Девочка и олень

— О чем ты спрашиваешь, старик? Разумеется. А сейчас нам нужно, — Марат положил руку на плечо Нади и, освобождаясь от неприятного знакомого, подвел к прилавку, где на полках стояли энциклопедии, словари, справочники. — Вот что нам нужно. Ниночка, — окликнул он продавщицу, — за сколько идет Брокгауз и Ефрон?

На двух верхних полках, блестя золотыми обрезами, красовались все девяносто томов знаменитой энциклопедии.

— За сто двадцать, — ответила девушка и бойко добавила: — По шестьдесят рублей с носа. Я имею в виду старика Брокгауза и старика Ефрона.

— Вообще-то не советую, старик, — протиснулся все тот же назойливый тип. — Говорят, в Ленинграде этого добра навалом и лучшей сохранности. Можно достать за полцены.

— Ты ничего не понимаешь, старик, — ответил ему Марат, стараясь попасть в его доверительный тон и явно не попадая. — Мы не собираемся платить деньги. Мы покупаем без денег. Важно, что мы это берем. Берем? — спросил он заговорщицки у Нади.

— Конечно, — смущенно опустила она глаза, — у нас же в круглой гостиной все полки пустые.

— Поставим на стеллаж, что против камина. Огонь будет играть на золотых корешках, — озорно рассуждал вожатый, видя, как к нему с удивлением прислушиваются и тип, и Ниночка.

— Он пригодится потом и Дуське, — напомнила Надя.

— Пока, старик, — похлопал вожатый по плечу своего ошарашенного знакомого, — спасибо за совет.

В обычном разговоре Марат не употреблял жаргонных словечек, но сейчас у него было озорное настроение, и Надя видела, что знакомый хотел, чтобы его называли «старик».

Они унесли в пустых руках все девяносто томов из магазина и, весело переглядываясь и хохоча, как дети, двинулись дальше. Немного успокоившись, придя в себя после удачной покупки, Марат закурил. Остальные сигареты он опять положил в сумочку, и Надя наслаждалась хорошим днем и сладковатым дымом сигареты, который изредка относил в ее сторону налетающий из переулков ветерок.

Они были довольны собой. Они играли в игру, родственную той, которую любили затевать герои Булгакова: Азазелло, Коровьев, Кот-Бегемот и прекрасная ведьма Гелла. Оба одновременно подумали об этом, и Марат, кивнув на низенькую темную арку, ведущую в глубь арбатских дворов и двориков, сказал:

— Где-то здесь находится дом застройщика, у которого Мастер снимал комнату.

— Да, — согласилась Надя. — Мы с Ленкой все здесь облазили. Нашли много похожих.

— Ты, Надюш, все поняла в романе?

— Два человека любят друг друга, несмотря ни на что… Чего же тут не понять? — ответила она, глядя себе под ноги.

— Пожалуй, — с запинкой сказал Марат.

Он собирался ей объяснить, что это «мениппея», «космическая эпопея», «сатирическая утопия», «философская книга», а она всю сложность фигурных и квадратных скобок свела к простому уравнению.

— Пожалуй, — повторил он. — Но это только одна линия в романе: о людях. А есть еще о боге и дьяволах. Понтий Пилат, Пятый прокуратор Иудеи, вынужденный подписать смертный приговор проповеднику Иешуа Га-Ноцри. Сложность всего этого тебя не испугала, когда ты села рисовать?

— Вторую линию тоже поняла, — сказала Надя. — Казнили же невинного. Разбойника второго помиловали, а его казнили, хотя он был не виноват.

Дома у нее остался рисунок, на котором она изобразила столбы на Голгофе с распятыми на них людьми. Разбойник Гестас, обезображенный страданиями, обвис на своем кресте, а Иешуа Га-Ноцри Надя вознесла так высоко, что и крест, и вся фигура, и невыносимые страдания остались за обрезом листа. Видны лишь прикрученные к столбу веревками ноги. Она как бы хотела доступными ей средствами избавить от мук мужественного проповедника, взошедшего за свои убеждения на крест так же, как Джордано Бруно на костер.

— Так ведь казнили же невинного, — сказала она еще раз, думая, что Марат не понял ее.

— Я слышу, Надюш. Твое объяснение трагедии ершалаимского проповедника так просто, что почти гениально. Вероятно, можно и так. Я привык к более громоздкому оформлению мыслей, к длинному говорению. Может, мы в самом деле распустили головы, как некоторые люди распускают животы. И там, где можно сказать фразу, пишем книгу. Ведь действительно весь миф о Христе строится на том, что казнили невинного… Ну, а третья линия, Надюш?

— Об этой всей чертовщине? — спросила она. — Я не люблю, когда Азазелло, Коровьева, Воланда и вообще всю эту шайку-лейку называют чертовщиной, дьявольщиной. И ну, в общем, как-то опошляют этим, что ли. Хотя они, конечно, принадлежат к виду чертей, — она помолчала, подыскивая слова. — Не знаю, они очень милые какие-то, особенно Азазелло. Я сделала его немножко похожим на Пушкина. Папа рассердился, сказал, что он этого не понимает.

Надя не могла объяснить ни отцу, ни сейчас Марату, что черти в романе Булгакова ей кажутся такими же близкими, как Чиз с его крокодилами и обезьянами. Они носят нелепое обличье, но представляют не злые, а добрые силы мира, и просто несправедливо, что Азазелло, сделавший столько хорошего для Маргариты, — такой урод. У него огромный клык, который торчит над губой, обезображивая внешность. Она придала его облику едва уловимое сходство с Пушкиным, и, несмотря на свой клык, Азазелло стал симпатичным.

— А почему ты сделала его похожим на Пушкина? — спросил Марат. — Может, отец в чем-то прав? У Булгакова такая подробность не упоминается.

— Это неважно. Азазелло черт, а Пушкин был чертовски талантлив, — пошутила Надя. — Он не очень похож, а едва заметно, совсем немножко. У меня так получилось, потому что я к нему лучше всех отношусь после Мастера. А папа возражает. Он хвалит мои прежние рисунки, еще детские, когда было все ясно и понятно. Ему надо, чтоб я и сейчас так рисовала. А я не могу. Мне трудно, я уже повзрослела. В детстве нас учили, что параллельные линии не пересекаются, а сейчас я знаю, что пересекаются. Я даже зачеркивать стала иначе.

Неожиданно для себя она пожаловалась на отца, сказала лишнее, то, что должна была прятать от посторонних людей. Но Марат не посторонний, благодаря ему она постигла то, что было закрыто широкой спиной отца. Да и сама она теперь находилась в более сложных отношениях со всеми людьми, чем раньше. Полюбила человека, у которого жена и дочь, — одна линия. Внушила любовь смешному мальчишке, за поступки которого так или иначе несет теперь ответственность, — вторая линия. Заставила замученную домашними делами женщину вместо книги Толстого выложить на стол кочан капусты — третья линия. Ленка — четвертая линия, родители — пятая. И все эти линии не плавно переходят одна в другую, как раньше, а именно пересекаются в ней одной. Роман «Мастер и Маргарита» — модель сложных человеческих отношений. Булгаков научил Надю понимать красоту сложных переплетений и пересечений. И она зачеркивала теперь неудачные рисунки не плавной линией, которая, обвиваясь вокруг тела гимнастки, нигде не пересекалась, а крест-накрест по лицу Мастера, по лицу Маргариты. То, что она теперь браковала, она уничтожала резкими штрихами, подчеркивая трагическую судьбу героев.

Мать Тани жила у Савеловского вокзала в старом доме с балконами и статуями, изображающими рабочих разных специальностей. Дверь открыла пожилая женщина. Она не успела ничего сказать, потому что за ее спиной раздался воинственный клич:

— Он пришел! Папа пришел!

И по длинному коридору навстречу тянувшему руки присевшему на корточки Марату промчалась малышка в матрешковом платочке. Надя только и успела увидеть мелькнувшую красную косынку и выскользнувшие по локотки из платья ручонки, которые обвили шею вожатого. Дочь в самое ухо что-то зашептала отцу, косясь одним глазом на дверь в боковую комнату, и Марат, засмеявшись, сказал:

— А люди, которые прячутся, могут выходить. Они разоблачены.

— Выдала все-таки, — раздался голос Тани. — Ну, погоди, папина дочка. Здравствуй, Надя! Как здорово, что ты пришла, — очень искренне обрадовалась она. — Значит, я ничего не потеряла. Раздевайся, мама чай поставила. Мы сейчас хорошо так посидим, по-семейному.