Страница 9 из 21
Нередко я чищу наружное ухо спичками, обернув их ватой. А в последнее время пользуюсь ими, чтобы укрепить, за грубить особо чувствительные места в слуховом проходе, однако это считается негигиеничным и едва ли не порочной наклонностью. Чем чаще я провожу внутреннее огрубление, тем сильнее зуд и тем тщательнее нужно действовать — я сижу за столом и предаюсь интимной ушной гигиене, которая вдобавок есть исследование слуха. Собственно, весь человек обитает в ухе, все части его тела, включая внутренние органы, отражены в ушной раковине, отчего возникает соблазн собственноручно сбалансировать кой-какие напряжения, легонько теребя ухо, пощипывая, почесывая. Чрезмерное употребление голых спичек вызывает, однако, повышенное сероотделение, что надолго засоряет слуховые проходы и препятствует внутренним процессам, отчего время от времени необходимо совершать публичное промывание ушей. Вот и затычки тоже пачкаются, и приходится чуть не каждый день мыть их с мылом. Поскольку нам выдают всего две затычки, мы поневоле все чаще пользуемся сигаретными фильтрами, которые способны заглушить шум только отчасти и толкают меня в объятия черных рынков, где я покупаю сигареты, каковые, уже без фильтра, курю потом на своем балконе, запуская колечки дыма за нёбную занавеску и выпуская их через нос.
Туфли высокого полета
Каждый придворный носит черные ботинки на шнуровке, которые нам выдают в двух вариантах. У грубых башмаков мысок закрыт стальной пластиной, они напоминают башмаки строителя, но встречаются все реже, мало-помалу нас избавляют от грязной работы, избавляют те люди, что спускаются по лестнице, согнувшись в три погибели, мы называем их подметочниками, потому что от них видны только подметки, они передвигаются на карачках, ну а что до башмаков, то большей частью мы носим модельную обувь, простой полуботинок, который легче и свободней скользит по поверхностям. Дополняет ботинки сумка с предметами для ухода за обувью — щетками, гуталином и всевозможными животными жирами, — эту сумку надлежит ежемесячно предъявлять для проверки. Состояние упомянутых предметов не менее важно, чем состояние самих башмаков, которые необходимо ежедневно чистить и смазывать согласно инструкции. Водой пользоваться запрещено, ведь она может испортить старую кожу; возможную грязь следует устранять с помощью грубой щетки, но тут больших проблем не возникает, поскольку грязь теперь встретишь редко, не то что пыль да белые хлопья, выпадающие из дыма и похожие на пшенные хлопья, их легко можно смахнуть мягкой щеткой или бархоткой. Устареть успела не только техника чистки обуви, поистине допотопная, но и тезис, что на протяжении всей вокзальной карьеры можно носить одну-единственную пару обуви. К модельному ботинку мы относимся как к живой коже, улещиваем его прирасти к ноге, обрести собственную жизнь. Модельный ботинок — это домашнее животное, которое надо причесывать, гладить, выводить на прогулку. По состоянию обуви наметанный глаз и впрямь прочтет степень услужливости придворного и его слияние с башмаком.
Начальство расхаживает в превосходных башмаках, которые им собственноручно чистин, не надо, этим занимаются новички, для них большая честь надраивать боссам обувь, смазывать ее ваксой, доводить до блеска. Мы гордимся сверкающей обувью начальственной четы, ведь для нас они ходячий образец, олицетворяют верность и долгую, нерушимую любовь, а за эти заслуги им подобает ежедневно носить красивую обувь, каковая распространяет их любовь далеко за пределы буден. Однако ж самая драгоценная пара — туфли высокого полета, принадлежащие общественности, кочующие от одного начальника-председателя к другому, а выгуливать их дозволено лишь председательским супругам, что сопряжено с огромными правами и с множеством обязанностей. Эти туфли задают особую походку, диктуют размах шага в соответствии с основным вокзальным ритмом. Туфли изготовлены по мерке первой председательши, а потому главное для жены председателя, чтобы они пришлись ей по ноге. Нередко ходьба в этих туфлях вызывает сильную боль, но женщина никогда и виду не подаст. Для чистильщиков особенно почетно ухаживать за этими туфлями, которые хранятся за стеклом на бархатной подстилке, вынимать их, надев белые перчатки, и нести в прачечную. Орудуя первоклассными щетками, они поют, стоят по трое, чтобы выстраивать чистые мажорные трезвучия, подчеркивающие торжественную солидность своих действий. Подавив свою мужественность, они поют чистым фальцетом, басам ходу не дают, хотя временами басы все же прорываются, ведь нажим, которому мы себя подвергаем, должен быть и нажимом страдания. За чисткой или полировкой нам ни под каким видом нельзя скатываться в минор, поэтому при нас всегда находится крепкий придворный, он проверяет чистоту звука, исправляет неточности, выпевает полутон и замыкает сияющие мажорные круги. Когда туфли разбужены пением, согреты и начищены до блеска, их надевают на председательшу, что может занять немало времени и обычно сопровождается адской болью. Пятки и подъем натирают бальзамом, аккуратно перевязывают, обклеивают пластырем, подкладывают подушечки. Вряд ли хоть одна председательша сумела за долгие годы сохранить изящные ножки.
Прежде чем дама сделает первый шаг, председатель целует мыски ее туфель. Каблучки туфель высокого полета широкие, низенькие, с набойками. Раньше вместо набоек прибивали золотые монеты, которые на глинобитном полу почти не стирались, ныне же, когда полы мраморные, гранитные или стеклянные, требуются набойки потверже, к примеру стальные, чтобы мы слышали шаги. Когда женщина идет, черты ее лица меняются — одни считают, что от боли, другие твердят, что от умиления, — лицо у нее каменеет, его выражение как бы вне времени, она превращается в нечто парящее над нами. Мы принимаем ее в свою среду, держим такт, отрабатываем такт, сохраняем лицо, весь этот процесс совершается скрытно, среди случайных прохожих, и направлен внутрь. Мы спрашиваем себя, захотят ли туфли двигаться сами собой, пребываем в убеждении, что это вполне возможно, пока мы чистим их с песней, тем самым внедряя в них ритм, а заодно всяческие проявления решительности.
Начальник, то бишь председатель, бродит на заднем плане. Он ежедневно выгуливает тупоносые, так называемые топорные, башмаки, чистят их женщины. Единственное их украшение — большая серебряная пряжка, закрывающая весь верх и изогнутая таким манером, что председатель, где бы он ни стоял, видит в ней отражение всего вокзала, правда в искаженной перспективе, отчего сам как бы становится размером с вокзал, что должно вознаградить его за вечное пребывание на заднем плане. Он видит нас в своих башмаках, где бы мы ни находились.
Встречая команду-победительницу, он вправе выступать в роли гостеприимного хозяина. Команда обходит парадным маршем все здание, осматривает вокзальные булочные, колбасные лавки, винные погреба, кухни. Начальник шагает впереди, тупоносый башмак распахивает все двери, раскатывает темно-красную ковровую дорожку, тогда как футболисты в элегантных костюмах гордо выставляют напоказ завоеванные в игре золотые бутсы. Команда эта не уступает итальянской команде мастеров, и за элегантную сыгранность ее награждают аплодисментами. Во всех помещениях активно действуют группировки и школы, стремящиеся вобрать в себя тот дух, который источает команда-победительница. Командный дух проявляется в тонкостях, большей частью он держится от силы несколько месяцев, отчего каждый год возникает новое формирование. Команда-победительница одолела немыслимое количество ступеней, прежде чем достигла нынешних вершин, она пересекает вестибюль, где сеет колдовское очарование, этакая сороконожка — малорослые, скорее даже приземистые, но весьма холеные молодые люди, загорелые, одни с довольно длинными волосами, но причесаны аккуратно, другие с тщательно подстриженными трехдневными бородками. Пахнет туалетной водой. Парикмахер вмиг подкорачивает волосы, подравнивает баки; команда безмолвно движется дальше, меж тем как он вносит последние поправки в и без того мастерскую стрижку.