток, и выборное начало, подрывавшее влияние и власть родовичей, и разделение на волости и аулы, и наконец новую паспортную систему!
В 1869 году вызваны были в Уральск оба дистаночные для разъяснения им оснований нового положения. По возвращении их в конце года, вместе с новым приставом, полковником Рукиным (бывший комендант форта Перовский), начались толки, появились ложные слухи о небывалых намерениях правительства и, как следствие всего этого, волнение умов. Один из дистаночных — именно бий Маяев объявил своим сардарям, что новое положение и новая подать должны быть введены теперь же и между адаевцами, другой дистаночный — бий Калбин (личный враг Маяева) объявил, напротив, что на адаевцев новое положение пока еще не распространяется. Это разноречие двух дистаночных, а также внушения разных указных, т. е. утвержденных правительством мулл и, наконец, подстрекательства хивинских зякетчи — привели наконец к кровавой развязке: степь заволновалась, а в средних числах марта 1870 года поднялись и адаевцы.
Прокламации хана и его министров наводнили наши степи; хивинские эмиссары не скупились на обещания, а высланные ханом небольшие отряды выростали в воображении киргиз в огромные армии и поощряли их на всевозможные сумасбродства.
До какой степени уклончиво действовали сами народные власти, можно судить из донесений волостных управителей. Исет Кутебаров весьма наивно сообщил например (22 мая), что «получив сведение о прибытии хивинцев на нашу границу и приглашение от них приехать — я с Ниязом поехали. Нас спросили: «на чьей вы стороне?» — мы отвечали: на обеих. Хивинцы взяли у нас 3 купцов (Ивана Бурнашова с товарищами) и 1000 баранов».
В одной из перехваченных прокламаций, скрепленных печатью Магомед-Рахим-Хана, говорилось о том, что, по договорам с Россиею, границею ханства был сначала Урал, а потом Эмба, и что движение русских за Эмбу есть нарушение договоров. «Вы и все киргисские племена — писал хан — единодушно согласились отделиться от неверных и решились поразить их мечем Исляма… об этом известно начальствующему у порога прибежища Исляма — поэтому посылаем вам войска с Эсаул-баши-Махмудом и Махрем-Худай-Назаром.» Другими прокламациями, от имени только что названных эмиссаров, вызывались бии и старшины прибыть, «ради котлов и детей их,» в Хиву, для совещаний о предстоящих действиях. Диван-беги {22} с своей стороны, также ободрял мятежников и извещал, что скоро прибудут на помощь войска хана.
Правда, здешние документы надобно принимать с большою осторожностью, потому-что подделка печатей не редкость даже и в дипломатических сношениях — пример: поддельное письмо Шир-Али-бия — по делу о Каратегине {23} и воззвание Худояр-хана к Кураминцам {24}; но так как участие хивинцев в волнениях наших киргизов подтвердилось впоследствии собственными сознаниями Куш-беги, то подлинность прокламаций не подлежит сомнению. Следует прибавить к этому, что к прокламациям приложены были 6 печатей и трудно допустить, что все они поддельные. Если же сортировать документы по степени изящества резьбы на приложенных печатях, то мы сами натолкнем азиятских дипломатов на способ обращать в ничто свои обязательства: имей две печати и, которая похуже — ту прикладывай только к неудобным для себя или компрометирующим документам!
Обнадеженные обещаниями, подстрекаемые своими муллами, султанами и Хивою, киргизы разграбили почтовые станции, а под конец сделались на столько смелы, что угоняли табуны лошадей из под самых укреплений, как это случилось, например, под Уральским укреплением, где угнано 300 лошадей, а также под Эмбенским постом, где угнано 200 казачьих коней, и наконец близь Уильского укрепления, где угнано 20 артиллерийских лошадей. Как свидетельство, до чего могла дойдти самоуверенность киргизов, можно привести условия, предложенные ими оренбургскому генерал-губернатору: 1) дать им особого муфтия, 2) назначить им уездных начальников из мусульман, 3) избавить их от новых податей, 4) оставить им, ничем впрочем и не стесняемое до тех пор, право перекочевок, 5) отменить разделение на области, оставив народ, по прежнему, в ведении Оренбурга, 6) не требовать от них выборных от каждых 10 и 50 кибиток {25}. Кроме этого, под влиянием нелепых слухов, распускаемых указными т. е. казенными муллами, киргизы опасались, что их заставят строить города и села, что их обратят в христианство и будут брать с них рекрут! Результатом беспорядков было то, что оренбургские организационные коммиссии действовали нерешительно и боязливо: выборных от каждых 10 кибиток не собирали и, значит, получили цифру весьма далекую от действительности. Вместо 148,089 кибиток, что считалось прежде, их оказалось только 127,669 т. е. на 20,420 кибиток меньше. Правда что много народу откочевало и что в прежней цифре заключаются и землянки, но принимая в соображение что организация Туркестанского края дала двойные противу прежнего цифры, можно быть уверенным, что при более тщательной работе, оренбургские цифры были-бы значительно иные. Чего можно было ожидать от таких уездных начальников как например иргисский капитан В…, который в самую горячую пору уехал себе в Оренбург, и оттуда вздумал давать предписания своему помощнику, точно губернатор. А выбор им в младшие помощники известного барантача Исета — не унижение ли русского имени? Другой уездный начальник дал даже подписку, что вводить положение не будет.
Волнения оренбургских киргизов стали отзываться и в туркестанском крае: нападения на станции, на купцов и караваны сделались явлением довольно обыкновенным.
Все эти нападения производились шайками, формируемыми в Больших и Малых Барсуках, т. е. вне пределов Туркестанского края; но нельзя было ручаться, что подобные беспорядки не разовьются и между придарьинскими киргизами. Соблазн велик, а безнаказанность поощрительна. Так и случилось.
В апреле 1869 года, чиклинцы, получив известие, будто хивинский отряд пришел на границу и требует биев и волостных к себе, захватили прикащика Ивана Бурнашова с двумя товарищами и вымененных ими на товар 1000 баранов. — Имущество было разделено грабителями, а люди отвезены в Хиву. В мае шайка разбойников напала в 75 верстах от Уральского укрепления на проезжавших в Ташкент мастеровых инженерного ведомства, из которых убито 6 и взято в плен 8; впоследствии пленные были однакоже возвращены Исетом в Уральское укрепление. Захваченные на почтовых станциях казаки были сданы в Хиве. На Буканских горах, входящих в состав нашей территорий, шайка из 80 человек хивинцев и киргизов, под предлогом зякета, сбирала на урочище Ильяр, дань с проходящих караванов, отбирала понравившиеся товары и, наконец, захватила с собою еврея Якуба Муши, с тремя верблюдами из его каравана, ограбив при том 2,000 рублей деньгами. У Евграфа Кекина отняли весь товар на 9,000 руб. сер. Кроме этих купцов, пострадали еще: братья Быковские, Мустафа-Адам-Оглы, Биджан-Жангаз и бухарский купец Абдул-Хаким.