Страница 78 из 90
Словно завороженный, Захарий смотрел налакированный изящный чубук трубки.
— Да, сэр, я бы хотел попробовать.
— Вот и славно.
Из ящика стола капитан достал сияющую лаком шкатулку, изнутри выстланную красным шелком, на котором ладно умостились разные вещицы. Точно аптекарь за прилавком, одну за другой он выложил их на стол: бамбуковую иглу с железным кончиком, ложечку с длинным бамбуковым черенком, серебряный ножичек и украшенную затейливой резьбой круглую костяную коробочку, вполне годную служить футляром для рубина или алмаза. Но в ней лежал неприглядный в своей тусклости ломтик опия. Вооружившись ножиком, капитан отскоблил от него крохотную чешуйку и положил ее в ложку. Затем он снял с лампы стекло и держал ложку над пламенем, пока чешуйка не превратилась в лужицу. С торжественностью священника, совершающего обряд причастия, капитан передал Захарию трубку:
— Как только я капну, хорошенько затянитесь, успейте сделать пару вдохов.
Чрезвычайно осторожно макнув иглу в растаявший опий, мистер Чиллингуорт поднес ее к пламени. Едва капля зашипела, он сбросил ее в чашку трубки.
— Давайте! Чтоб ни грана не пропало!
Захарий затянулся густым маслянистым дымом.
— Глубже! В себя!
Через две затяжки трубка погасла.
— Откиньтесь в кресле. Ну что, земля от себя отпускает?
Захарий кивнул. Земное притяжение будто и впрямь ослабло: тело казалось невесомым, точно облако, руки и ноги стали ватными, словно лишились всех мышц. Тянуло прилечь. Собственные пальцы, ухватившиеся за край стола, казались квелыми червяками. Захарий встал, ожидая, что ноги подкосятся, но они не подвели и держали вполне сносно.
Будто из далекого далека возник голос капитана:
— Если кружится голова, прилягте на койку.
— Благодарю, сэр, моя каюта в двух шагах.
— Ну, как угодно, как угодно. Через час-другой все пройдет, и вы проснетесь полным сил.
— Спасибо, сэр.
Захарий уже почти доплыл к двери, когда капитан сказал:
— Погодите, Рейд. А зачем вы приходили?
Захарий ухватился за косяк; странно: мышцы размякли и чувства притупились, но голова была ясной как никогда. Он не только помнил, что хотел поговорить о боцмане Али, но еще понял: опий сбил его с трусливого курса — во всем нужно разобраться самому, без посторонних. Неужто опийный дым прояснил его взгляд на мир? Или позволил заглянуть в те пределы своей души, где прежде он не бывал? Как бы то ни было, Захарий осознал, что взаимная симпатия двух людей из разных миров — редкостное, трудное и невероятное чувство, над которым не властны чужие правила и установления. В отношениях между двумя людьми свои правды и обманы, свои обязанности и привилегии, и только им решать, что есть честь, а что позор. Он должен сам достойно разобраться в отношениях с боцманом Али, что подтвердит его зрелость и готовность стоять у руля.
— Ну, так что, Рейд? О чем вы хотели поговорить?
— О нашем местоположении, сэр. Нынче я взглянул на карту, и мне показалось, что мы сильно отклонились к востоку.
— Нет, мы именно там, где нужно, — покачал головой капитан. — Я решил воспользоваться сильным южным течением возле Андаманских островов, так что пока останемся на этом курсе.
— Понятно, сэр. Прошу прощенья.
— Ничего, ступайте.
Захарий отметил, что его ничуть не мотает, как пьяного, — движения были замедленны, но вполне координированы. В своей каюте, сняв рубаху и штаны, он вытянулся на койке. Захарий сомкнул веки, погрузившись в нечто, более глубокое, чем сон, и более четкое, чем явь; сознание его полнилось цветными объемными видениями, которые, несмотря на свою чрезвычайную яркость, были очень спокойны и не пробуждали плотских желаний. Сколько так длилось, он не знал, но потом это состояние стало угасать, а красочные формы превратились в лица и силуэты. Казалось, он видит сон, в котором женщина, прятавшая лицо, то оказывалась соблазнительно близко, то ускользала вдаль. Потом где-то зазвонили, накидка спорхнула с лица женщины, и он узнал Полетт, которая, упав в его объятья, подставила ему губы. Захарий очнулся весь в поту, смутно сознавая, что только что слышал восьмой удар склянок, призывавший его на вахту.
Чтобы без помех обсудить столь деликатное дело, как приглашение замуж, надо было тщательно продумать время и место разговора. Возможность представилась лишь на следующее утро, когда Дити и Хиру вышли на палубу. Пользуясь случаем, Дити увлекла подругу к баркасу.
— Кахорахелба, бхауджи? Что случилось, братаниха? — всполошилась Хиру, не привыкшая к вниманию. Решив, что в чем-то допустила промашку, она приготовилась к выволочке. — Я чего-то напортачила?
— Не волнуйся, все хорошо, — под накидкой улыбнулась Дити. — Знаешь, я очень рада… Адж бара хусбани. Для тебя есть новость.
— Новость? Ка хабарба? Какая еще новость? — Всхлипнув, Хиру прижала ладони к щекам. — Хорошая или плохая?
— Это уж тебе решать…
Почти сразу Дити поняла, что ошиблась с выбором места — накидка на лице Хиру не позволяла прочесть ее отклик. Но теперь уж ничего не попишешь, и Дити выложила все до конца.
— Ка ре? Что скажешь? — спросила она.
— Ка кахатба? Что мне сказать? — Голос Хиру был ломким от слез.
Дити обняла подругу:
— Не бойся, говори, как есть.
Хиру долго собиралась с силами, но все же расплакалась и сбивчиво заговорила:
— Братаниха… я думать не думала… верно ли?.. Говорят, на Маврикии одинокой женщине погибель… на куски порвут… сожрут… мужиков полно, а женщин мало… Представь, каково мне там одной… ой, братаниха… вот уж не думала…
Не понимая, к чему она клонит, Дити перебила ее причитания:
— Вчера не догонишь, а от завтра не уйдешь. Сейчас-то что скажешь?
— Да что ж сказать? Согласная я…
— Ай да смелая баба! — рассмеялась Дити.
— Чего ты так? — обеспокоилась Хиру. — Ошибку делаю?
— Нет, — твердо ответила Дити. — Раз ты решила, могу сказать: никакой ошибки. По-моему, он хороший человек. У него полно родственников, за тобой приглядят. Все еще завидовать тебе станут! Хиру — прям царица!
Довольно часто среди вещей, отданных в стирку, Полетт распознавала блузу, рубашку или штаны Захария. Его одежду она машинально перекладывала в низ кучи, оставляя ее напоследок. Потом, смотря по настроению, либо яростно колотила его рубашкой о палубу, точно прачка на мостках, либо подолгу отстирывала воротничок и манжеты. Однажды, когда она, пребывая в мягком расположении духа, хлопотала над Захарьевой сорочкой, рядом возник Ноб Киссин-бабу. Вытаращившись на ее руки, он прошептал:
— Не хочу вторгаться в ваши пределы, мисс, однако позвольте узнать: не мистеру ли Рейду принадлежит сия рубаха?
После кивка Полетт он еще тише спросил:
— Можно взять на минутку?
— Зачем? — удивилась Полетт, но приказчик молча выхватил у нее мокрую рубашку, помял, потискал и вернул обратно.
— Похоже, сей наряд служит ему с незапамятных времен, — нахмурился Ноб Киссин. — Ткань шибко износилась. Странно, не правда ли?
Полетт уже привыкла к чудачествам приказчика, но эта невразумительная реплика ее озадачила:
— Почему вас удивляет, что мистер Рейд носит старую одежду?
Раздосадованный невежеством собеседницы, Ноб Киссин прищелкнул языком.
— Новое воплощение требует новой одежды. Меняются рост, вес, половые органы, и оттого прежнее одеяние уже не годится. Вот мне, например, пришлось покупать кучу новых вещей. Расходы просто ужасные.
— Я не понимаю, Ноб Киссин-бабу. Зачем это вам?
— Ну как же! — выпучил глаза приказчик. — Ослепли вы, что ли? У меня набухают груди, волосы отрастают. Налицо рождение иного образа. Какая ж тут старая одежда?
Полетт наклонила голову, пряча улыбку:
— Но мистер Рейд не претерпел таких изменений, и старая одежда ему еще послужит.
Отклик приказчика был весьма неожиданным: от негодования он весь надулся и заговорил со страстностью человека, отстаивающего давно взлелеянную веру: