Мастер карнавала

В комнату вошла Ольга Сарапенко в накинутой на плечи дубленке. Она выходила на улицу подышать свежим воздухом и выкурить сигарету.

— Ты видела Воробьева? — спросил Бусленко.

Она пожала плечами:

— Нет. Но я стояла на крыльце. Может, он делал обход?

Бусленко взглянул на часы.

— Его до сих пор нет, а ведь он никогда не опаздывает.

Бусленко вызвал Воробьева по рации, но тот не отозвался. Он повторил вызов, и снова никакого ответа.

Приказа отдавать не потребовалось. Тенищев и Сердючка уже открыли молнию на огромной холщовой сумке, лежавшей в углу, и принялись раздавать новенькие украинские автоматы «вепрь» и запасные магазины. Себе они взяли АК-74.

— Свет! — скомандовал Бусленко и вытащил из кобуры пистолет «форт-17». В помещении стало темно. Луна была неполной, но ее отраженный от снега свет освещал дорогу, уходившую в лес. Никаких свежих следов. Бусленко бросил взгляд на своих подчиненных: настало время проверить их в деле. Он подал знак Тенищеву, и тот протянул ему прибор ночного видения. Бусленко внимательно оглядел окрестности, надеясь заметить какое-то движение. Ничего.

Он знаком подал команду разделиться на звенья и прочесать местность. Ольге он приказал остаться в доме.

Двигаться бесшумно было невозможно. Снегопад прекратился, но от усилившегося ночью мороза образовалась блестящая корочка, громко хрустевшая под ногами. Для любой засады они были легкой добычей. Бусленко лихорадочно анализировал ситуацию — он уже не сомневался в том, что возникли серьезные проблемы. Воробьев так и не появился. Две группы двигались вдоль обочин дороги; звенья, возглавляемые Тенищевым и Сердючкой, шли от леса, а Стоян и боец «Беркута» Белоцерковский направлялись со стороны реки. Сам же Бусленко, не скрываясь, продвигался по дороге, и те, кто его прикрывал, то и дело резко поворачивались, водя стволами автоматов в разные стороны. Бусленко напряженно вслушивался, пытаясь уловить каждый шорох, доносившийся из леса, что было совсем не просто из-за шума реки, казавшегося просто оглушительным.

Он добрался по дороге до поворота, оставив реку за спиной. Здесь стеной вокруг стоял лес. Он подождал, пока подтянутся остальные. Метров через триста от дома он обнаружил свежие следы на снегу, явно принадлежавшие Воробьеву, — он был единственным среди них, кто носил омоновские сапожищи. Бусленко склонился над ними и, подав остальным знак продвигаться вдоль флангов, пошел по следам в глубь леса, где сугробы были еще выше. Он понял, что Воробьев направился сюда что-то проверить. Бусленко чувствовал, как сильно колотится сердце. Его родной город находился всего в нескольких километрах, а здесь шла настоящая война. Похоже, Витренко не стал дожидаться прибытия Бусленко в Германию и решил покончить с ним прямо здесь. Неожиданно он замер на месте: впереди виднелась поляна, залитая лунным светом, как сцена в театре. На ее краю неподвижно сидел человек. Бусленко опустился на колено и прицелился в фигуру — та не пошевелилась. Тогда он потихоньку стал продвигаться вперед, стараясь не шуметь и по-прежнему держать фигуру на мушке. Он был готов выстрелить, если тот человек обернется. Нога Бусленко вдруг провалилась глубоко в снег и раздавила ледяную корку, покрывавшую лунку. В тишине раздался отчетливый хруст, которого нельзя было не услышать. Но фигура не шевельнулась. Бусленко продвинулся еще немного вперед и узнал черную куртку-«аляску» с надвинутым на голову капюшоном.

— Воробьев! — шепотом окликнул он. — Воробьев… с тобой все в порядке? — Ответа не последовало, и Бусленко подошел еще ближе. — Воробьев!

Он подал остальным знак подойти. Стоян и Белоцерковский появились как призраки, словно из ниоткуда.

— А где Тенищев и Сердючка? — спросил Бусленко.

— Только что были здесь… — ответил татарин.

Бусленко бросил взгляд на лес. Никаких следов двух спецназовцев. Никаких звуков.

— Прикройте меня! — скомандовал Бусленко. — Мы здесь точно не одни!

Он ползком подобрался по снегу к сидящей фигуре.

— Воробьев!

Он уже знал, чего ожидать. На снегу перед склонившим голову спецназовцем расплылось темное пятно. Бусленко дотронулся до его плеча, и тот завалился на бок. На горле проступала полоса, казавшаяся в лунном свете черной.

— Черт! — Бусленко тут же переключил внимание на окружавшие поляну деревья, высматривая прятавшихся за ними врагов. Однако кругом было тихо, и он вернулся на место, где оставил Стояна и Белоцерковского.

— Он мертв. Воробьев был лучшим в своем деле. Но тот, кто его зарезал, оказался половчее. Итак, у нас проблема.

— Это Витренко?

— Одному Богу известно, как ему удалось нас здесь выследить, но это наверняка он.

— А как насчет Тенищева и Сердючки? — спросил Белоцерковский. — Они тоже?

Бусленко вдруг вспомнил об Ольге Сарапенко.

— Немедленно возвращаемся. Быстро!

4

Он смотрел на тело, лежавшее на столе.

Для Оливера в смерти не было никакой тайны. Он привык к ней, потому что за годы работы видел очень много трупов, но по-прежнему помнил самое первое тело. Он смотрел на лицо мертвой женщины и вместо безжизненной плоти видел человека, имевшего свои мечты, смеявшегося и чувствовавшего тепло солнечных лучей. Он видел растяжки после нескольких родов, шрам на колене, полученный еще в детстве, морщинки в уголках губ от частого смеха. А потом он взялся за нож и, сделав первый надрез, принялся копаться в ее внутренностях. И она перестала быть человеком.

После той, самой первой, женщины подобные мысли его уже не тревожили. Он по-прежнему бросал взгляд на лицо, перед тем как начать резать, но уже никогда не рефлексировал при этом. Теперь тела были для него просто хладной плотью, лишенной тепла сначала смертью, а потом холодильником, где совсем окоченевшие трупы безучастно дожидались, когда Оливер займется ими.

Он снова сделал глубокий вдох. Расчленение человеческого тела требует большей физической нагрузки, чем кажется многим. Лишенная жизни плоть представляет собой отяжелевшую мертвую массу, структура которая может быть и податливой, и хрящеватой, и жесткой. Внутренние органы и кости, кожа и жир, хрящи и сухожилия: чтобы пробраться сквозь толщу человеческого тела, необходимы особо прочные инструменты, иногда даже с электрическим приводом. У Оливера, естественно, под рукой было все, что могло потребоваться: ножи и ножницы разной формы и размеров, электрические и ручные пилы.

Как обычно, он начал с обхода вокруг мертвого тела и с его внешнего осмотра. Мужчина был полностью одет, и Оливер обратил внимание на то, что в некоторых местах пропитанная кровью материя черной футболки и кухонной спецовки проникла глубоко в раны. Оливер стал считать разрезы вслух: некоторые оказались такими глубокими, что разошлись, обнажая подкожный слой светлого жира с прожилками, а под ней — более темную массу сухожилий и мышц. Наклонившись поближе, Оливер разглядел кое-где даже белые кости, что свидетельствовало о необычайной силе ударов, нанесенных острым предметом.

В помещении находились и два ассистента, оказавшие Оливеру помощь при переворачивании тела на живот. На спине ран оказалось меньше, но они были не менее страшными.

— Нам надо его раздеть, — обратился к ассистентам Оливер, разрезая и убирая с трупа остатки одежды. Потом он еще раз обошел уже полностью обнаженное тело, делая вслух комментарии.

Самое первое правило, усвоенное Оливером еще в начале своей карьеры патологоанатома, заключалось в том, что не следует торопиться во время первичного осмотра. Это необходимо для того, чтобы сделать в дальнейшем правильные выводы. Он часто сравнивал свою работу с археологией, представляющей собой сплав технологий, науки и профессионализма, необходимый для воссоздания исторической правды. И, подобно археологу, осматривающему местность и выбирающему место проведения раскопок, Оливеру предстояло определить, на что следует обратить внимание.

— Покойный является мужчиной чуть больше двадцати лет, худощавого телосложения. На теле имеются многочисленные раны, нанесенные острым предметом… — Свои наблюдения Оливер наговаривал на диктофон. — Характер резаных ран и разрывы позволяют предположить, что покойный активно защищался от нападения, поскольку большинство ран нанесено до наступления смерти и лишь несколько — после. — Оливер кивнул лаборанту и ассистенту, и те приступили к измерению тела. Тщательно и скрупулезно осматривая каждый разрез, синяк или повреждение, Оливер записывал свои выводы на диктофон. Человека на столе буквально зарубили до смерти, но за методичным перечислением полученных ран Оливер не видел ни ужаса, ни боли, перенесенных погибшим, а только сухо и бесстрастно констатировал их наличие, расположение и параметры. Для Оливера смерть превратилась всего лишь в момент времени, отделявший раны, полученные при жизни, от остальных. В считанные мгновения после наступления смерти все менялось: клетки начинали гибнуть, кровь, постоянно циркулировавшая в теле при жизни, собиралась в самых низких частях тела и окрашивала кожу в синюшный цвет. Химические процессы в мышцах приводили к трупному окоченению, а бактерии в крови и внутренних органах начинали выделять газы, заполнявшие полости и мягкие ткани.