Страница 17 из 26
Глава о песнях зародилась в кафе на Бютт-о-Кай, где некоторое время выступала Пьеретта, и не так уж беспричинно думать, что в диссертации Жюли эта часть оказалась самой наполненной. Слова-признания, одетые в музыку (если только не наоборот), в течение долгих лет занимали свое место в ее жизни и теперь толпились в толстой папке, которую она готовилась представить к защите.
С тем же старанием, что и при прежней работе, с чувствами, обогащенными воспоминаниями, снова отбросив хронологию, Жюли собирала обрывки фраз, упоминающие части тела, которые авторы песен упорно вставляли в свои куплеты.
Сердце, невидимое глазу, то, что живет, умирает, «бьется, трепещет и слабеет», переполняло страницы в тетрадях Жюли. Она одергивала себя, замедляла перо, проговаривая слова, выходящие из-под руки, и надолго замирала над открытой тетрадью, когда выводила строки, задерживавшие ее внимание:
На краю моего сердца
Песенка звучала…
И вот, когда она записала в свою книжечку выражение «стоять на земле обеими ногами», Жюли решила — потому что на это надо было именно решиться! — что пора приниматься за выражения, имеющие отношение к половым органам. Что-то в ней сопротивлялось, но это следовало сделать, потому что сделать это было правильно. Так что, когда она спросила профессора Лоренса, какое место должна оставить для этой главы, ответ появился спонтанно: «Свое место. Вы приняли решение двигаться с головы до ног, вот и будете говорить об этом, когда наступит черед».
Когда этот черед наступил, Жюли записала, что специальные труды дают шестьсот наименований мужского полового органа и почти столько же — женского (список авторов нельзя было назвать исчерпывающим). Она не могла вообразить себе, как перепишет их все — тем более что в ее списках присутствовали пока лишь несколько десятков выражений, — но прекрасно понимала, что эта глава привлечет особое внимание. Она взяла на себя труд определить отбор и установить пределы.
В отличие от других анатомических частей, та, что касалась половой сферы, чаще упоминалась, нежели называлась. Несмотря на выражение «С рожком для обуви я бы и яйца натянул!», опять подслушанное — и снова в решающий момент! — в бассейне, исследование Жюли по очевидным причинам носило в основном книжный характер.
Другие органы иногда тоже не назывались, а скорее, прикрывались эвфемизмами — «бочка» или «требуха» вместо живота или «лопухи» вместо торчащих ушей, — но они лишь отдаленно имели отношение непосредственно к образному выражению.
Авторы или, по меньшей мере, слушатели этих реинкарнированных выражений, уточнила Жюли, непрерывно находятся в поиске нюансов и питают аллюзивными, но всегда идентифицируемыми метафорами то, на что предполагают указать. Принимая подчас поэтический вид — «поставить цветок в вазу», или непристойный — «тютелька в тютельку», или изображающий прикосновение к правде — «брать вафли на зуб», все эти выражения с постоянством взывали к воображению, фокусировали некую волю выделиться из обычной речи, но еще, ловила себя на слове Жюли, и некое смущение, порою почти целомудрие, когда возникало желание назвать прямым образом все, что имеет отношение к сексуальности.
Тем не менее, завершив составление этой главы, Жюли нашла окончательное название для своей диссертации:
С головы до ног,
или
Вся жизнь — душой и телом
Здесь, написав «душой и телом», она на миг остановилась. «Не знаю более прекрасного выражения!» — подумалось ей. После чего она отправилась на несколько дней к родителям.
Утром того дня, когда немного раньше назначенного часа Жюли прибыла в Сорбонну для защиты своей диссертации, она думала, что будет первой. Но ее родители уже были там, взволнованные, насколько это возможно, и желающие разделить с ней этот важнейший момент. Они прибыли накануне вечером и переночевали в ближайшей гостинице на улице Шампольон. Мама принесла круассаны, от которых Жюли отказалась. Потом пришли друзья, их шумное приближение отражалось эхом в галерее Роллена.
Жюли не надо было спрашивать себя, страшно ли ей. Конечно, ей было страшно. Еще страшней ей стало, когда она рассматривала одного за другим членов совета, покуда те на некотором возвышении рассаживались перед ней.
Кроме профессора Лоренса, там были профессора Жуэ, Жиро и Дюнетон, чьи труды она отметила в диссертации; они выглядели (или делали вид, что выглядят) весьма серьезно. Внезапно Жюли подумала о собственной работе. Увидев в ней одни недостатки и недочеты, она почти запаниковала.
Ее ужас утих, когда профессор Жиро, очевидно очень заинтересовавшийся главой, посвященной песне, спросил ее, знает ли она мужскую версию песни Мориса Вандера «Таков, как он есть». А поскольку она знала только женскую, то была сильно удивлена, когда этот специалист по блатному жаргону с видимым удовольствием процитировал:
Направо и налево
Посматривает дева.
Как подойти, с чего начать?
Как мне взгляд ее поймать?
Жюли чуть было не повернулась к Одиль, пришедшей поддержать ее, но, опасаясь увидеть, как та смеется, не решилась. Цитата же тем временем возымела желаемый эффект. На вопросы, задаваемые каждым членом совета, она отвечала именно так, как полагалось. Слова возникали почти без усилий, одни за другими, казалось, она просто отвечает выученный урок, затвердив себе самой, что, не рискуя, ничего не добьешься.
Как бы там ни было, она находилась здесь, ее упорство принесло свои плоды и чувство удовлетворения.
Она осознала, что повторять фразы, классифицировать и группировать их в своих тетрадях, означало не только понять их; для нее это был еще и способ приобщения к жизненному опыту.
Слушать и читать отныне стало частью ее личной истории. И если теперь, когда ее работа закончена, что-то ей близкое и дорогое пробегало по страницам, которые листали перед ней профессора, значит, то, что она сделала, было не зря.
По инициативе мамы Жюли, которая позаботилась испечь пирожные, в одном из залов гостиницы на улице Шампольон их ждало богатое угощение. Разумеется, приглашены были все, но, несмотря на выпитое шампанское, чувствовалась некоторая напряженность, пришедшие изредка перебрасывались фразами, — возможно, многих сковывало присутствие профессоров, еще утром бывших такими неприступными.
Между тем снова появлялись бокалы, опустошались тарелки с закусками, и пепельницы наполнялись окурками.
Среди наконец-то возникшего оживления послышались звуки рояля. Это профессор Лоренс неожиданно подошел к инструменту, на который никто, очевидно, не обратил внимания, и принялся наигрывать мотив, воскресивший далекое прошлое. Жюли, ее родители и друзья с удивлением прислушались к словам некогда знаменитой песенки комического шансонье Гастона Уврара:
Вот потеха —
Не до смеха:
Потроха —
Как труха;
Век не вечен —
Ноет печень;
В сердце — сбой,
Хоть завой;
Мочеточник —
Старый склочник;
Пищевод
Так и жжет;
Боль в желудке —
Вам не шутки;
Под ребром —
Пыль столбом;
Что за брюхо —
Как проруха;
Что за грудь —
Не вздохнуть;
Даже в пятке
Неполадки;
Из-за плеч
Не прилечь;
Эти почки
Не цветочки;
Слой кишок,
Как мешок;
Две лопатки —
Невропатки;
Зад болит,
Инвалид;
И в боку —
Ни ку-ку;
И крестец
Плох вконец;
И пупок
Занемог…
Все это время профессора Жиро, Жуэ и Дюнетон стояли позади рояля и теперь, подняв бокалы шампанского, слаженным ансамблем подхватили припев:
Ах, Бог мой! Как же это скверно —
Быть такой старой калошей!
Ах, Бог мой! Как же это скверно —