Шаль. Роза

Смешение нью-йоркских говоров. Магазин крохотный, без кондиционера.

— Дамочка, вы что-то ищете?

Газету? Миром Роза сыта по горло.

— Слушайте, здесь народу как сельдей в бочке, покупайте или выходите.

— Мой магазин был в шесть раз больше, — сказала Роза.

— Так и идите в свой магазин.

— У меня нет магазина. — Она снова все взвесила. Если кто-то хочет спрятать — спрятать, а не уничтожить — пару трусов, куда их засунуть? В песок. Свернуть и закопать. Она представила себе, как на промежность трусов давит песок, мокрый, тяжелый, еще жаркий. В ее комнате было жарко, жарко всю ночь. Воздуха нету. Во Флориде нету воздуха, только этот сироп, сочащийся в пищевод. Роза шла: она видела все, но фантазия, воображение словно отключились; она была никак не связана ни с чем. Подошла к калитке: за ней простирался крапчатый пляж. Он принадлежал одному из больших отелей. Засов открылся. У кромки воды можно было обернуться и увидеть вдоль всего берега черные зубчатые очертания. В темноту вонзались безжалостные зубы островерхих крыш отеля. Нельзя поверить, что мог найтись архитектор, которому доставляло удовольствие сочинять эти зубы. Песок только теперь начал остывать. Над водой дышало беззвездной чернотой небо; за ее спиной, там, где отели вгрызались в город, висело пыльное красно-бурое зарево. Облака грязи. Песок был усеян телами. Фотография из Помпеи: распростертые в вулканическом пепле. Ее трусы были погребены под песком, как кусок торса, обломок статуи — пах отъят, души нет — только чресла, чтобы было что пинать прохожему. Она сняла хорошие туфли — чтобы не попортить — и чуть не наступила на потные лица возлюбленных, слившихся в поцелуе. Два присосавшихся водоплавающих. То же самое повсюду, по краю каждого материка — что-то булькает, пенится, струится. Неотразимая женщина — та, у которой украли трусы, та, что собственными руками погубила свое дело, — она уж знает, как войти в море целомудренно. Горизонтальный туннель. Входишь ровно, и тебя подхватывает его тяга. Ночное море — оно такое простое, непредсказуем только песок с его сотнями нор, с тысячами склепов.

Она вернулась к калитке, но засов не поддавался. Хитроумное устройство — ловушка для непрошеных гостей.

Она подняла глаза — нельзя ли перелезть; но поверху шла колючая проволока.

Сколько сдвоенных холмов на песке. Вопрос — как выбрать подходящего стража, того, кто ее выпустит. Она вернулась на пляж, дотронулась покачивающейся туфлей до тела. Тело дернулось как от выстрела, вскинулось.

— Мистер, вы знаете, как отсюда выйти?

— Калитку открывает ключ от номера, — сказало второе тело, все еще распростертое на песке. Мужчина. Оба мужчины, стройные, присыпанные песком, обнаженные. У того, кто распростерся, было видно, какой орган набух.

— Я не из этого отеля, — сказала Роза.

— В таком случае вам здесь нельзя находиться. Это частный пляж.

— Не могли бы вы меня выпустить?

— Дама, будьте добры, отвалите, — сказал мужчина на песке.

Тот, кто стоял, рассмеялся.

— Если проход открыт… — не унималась Роза.

— Поверьте, дама, не для вас, — донеслось снизу.

Она поняла. Грязная шутка.

— Содомиты! — прошипела она и заковыляла прочь. Вслед — их смех. Они ненавидели женщин. А может, поняли, что она еврейка; они ненавидели евреев; но нет: на темном песке она разглядела обрезанную, желтую, как нарцисс, головку члена. У нее дрожали запястья. Заперта за колючей проволокой! Никто не знал, кто она, что с ней было, откуда она. Их калитки, их дикие хитрости с ключами, колючая проволока, мужчины, лежащие с мужчинами… Она боялась подойти к другим холмикам. Никто не поможет. Гонители. Утром ее арестуют.

Она снова надела туфли и пошла по бетонной дорожке вдоль забора. Та привела ее к свету, к голосам чернокожих. Окно. Густая пелена запахов: кухонные выхлопы, вентиляторы, гонящие ароматы супов наружу. Дверь, подпертая крышкой от молочной фляги. Метры и метры столов, плит, пароварок, холодильников, кофеварок, ларей, тазов. Кухня как в замке. Она проскользнула мимо чернокожих поваров в заляпанных кровью фартуках, по короткому коридору: тупик заканчивался лифтом. Она нажала на кнопку и стала ждать. Работники кухни ее видели, погонятся ли за ней? Она слышала их крики, но к ней они отношения не имели — они кричали: «Четверг, четверг!» На четверг не хватит молодого картофеля. Караул, не иначе, это чрезвычайное происшествие. Лифт отвез ее на первый этаж, в вестибюль; она вышла на свободу.

Вестибюль был как дворцовый зал. Посредине — настоящий фонтан. Вода бьет ключом из пастей изумрудно-зеленых дельфинов. По периметру — позолоченные херувимы. Крылатая русалка рассыпает золотые цветы из золотого кувшина. Высоченные растения — целый лес: пальмы, раскрашенные синим, серебром и золотом, в зеленых мраморных сосудах, — вдоль кромки фонтана. Вода выливалась в мраморный канал, ручеек внутри помещения. Километры королевского ковра, затканного окоронованными птицами. Прекрасно одетые мужчины и женщины сидели на золотых тронах с львиными лапами, курили. Позолоченный гомон. Как была бы счастлива Стелла погулять здесь! Роза держалась стен.

Увидела человека в зеленой униформе.

— Управляющий! — прохрипела она. — Мне надо ему кое-что сказать.

— Кабинет там. — Он мотнул головой в сторону стола красного дерева за стеклянной стеной. Управляющий в рыжем парике серьезно ставил какую-то отметку на фирменном бланке. У Перски тоже был рыжий парик. Флорида захлебывалась фальшивым огнем, пылающими фальшивыми шевелюрами. Что ни человек — обманщик.

— Мадам? — обратился к ней управляющий.

— Мистер, у вас на пляже колючая проволока.

— Вы остановились в нашем отеле?

— Я живу в другом месте.

— В таком случае вас это не касается, не так ли?

— У вас колючая проволока.

— Чтобы всякие подонки не лезли.

— В Америке нет места колючей проволоке на заборах.

Менеджер перестал делать отметки.

— Прошу вас уйти, — сказал он. — Будьте добры, уйдите, пожалуйста.

— Только нацисты держат невинных людей за колючей проволокой.

Рыжий парик склонил голову.

— Моя фамилия Финкельштейн.

— Тем более вам не следует терпеть такое!

— Слушайте, уходите отсюда, если не хотите неприятностей.

— Где вы были, когда мы были там?

— Уходите. Я пока что по-хорошему прошу. Пожалуйста, уходите.

— Плясали в вестибюле у бассейна, вот где. Съешьте вашу колючую проволоку, мистер Финкельштейн, проглотите и подавитесь!

— Идите домой, — сказал Финкельштейн.

— У вас на задах отеля — Содом и Гоморра! У вас там геи и колючая проволока!

— Вы незаконно проникли на наш пляж, — сказал управляющий. — Хотите, чтобы я вызвал полицию? Лучше сами уйдите. Прибыло несколько важных гостей, мы не можем допустить шума, а у меня на это нет времени.

— Ваши важные гости, они только и делают, что пишут письма. Конгрессы у них, — фыркнула Роза. — Клиническая социальная патология, так? У вас тут остановился доктор Граб?

— Прошу, уходите, — сказал Финкельштейн.

— Ну же, есть у вас доктор Граб? Нет? Я вам вот что скажу: не сегодня, так на днях он к вам заявится, он уже в пути. Он приезжает изучать объекты исследования. И я — важный объект. Это меня он будет опрашивать, Финкельштейн, а не тебя! Это меня исследуют!

Рыжий парик снова склонил голову.

— Ага! — воскликнула Роза. — Я поняла: у вас есть Граб! У вас их целая куча!

— Мы охраняем частную жизнь наших постояльцев.

— Охраняете колючей проволокой. Это Граб, да? Я вижу, что права! Это Граб! Граб остановился здесь, да? Ну, признайтесь, что Граб у вас! Финкельштейн, эсэсовец, признавайся!

Управляющий встал.

— Вон, — сказал он. — Сейчас же убирайтесь вон. Немедленно.

— Не волнуйтесь, все в порядке. Я всегда держусь подальше. Граб мне не нужен. Хватит с меня всяких Грабов, можете не беспокоиться…

— Уходите, — сказал управляющий.