Штопор

Присутствовавшие при этом разговоре офицеры долго потом улыбались при виде Михаила и шушукались…

Что тогда взбесило Михаила? Позавидовал чужому счастью или в самом деле посочувствовал жене Громадина?.. Она, как вскоре выяснилось, действительно заслуживала сочувствия, и семья их оказалась не такой уж благополучной, потому, видимо, и приехал Громадин на этот раз один…

Да, слово не воробей, и прошлого не воротишь. Хотя Громадин и делает вид, что забыл обиду, а подвернется случай, отплатит сторицей. Нет, не было между ними мира и согласия и не будет. Потому и отпуск подмахнул комэск с легким сердцем — пусть, мол, катится на все четыре стороны, сам с делами справлюсь… Что ж, посмотрим, как он тут навоюет, накомандует, как наладит дисциплину. Тут один рядовой Разумовский чего стоит…

Михаил поднялся и стал укладывать в чемодан вещи.

Солнце неподвижно висит над головой и так палит, что, кажется, мозги начнут плавиться. Ветерок не шелохнется — кругом горы, — и сверху небо как герметическая крышка, сквозь которую беспрепятственно бьют нещадные лучи.

Вторую неделю возит Николай десантную группу во главе с лейтенантом Штыркиным на место, где были захвачены душманы, лазают там по горам бедные десантники в поисках неизвестно чего до изнеможения, а толку мало. Правда, у речки нашли разбросанные боеприпасы, в небольшой пещере два десятка автоматов с тремя ящиками патронов, и все. Один из душманов по имени Абдулахаб, молодой бородач, которого заприметил Николай, признался, что их тройке было поручено доставить с западного берега боеприпасы. Тайник знал только проводник, который был убит при перестрелке. Ничего другого выяснить пока не удалось. Вот и возит майор Громадин группу десантников к подножию горы, ищут склады с оружием, и все впустую. Похоже, и сегодня толку не будет. Десантники с ног валятся от зноя и усталости, еле карабкаются по крутым склонам; некоторые больше сидят на месте, тяжело дышат, как загнанные лошади. Да и разве найдешь в горах чужую захоронку?.. А в эскадрилье дел невпроворот, не знаешь, за что браться — и людей надо изучить, и тактикой заниматься, и ночную подготовку не запускать. А тут еще и дисциплина захромала. Вчера рядовой Разумовский пожаловался, что старослужащие солдаты его поколотили, грозится жалобу в ЦК написать. Стал разбираться, и вправду поколотили: после отбоя Разумовский истерику закатил, стал кричать, о кровать биться. Его и по-хорошему уговаривали, и грозили — не помогло. Вот тогда один из солдат, действительно из старослужащих, стукнул его. Напиши Разумовский жалобу, неприятностей не оберешься; припишут еще «дедовщину», попробуй потом докажи, что это не так…

Что с Разумовским? Нервное истощение, страх или простая симуляция? И как поступить? Отправить в Тарбоган?

Самый простой выход. Но какой это пример для других? Разгильдяя в тыл, а добросовестных в пекло?..

И Сташенков в отпуск укатил. Правда, понять его можно: целый месяц один вкалывал, крутился как белка в колесе и надеялся, вправе был надеяться, что командирская должность достанется ему. А прислали… бывшего подчиненного.

Командир полка предупреждал Николая:

— Сташенков ждал этой должности. Летчик он превосходный, а как человек… В общем, легкой жизни не ждите…

Николай легкой и не ждал, но отношения со своим заместителем надеялся наладить…

Стрелка часов приближалась к двум — восьмой час они на пятачке под палящим солнцем. Экипажу еще полбеды: Мезенцев растянул чехол, и все забрались в тень (правда, температура и здесь не менее 50 градусов), а каково ребятам из группы поиска, которые излазили десяток скал, изрыли сотни квадратных метров каменистой земли?..

В 14:00 группа поиска выстроилась у вертолета. Лейтенант Штыркин отметил на карте места, где велись работы, выслушал мнение каждого и дал команду садиться в кабину.

Николай взлетел и взял курс на свой аэродром.

После обеда командир полка разрешил экипажу отдыхать до следующего утра. Николай чувствовал усталость, голова была тяжелой, словно жара иссушила мозги, и черепная коробка гудела от зноя, но в казарму он решил не идти — там тоже духота, а в штабе ждали неотложные дела — донесение надо было написать, полетные листы проверить. И уснуть вряд ли удастся — никак не может приучить себя спать здесь днем при таком пекле.

В штабе, кроме дежурного наряда, секретчика да писаря, никого не было, и Николай, взяв нужные документы, направился в канцелярию третьей эскадрильи. Здесь было пусто. Расстегнув почти все пуговицы рубашки, он откинулся на спинку кресла и расслабленно вздохнул. После раскаленной кабины вертолета, давящего бронежилета, запаха эмалита и ацетоновых красок кабинет казался раем. Приятно было сидеть, отрешившись от всего на свете, ничего не делать, ни о чем не заботиться. Хотя бы минутку. Еще бы окунуться в прохладную морскую водицу или хотя бы постоять под душем, как бывало в Кызыл-Буруне, да подремать в белоснежной постели, пахнущей «Серебристым ландышем» — Наталья любила этот запах и освежала им простыни. Как она там? И Аленка? Осенью дочурка пойдет во второй класс. Ждет не дождется. Сколько будет слез и разочарований, если к началу учебы не удастся получить квартиру.

Николай так задумался, что не заметил, как открылась дверь кабинета: услышал уже голос, жалостливый, чуть ли не плачущий:

— Пустите, товарищ командир, погреться. Околеваю совсем.

Повернулся и чуть не упал с кресла: перед ним стоял рядовой Разумовский — в шапке-ушанке, в теплом бушлате; по лицу из-под шапки, по лбу стекали ручейки пота. И глаза у солдата были такие затуманенные, словно и в самом деле тронулся умом. «А вдруг!.. — мелькнула у Николая мысль. — От такой жары, от перенапряжения или психического стресса вполне возможно». Разумовский, хотя и высокого роста и не хлипкого телосложения, неженка — вырос в интеллигентной семье: отец — крупный специалист по гидросооружениям, почти все время находится за границей, мать — эстрадная актриса, тоже в разъездах, и Эдуард воспитывался бабушкой, которая баловала его, не приучала к труду. После десятилетки Эдика устроили в консерваторию — слух у него был отменный, хорошо играл на скрипке. Но на втором курсе Эдик задурил, стал курить и выпивать, а поскольку выделенного бабушкой бюджета на все не хватало, пришлось идти на подработки в ресторан, на эстраду. Концерты, как правило, заканчивались попойками, консерваторию он посещал все реже, и его отчислили. Знакомый бабушкин военком, побеседовав с Эдиком, понял, что юношу может перевоспитать…

— Где бы ты желал служить? — спросил он у него.

— На юге, разумеется, — не задумываясь ответил Эдик и добавил: — У Черного моря.

Военком понимающе кивнул:

— На юге — можно. У Черного моря, правда, не обещаю, но что вода будет соленой, можешь не сомневаться…

Так Эдик попал под южное солнце Таджикистана, а потом Афганистана…

Военком, разумеется, поступил правильно и разумно. Но хватит ли у изнеженного, избалованного оболтуса характера и силы воли, чтобы преодолеть армейские трудности? Первые месяцы службы показали, что Эдик не тот поддающийся материал, из которого можно лепить настоящего человека, стойкого солдата. Он хитрил, ловчил, придумывал всякие поводы, только чтобы увильнуть от работы на аэродроме или даже на кухне. Но старшина эскадрильи, начальник техническо-эксплуатационной части, люди сильные и жесткие, умело держали его в руках, пресекали всякие попытки симуляции. И вот вчерашняя истерика, сегодняшнее помешательство. Симуляция это или реальный срыв психики?

Положеньице!..

Николай обдумывал создавшуюся ситуацию, внимательно вглядываясь в лицо солдата. А может, он пьян или накурился анаши? Здесь, говорят, такое бывало.

— Садитесь, — пододвинул к себе поближе стул Николай, чтобы уловить запах.

Разумовский сел, зябко передернул плечами, дохнул майору в самое лицо:

— Знобит, трясет…

Запаха никакого не было. Может, укол?..

— Аж зубы ломит. — Разумовский клацнул зубами и приблизился почти вплотную к майору. Догадался, о чем подумал командир? Николаю в какой-то миг показалось, что Разумовский осмысленно и настороженно стрельнул в него глазами.