Штопор

Чекунов невесело усмехнулся:

— Как говорят: от великого до смешного один шаг…

И он рассказал свою печальную историю… Начальником штаба училища прислали полковника Возницкого, великана с выправкой кавалергарда, патологически пристрастного к строевой. Он ввел правило для курсантов передвигаться куда бы то ни было — на занятия или в караул, в столовую или в клуб — только под дробь барабана, носить короткую прическу не длиннее двух сантиметров, независимо от года службы. Ежемесячно устраивал строевые смотры и гонял курсантов до седьмого пота.

На одном из партийных собраний Чекунов выступил с резкой критикой нововведений, сравнил шагающих под барабанную дробь курсантов с первобытным племенем южноафриканских индейцев. А вскоре в эскадрилью прибыла проверяющая комиссия и «вскрыла» «грубые факты нарушения методики обучения курсантов, дисциплины, панибратские отношения обучающих и обучаемых». Через месяц в училище началась реорганизация, переход на новые штаты, и Чекунов оказался не у дел. Так подающий большие надежды летчик-истребитель стал членом профсоюза, пилотом легкомоторной гражданской авиации…

А в какую авиацию возьмут Николая? И снова это зависит от Сташенкова — какую напишет аттестацию…

«Пчелка» энергично набрала высоту, жара в кабине стала спадать. Сташенков вытянулся в кресле, закрыл глаза — похоже, уснул. Николай тоже хотел заставить себя вздремнуть, чтобы с более ясной головой предстать перед генералом и дать четкие объяснения по всем пунктам, которые ему предъявят. Но тщетно. Слишком много разных мыслей, здравых и нелепых, роилось в голове, чтобы забыться.

Дорога в Кызыл-Бурун, где располагался штаб и все основные службы летно-испытательного центра, показалась ему такой длинной и утомительной, что снова напала апатия и он желал лишь одного, чтобы быстрее все кончилось. Сташенков, наоборот, приободрился, приосанился и спустился на землю с видом прибывшего в центр за наградой, а не за взбучкой.

Их поджидал «газик» с белесым верхом — то ли так выгорел брезент, то ли шофер использовал специальный отбеливатель, чтобы не жгло южное солнце.

Кызыл-Бурун выглядел настоящим современным городом с многоэтажными красивыми домами, зелеными аллеями, асфальтированными улицами. В первый приезд, когда Николай был здесь с Натальей, он не обратил внимания на восточные орнаменты на зданиях, на своеобразный восточный колорит, который делал город неповторимым, непохожим на те, в которых побывал и которые видел. Здесь и воздух был другой, и солнце не так нещадно палило.

Дежурный по штабу провел их в просторную приемную, где уже сидели генералы, офицеры и двое мужчин в штатском — один тучный, пожилой, другой лет тридцати пяти, высокий, стройный, симпатичный.

Сташенков поздоровался. К нему потянулись руки присутствующих — он был здесь не новичок, и его знали многие.

— Что же это ты, Михаил Иванович, с нами в кошки-мышки решил играть? — обиженно спросил генерал-майор с артиллерийскими эмблемами на погоне. — Хоть бы предупредил…

— О чем? — Сташенков насмешливо пожал плечами. — Я сам хотел бы знать…

— Как? — еще больше удивился генерал. — И тебя не предупредили? А кто же устанавливал аппаратуру, разве не твои подчиненные?

— Ах, вон вы о чем, — рассмеялся Сташенков и указал на Николая. — Это вот у меня новый камикадзе объявился. Знакомьтесь: капитан Громадин, летчик экстра-класса, первый в мире совершивший неповторимый трюк: на самом старом, допотопном бомбардировщике, списанном на свалку, объегорил самую современную ракету класса «земля — воздух» и благополучно вернулся на свой аэродром.

Артиллерийский генерал недоверчиво покачал головой и на всякий случай посмотрел в глаза Николаю.

А Николай, смущенный высокими чинами и разговором о нем, не знал, что ему отвечать и отвечать ли вообще; шутит ли Сташенков или в самом деле дает новую оценку его полету?.. Хотя, какая тут шутка, Николай в самом деле продемонстрировал такое, от чего и сейчас мороз пробегает по коже, но тот головокружительный бросок может очень пригодиться летчикам. Как он сам раньше не подумал? Искал свою вину, а со стороны на полет не посмотрел — тоже испытатель…

Его засыпали вопросами: «Как ему удалось увидеть ракету?», «На какой высоте он летел?», «На какой скорости?».

Он собрался было рассказать о полете артиллерийскому генералу, который взял его под руку и не отпускал, как в приемной раздался звонок, и секретарша пригласила всех в кабинет к начальнику летно-испытательного центра.

Генерал-лейтенанта Гайвороненко Николай видел второй раз — первый, когда прибыл за назначением в Кызыл-Бурун, и вот теперь. Начальник летно-испытательного центра ни тогда ни теперь не произвел на него впечатления — маленький, сухонький, с довольно простецким лицом и далеко не генеральской осанкой. И голос у него был негромкий, сипловатый. Правда, летчики на полигоне рассказывали, что до недавнего времени он летал на всех типах истребителей и потягаться с ним на пилотаже могли немногие; строгий, педантичный генерал, знающий летные законы назубок и беспощадный к их нарушителям. Как он оценит полет Николая?..

Генералы и офицеры расселись за длинным столом напротив начальника центра, Николай оказался рядом со Сташенковым; по другую сторону — те двое, штатских. Когда стук стульев и шорох одежды затих, Гайвороненко встал и, окинув всех взглядом, заговорил, к радости Николая, спокойно, деловито:

— Товарищи генералы и офицеры, товарищи конструкторы! («Так вот кто эти в штатском», — мелькнуло у Николая.) Сегодня я собрал вас по двум вопросам. Первый — чрезвычайное происшествие над полигоном; второй — доклад товарища Веденина о новой катапульте «Суперфортуна» и подготовке ее к испытанию. По первому вопросу нам доложит командир отдельного отряда майор Сташенков. Прошу, Михаил Иванович.

Сташенков торопливо поднялся, прокашлялся, как солист, готовящийся взять высокую ноту, посмотрел зачем-то на Николая, потом на Гайвороненко. Переступил с ноги на ногу.

— Извините, товарищ генерал-лейтенант, — виновато начал он. — Конечно, могу и я доложить. Но здесь присутствует, как говорится, сам виновник торжества, то есть чрезвычайного происшествия. Он, наверное, лучше объяснит, что и как произошло.

— Что ж, резонно, — кивнул начальник центра. — Давайте послушаем самого летчика. Прошу, товарищ Громадин.

Николай встал. Им снова, как в приемной, овладела робость, и он думал: с чего начать? Поскольку не все присутствующие знали о задании и хотелось ввести их в курс дела, заодно остановиться на необходимости взаимосвязи испытательных полетов с боевой учебой, которая не всегда проводится, Николай сбивчиво начал рассказывать о предварительной подготовке к полету, как она проводилась в тот день.

Сташенков заерзал в кресле, шепнул:

— Ближе к делу.

Гайвороненко услышал подсказку и постучал ручкой о стол:

— Не мешайте, пусть говорит обо всем, о чем считает нужным.

И поддержка начальника центра сразу придала Николаю уверенность, он заговорил тверже, стройнее и логичнее. И слушать его стали внимательнее, с интересом, а артиллерийский генерал подсел поближе.

Рассказ, похоже, произвел на всех, за исключением Сташенкова, благоприятное впечатление, и, когда Николай кончил, в кабинете на какое-то время воцарилось молчание; генерал Гайвороненко, наклонив голову, тер переносицу, осмысливая случившееся в небе; высокий, симпатичный мужчина в штатском, которого начальник центра назвал Ведениным, что-то писал на листе бумаги; лицо Сташенкова выражало скептическое неудовольствие.

Наконец Гайвороненко поднял голову, обвел сидящих за столом взглядом и спросил:

— Какие к летчику будут вопросы?

Встал артиллерийский генерал.

— Летчик, на мой взгляд, довольно подробно и обстоятельно описал картину своего приключения, которое, если все было так — нет, я не сомневаюсь в правдивости рассказа, но все равно потребуются кое-какие уточнения, — можно вполне назвать подвигом. Меня интересует вот какой вопрос, товарищ капитан. Скажите, пожалуйста, не считаете ли вы счастливым стечением обстоятельств, что ракета прошла мимо и вы остались живы?