Страница 5 из 26
Ее тонкий прямой нос, пожалуй, был каким-то неживым, но губы, прекрасные, удивительно подвижные, подрагивающие, даже когда она молчала, цвели как бутон. Впрочем, ему показалось, что они скорее походили на свернувшуюся колечком изящную пиявку. Эти прекрасные губы, будь они в морщинках или имей бледный оттенок, могли бы показаться даже неприятными, но они так заманчиво, влажно блестели!
Глаза у нее были прочерчены удивительно прямо, даже на уголках не опускались и не поднимались. Даже было странно. Брови не очень высокие, но правильные, дугообразные, в меру густые. Овал лица самый заурядный, круглый, с едва заметно выступающими скулами, но зато кожа фарфоровой белизны с легчайшим розоватым оттенком. Шея у основания еще по-детски тонкая. Может быть, именно поэтому женщина поражала скорее не красотой, а чистотой. Вот только грудь у нее, пожалуй, была несколько высока для тех, кто прислуживает за столом.
— Смотрите, сколько мошкары вокруг нас появилось, — сказала она, поднимаясь и отряхивая подол кимоно.
Нельзя было тут дольше оставаться, в этой тишине. Смущение бы все увеличивалось, ложась тенью на их лица.
А потом — часов в десять вечера, кажется, — она, громко окликнув Симамуру из коридора, как сомнамбула вошла в его номер, бессильно, словно падая, опустилась у стола — вещи, на нем лежавшие, полетели в разные стороны
— и, шумно глотая, выпила воды.
Сегодня вечером, рассказала женщина, она встретилась с людьми, с которыми познакомилась зимой на лыжной станции. Сейчас они перешли перевал и спустились в деревню. Она приняла их приглашение, пошла в гостиницу. А потом появились гейши и пошло сумасшедшее веселье. Ее напоили.
Она говорила без умолку. Ее голова качалась из стороны в сторону.
— Я схожу к ним, а то нехорошо получается. Ищут небось, куда это я пропала. Потом я приду, ладно?..
Пошатываясь, женщина ушла.
Примерно через час в коридоре послышались шаги, неверные, заплетающиеся. По-видимому, она шла, стукаясь о стены. А может быть, и падала.
— Симамура-сан! Симамура-сан! — громко позвала она. — Симамура-сан, я ничего не вижу.
Это был обнаженный крик души, крик женщины, призывавшей мужчину.
Симамура не ожидал ничего подобного. Однако она звала слишком громко, на всю гостиницу, и он в растерянности поднялся. Тут она ухватилась за седзи, прорвала бумагу и упала прямо на Симамуру.
— А-а, вот вы где…
Она обхватила Симамуру и, опустившись вместе с ним на татами, привалилась к нему.
— Я совсем не пьяная… Нет, нет, правда!.. Мне плохо, просто плохо и все… А голова ясная… О-ох, воды хочу! И зачем я пила виски… В голову ударяет, и как голова болит!.. Они там дешевые сорта заказывали… А я не знала, ну вот и…
Она говорила и все время потирала рукой голову.
Шум дождя за окнами внезапно усилился.
Когда Симамура чуть-чуть ослабил руку, она мгновенно обмякла, однако не выпустила его из своих объятий, прижалась еще крепче. Тугие пряди прически до боли давили на его щеку. Рука Симамуры очутилась за воротом ее кимоно.
Он зашептал ей на ухо… Словно бы не реагируя на его просьбу, она скрестила руки и загородилась ими — кажется, он хочет овладеть ею. Но руки от опьянения бессильно опустились.
— У-у, дрянь!.. Дрянь паршивая, и сил-то нет… Кому такая нужна… Кому? — пробормотала она и вдруг впилась зубами в свою руку.
Симамура, пораженный, поспешил разжать ей рот. На руке у нее остался глубокий след.
Женщина уже не обращала внимания на руки Симамуры — они могли теперь делать все, что угодно. Она сказала, что будет сейчас что-то писать. И начала писать имена тех, кто ей нравился. Написала двадцать или тридцать имен актеров театра и кино, а потом бесконечно имя Симамуры.
Ее груди под ладонями Симамуры постепенно начали наливаться теплом.
— Ну и слава богу, слава богу… — умиротворенно сказал Симамура.
У него возникло к ней какое-то нежное чувство, словно к ребенку.
Но ей опять вдруг стало плохо. Она вскочила и, скорчившись, опустилась на пол в углу номера.
— Не могу, не могу… Я домой пойду, домой…
— Ты же на ногах не стоишь, а тут еще ливень.
— Босиком пойду, поплыву…
— Не выдумывай! А уж если пойдешь, я тебя провожу.
Гостиница стояла на холме, и спуск был очень крутой.
— Расстегни оби. А еще лучше полежи, чтобы прийти в себя.
— Да не поможет это. Надо что-то делать. Знаю, не впервые ведь…
Она села, распрямилась, выпятила грудь, но ей становилось все труднее дышать. Ничего не получилось и тогда, когда, открыв окно, она попыталась вызвать рвоту. Она сжимала зубы, изо всех сил противясь желанию кататься по полу, и время от времени, словно подстегивая свою волю, восклицала:
— Домой, домой пойду!.. — Был уже третий час ночи. — А вы ложитесь спать, говорят вам, ложитесь!
— А ты что будешь делать?
— Буду так вот сидеть. Отпустит немного, пойду домой. Доберусь еще до рассвета.
Не вставая, женщина придвинулась к Симамуре, потянула его.
— Я же сказала, что вы можете лечь! Ложитесь, спите, не обращайте на меня внимания.
Когда Симамура улегся в постель, она, навалившись грудью на край стола, выпила воды.
— Встаньте! Слышите, вставайте!
— Да чего ты от меня в конце концов хочешь?!
— Впрочем, лежите…
— Ну, хватит болтать!
Симамура встал с постели и привлек женщину к себе.
Она отвернулась, пряча лицо, но вдруг с внезапной силой потянулась к нему губами. И сразу после этого забормотала, словно каясь, словно жалуясь на боль:
— Нельзя, нельзя!.. Вы же сами говорили, что мы должны остаться друзьями…
Симамуру тронула серьезность, с которой она это произнесла. У него вроде бы и желание пропало, пока он глядел, как она, напрягая волю, боролась с собой. Ее лицо мучительно искривилось, на лбу обозначились морщины. Он даже подумывал, не сдержать ли данное ей обещание.
— Я бы ни о чем не пожалела. Ни о чем. Но я не такая… Не такая я женщина… Вы же сами говорили, что все у нас быстро кончится…
Она была наполовину бесчувственной от опьянения.
— Я не виновата… Это вы виноваты… Вы проиграли… Вы оказались слабым, а не я… — приговаривала она.
Потом закусила рукав, словно желая оказать последнее сопротивление радости…
Некоторое время она была тихой, но потом, будто вспомнив что-то, колюче произнесла:
— А вы смеетесь! Надо мной смеетесь!
— И не думал смеяться.
— Про себя смеетесь. А если сейчас не смеетесь, то потом обязательно будете смеяться. — Она уткнулась лицом в подушку и захлебнулась слезами.
Вдруг перестала плакать так же внезапно, как начала. Стала нежной, приветливой, заговорила о своей жизни с подробностями, словно вручая себя Симамуре. О том, что только что произошло, не заикнулась ни словом.
— Ой, совсем заболталась, обо всем забыла…
Она рассеянно улыбнулась, сказала, что должна вернуться домой до рассвета.
— Совсем еще темно, но у нас все в такую рань встают.
Она несколько раз вставала и смотрела в окно.
— Темно, лица еще не различишь. А сегодня к тому же дождь. Никто не пойдет в поле работать.
Постепенно сквозь мрак и завесу дождя обрисовался контур горы напротив гостиницы, на ее склонах проступили крыши домов. А женщина все не уходила. Наконец, перед тем как должна была встать гостиничная прислуга, она поправила волосы и направилась к двери. Боясь посторонних глаз, не разрешила Симамуре проводить себя даже до выхода из гостиницы. Выскользнула поспешно, словно убегая.
Симамура в тот же день уехал в Токио.
— Все это неправда, то, что ты тогда сказала. Не то стал бы я сюда приезжать в такой холод… И знаешь, я потом над тобой не смеялся.
Женщина вскинула голову. Ее лицо, только что прижимавшееся к ладони Симамуры, покраснело. Даже сквозь густой слой пудры были видны вдруг заалевшие щеки и веки. Это напоминало о холоде ночей снежной страны и в то же время производило впечатление тепла. Особенно веяло теплом от густой черноты ее волос.