Страница 86 из 90
Оба помощника промолчали и отвели глаза.
— Что касаемо этого Маддоу Колвера, — продолжил капитан, — завтра он будет бит. Субедар нанесет шестьдесят ударов.
— Шестьдесят, сэр? — вскинулся Захарий.
— Я назначил, сколько просил субедар.
— Но ведь кули истечет кровью, сэр.
— Поглядим, Рейд. Если так, субедар не шибко расстроится.
На рассвете Полетт услышала шепот:
— Путли… Путли…
Она вскочила и приникла к отдушине:
— Джоду?.. Чуточку отойди, чтобы я тебя рассмотрела.
Юнга отклонился, и Полетт невольно ахнула. В скудном свете, пробивавшемся сквозь щели в досках, она увидела, что его левая рука висит на самодельной перевязи, глаза в темных обводьях заплыли и превратились в щелочки, а рубаха с чужого плеча испятнана все еще сочившейся кровью.
— Ох, что они с тобой сделали! — прошелестела Полетт.
— Плечо маленько болит, — попытался улыбнуться Джоду. — В остальном терпимо, хотя видок, наверное, жуткий.
— Это все Муния! — озлилась Полетт. — Надо ж, какая…
— Нет! — перебил юнга. — Она ни при чем. Я сам виноват.
В этом он был прав.
— Ох, какой же ты дурак, Джоду! Разве можно быть таким остолопом?
— Ничего не было, Путли. Мы просто болтали, только и всего.
— Ведь я остерегала!
— Верно, другие тоже. Но вот смотри: я говорил, чтобы ты не пыталась пробраться на корабль. Ты послушалась? Конечно нет. Мы оба такие, и раньше нам всегда везло. Но однажды везенью приходит конец, и ты начинаешь жизнь заново.
Полетт встревожилась — подобное самокопание было абсолютно не в духе Джоду, прежде он никогда так не говорил.
— И что теперь будет? — спросила она.
— Не знаю. Одни говорят, через пару дней вся эта кутерьма забудется. Другие считают, что до конца путешествия я буду мишенью охранников.
— А сам-то что думаешь?
Джоду помолчал и с усилием выговорил:
— Для себя я решил: с «Ибисом» покончено. Все видели, как меня избили, точно собаку, и теперь мне лучше утонуть, чем оставаться на этом проклятом корабле.
В словах его звучала такая непривычная суровость, что Полетт снова заглянула в отдушину — Джоду ли это говорит? Представшее взору зрелище не утешало: опухшее избитое лицо и окровавленная одежда придавали юнге вид куколки, в которой созревает новое неведомое существо. Полетт вспомнила, как однажды в свернутую слоями влажную тряпицу уложила семечко тамаринда и потом две недели усердно смачивала; когда проклюнулся росток, от семечка ничего не осталось, только крохотные ошметки.
— Что ты собираешься делать?
Джоду прижался губами к отдушине:
— Наверное, я не должен этого говорить, но, может быть, кое-кто отсюда сорвется.
— Кто? И как?
— Я, узники и кое-кто еще. В шлюпке. Точно не знаю, но если это произойдет, то сегодня ночью. Вот тогда может понадобиться твоя помощь. Скажу, когда буду знать наверняка. Смотри, никому ни слова.
— Хабес пал!
Команда лечь в дрейф прозвучала поздним утром. В трюме все знали, что на время экзекуции корабль остановится, и теперь шорох спускаемых парусов, замедление хода и свист ветра в снастях оголившихся мачт говорили о ее неминуемости. Шхуна покачивалась на тяжелых вспененных гребнях, а в пасмурном небе сталкивались сизые волны облаков.
Захлопотали мрачные охранники, с почти сладострастным удовольствием выгоняя гирмитов на палубу; в трюме остались только женщины и совсем хворые. Калуа у мачты не было; закованный в кандалы, он сидел в фане — его выход предполагался как эффектная часть процедуры.
Качало гораздо сильнее, чем на последнем построении у Ганга-Сагара, и оттого переселенцам приказали сесть — лицом к шканцам, спиной к корме. Для большей поучительности мероприятия охранники озаботились, чтобы каждый гирмит хорошо видел притороченную к кофель-планке решетчатую раму с веревками по углам, на которой растянут преступника.
Облаченный в старую военную форму — белые дхоти и малиновый китель с шевронами субедара, Бхиро Сингх восседал на канатной бухте и расправлял кожаные хвосты плети, время от времени щелкая ею в воздухе. На переселенцев он не обращал внимания, а те не отрывали глаз от свистящего бича.
В последний раз проверив свое орудие, субедар встал и подал знак стюарду Пинто пригласить офицеров. Через пару минут на шканцах появились капитан и оба помощника. Все трое были вооружены — из-под нарочно расстегнутых кителей виднелись рукояти пистолетов, заткнутых за пояс. По традиции капитан встал в центре шканцев, но чуть ближе к подветренному правому борту, а помощники заняли позиции по бокам решетки.
Все это происходило в медленном обрядовом ритме, позволявшем запечатлеть каждую мелочь, словно гирмитам предлагалось не только увидеть наказание, но самим прочувствовать боль. Долгая подготовка и постепенное накопление деталей загнали их в некое оцепенение, продиктованное не столько испугом, сколько ожиданием процедуры. Когда Калуа провели через ряды переселенцев, всем уже казалось, что их самих сейчас привяжут к решетке.
Лишь одно мешало гирмитам окончательно представить себя в роли Калуа — его исполинские размеры. На великане оставили только набедренную повязку, чтобы дать возможность бичу разгуляться по всей шири его спины. Белая повязка подчеркивала стать гиганта, но и без того было видно, что предназначенная для наказания решетка ему мала — голова Калуа высилась вровень с коленями помощников, стоявших на шканцах. В результате пришлось изменить систему вязок: ноги великана приторочили к углам решетки, а руки — к кофель-планке, прямо перед его лицом.
Разобравшись с веревками, субедар отсалютовал капитану и объявил, что все готово. Капитан дал отмашку:
— Начинайте!
На палубе воцарилась такая тишина, что в трюме отчетливо слышали и команду капитана, и шаги субедара, отмерявшего дистанцию для разгона.
— Хе Рам, хамре бачао! — выдохнула Дити.
Женщины сгрудились вокруг нее и зажали уши, чтобы ничего не слышать, но, увы, им не удалось укрыться ни от свиста ременных хвостов, разрезавших воздух, ни от тошнотворного чмоканья, с каким они впились в человеческую плоть.
Захарий стоял близко к Калуа и ощутил удар через сотрясение досок под ногами. Мгновенье спустя что-то капнуло ему на лицо; он провел рукой по щеке и увидел кровь. Едва не срыгнув, Захарий сделал шаг назад.
Мистер Кроул глянул на него и усмехнулся:
— Что за гусь без подливки, а, Хлюпик?
Потянувшись вслед за ударом, Бхиро Сингх увидел рубец, вспухший на спине Калуа, и злорадно шепнул гиганту в ухо:
— Получил, засранец? Ты у меня сдохнешь, прежде чем я закончу!
Великан его услышал и, преодолевая звон в ушах, прошептал:
— Малик… что я тебе сделал?
Сам вопрос и прозвучавшее в нем недоумение еще больше разъярили субедара:
— Довольно и того, что ты есть!
Бхиро Сингх отошел для очередного разгона, а слова его эхом звучали в голове Калуа: «Довольно того, что я есть… хватит для этой жизни и следующей… вот что я буду переживать снова и снова…» В то же время какая-то часть сознания считала шаги субедара, отмеряя секунды до следующего удара. Потом спину вновь ожгло нестерпимой болью, и Калуа ткнулся лицом в привязанную руку. Чтобы не откусить язык, он впился зубами в шершавую веревку. На очередном ударе боль заставила стиснуть челюсти, и он перекусил один из четырех витков, обхвативших его запястье.
А над ухом вновь раздался издевательский шепот:
— Подлеца убить не грех…
И опять в голове Калуа звучало словесное эхо, но теперь каждый слог отмечал шаги субедара, который готовился к новому разгону: «Под… ле… ца… у… бить… не… грех…» Плеть вновь опалила спину, и великан перекусил второй виток веревки. Так и продолжалось — отсчет слогов, свист плети, стиснутые зубы — пока от вязки на запястье не осталась всего пара волокон.
Калуа уже настолько приспособился к ритму палача, что абсолютно точно знал, когда плеть взовьется в воздух и когда следует выдернуть руку. На броске субедара он развернулся, на лету перехватил бич и движением кисти захлестнул его вокруг бычьей шеи своего истязателя, а затем резко дернул. Прежде чем кто-либо опомнился, субедар с переломанной шеей замертво рухнул на палубу.