Маковое Море

Держась за леер, Полетт осторожно опустила за борт ведро, чтобы набрать воды. Она уже тянула его наверх, когда из моря выскочила и плюхнулась обратно летучая рыба. Испуганная треском ее крыльев, Полетт взвизгнула и опрокинула на себя бадейку, разлив воду по палубе. Она хлопотливо сгоняла лужу к шпигату, когда вдруг раздался властный окрик:

— Эй! Эй, там!

Это был мистер Кроул, но обращался он, слава богу, к кому-то другому; обычно подобным тоном помощник разговаривал с ласкарами, и Полетт решила, что нынче не повезло какому-нибудь юнге. Но она ошиблась: на юте показался Захарий, который, закончив вахту, шел в свою каюту. Покраснев, он спросил:

— Вы ко мне обращаетесь, мистер Кроул?

— Именно.

— В чем дело?

— Что за бардак? Дрыхли на вахте, что ли?

— О чем вы?

— Разуйте глаза!

Как всегда в обеденное время, на палубе гудели голоса ласкаров, надсмотрщиков, коков и гирмитов, препиравшихся из-за пайки, но после диалога помощников шум тотчас стих. Их скверные отношения ни для кого не были секретом, и все взгляды обратились на Захария, который прошел на бак.

— Что случилось? — спросил он.

— Это вы мне скажите. — Первый помощник ткнул пальцем на нос шхуны, и Захарий перегнулся через борт. — Сами разглядите, Хлюпик, или надо объяснить?

— Я понял, мистер Кроул. — Захарий выпрямился. — Кливер не закрепили, и он запутался с мартин-штагом. Не знаю, как это случилось, но сейчас я все исправлю.

Он стал закатывать рукава, однако мистер Кроул его остановил:

— Не ваша забота, Рейд. Не вам решать, как и кто будет это исправлять.

Из-под козырька ладони первый помощник оглядел палубу, словно кого-то искал. Поиски закончились, когда он увидел Джоду, развалившегося на салинге фок-мачты.

— Эй ты, чурка! — поманил мистер Кроул.

— Я, сэр? — Джоду ткнул в себя пальцем, будто уточняя.

— Ты, ты! Шевелись, дубина!

— Есть!

Захарий попытался урезонить самодура:

— Он еще новичок, мистер Кроул, расшибется…

— Не такой уж новичок, если вытащил вас из воды. Пущай попытает счастья с утлегарем.

Встревоженная, Полетт протолкалась к носу шхуны, где уже сгрудились переселенцы, и увидела Джоду, который вскарабкался на бушприт, торчавший над беспокойным морем. До сих она не обращала внимания на оснастку корабля, воспринимая ее как дикую путаницу парусины, канатов, шкивов и штырей, но теперь смекнула, что бушприт, казавшийся частью резной головы на форштевне, на самом-то деле третья носовая мачта. Фок и грот-мачты были увенчаны стеньгами, а бушприт — утлегарем, в результате чего сия конструкция на добрых тридцать футов выдавалась над волнорезом. К бушприту крепились три косых паруса, но самый дальний из них, кливер, сейчас обмотался об утлегарь — «дьявольский язык»; вот к нему-то и направлялся Джоду.

Первоначально его путь состоял из карабканья вверх, поскольку на волне «Ибис» задрал нос. Потом корабль миновал ее гребень, и «дьявольский язык» устремился к воде, а Джоду стал сползать вниз. Прежде чем утлегарь нырнул в море, юнга успел добраться до кливера и вцепиться в него, точно рачок-прилипала в морду ревущего кита. Бушприт погружался все глубже, и белая рубаха Джоду вначале превратилась в размытое пятно, а затем вовсе исчезла, когда море, сомкнувшись над волнорезом, плюнуло на палубу пенистой волной. Полетт задержала дыхание, но клюв «Ибиса» так долго не показывался на поверхности, что она не выдержала и снова вдохнула. Наконец бушприт вынырнул, и все увидели распластанного Джоду, руками и ногами плотно обвившего деревянную балку. На выходе из воды кливер трепыхнулся, словно пытаясь катапультировать седока к своим собратьям на мачтах. С бушприта потоком хлынула вода, окатив скопившуюся на баке публику. Полетт даже не заметила, что насквозь промокла, и думала лишь о том, чтобы после этаких ныряний Джоду уцелел и ему хватило сил вернуться на палубу.

Захарий сорвал с себя рубаху:

— Идите вы к черту, Кроул! Я не собираюсь смотреть, как погибнет матрос!

Шхуна все еще задирала нос, когда он вскочил на бушприт и, миновав мартин-штаг, добрался к «дьявольскому языку». Те секунды, что нос корабля находился над водой, Захарий и Джоду лихорадочно обрезали канаты и вгоняли на место шкивы. Затем шхуна вновь приступила к нырку, и оба моряка распластались на балке, но казалось, что крепко ухватиться они не смогут, ибо руки их были заняты обрезками канатов.

— Хе Рам! — разом вскрикнули гирмиты, когда «дьявольский язык» скрылся под волнами, утащив с собой моряков.

И тут Полетт словно прозрела, осознав, что море держит в своей хватке двух человек, которые ей дороже всех на свете. Не в силах смотреть на воду, она отвернулась и увидела мистера Кроула: взгляд его был прикован к бушприту, но лицо, обычно красное и жесткое, размякло, отражая противоречивые чувства. Появление из воды утлегаря с двумя седоками было встречено ликующим криком гирмитов — Джай Сия Рам!

От радости Полетт чуть не расплакалась, когда Захарий и Джоду, живые и здоровые, спрыгнули на палубу. Видно, судьба нарочно подгадала, чтобы Джоду приземлился рядом с Полетт, и губы ее словно по собственной воле шепнули:

— Джоду!

Юнга вытаращился на женщину под накидкой, но та подала ему с детства известный знак — не выдавай! — и, шмыгнув в сторону, занялась стиркой.

Джоду вновь появился, когда Полетт развешивала на вантах выстиранное белье. Беспечно насвистывая, он поравнялся с ней и выронил шкворень, который держал в руках. Притворившись, будто ищет закатившуюся штуковину, Джоду присел на корточки и шепнул:

— Путли, это вправду ты?

— А как ты думаешь? Я же сказала, что сяду на корабль.

— Ну ты даешь!

— Только — молчок!

— Заметано. Если замолвишь за меня словечко.

— Перед кем?

— Перед Мунией, — выпрямляясь, прошептал Джоду.

— Оставь ее в покое! Смотри, накличешь беду…

Но Джоду уже ушел, и предостережение пропало втуне.

20

То ли из-за мягкого света в глазах, каким ее одарила беременность, то ли из-за победы над охранниками, но почти все обитатели трюма стали величать Дити «братанихой», словно признав ее главенство. Сама она не придавала этому значения: ну что поделаешь, если вдруг спутники вознесли ее до статуса жены старшего брата? Знай Дити об ответственности, какую возлагает сей титул, она бы, вероятно, призадумалась, но поскольку эти родственные нюансы ей были неведомы, то известие Калуа о том, что кое-кто хочет переговорить с ней по чрезвычайно важному делу, застало ее врасплох.

— Почему со мной? — всполошилась Дити.

— А с кем же, как не с братанихой? — усмехнулся Калуа.

— Ладно, говори: кто, чего, о чем.

Выяснилось, что речь идет о человеке по имени Экка Нак — вожаке горцев, присоединившихся к переселенцам в Сахибгандже. Дити помнила этого кривоного жилистого мужичка, чьи седины и задумчивая мина придавали ему вид сельского старейшины, хотя вряд ли он был старше тридцати с хвостиком.

— Что ему нужно? — спросила Дити.

— Он просил узнать, не согласится ли Хиру жить с ним, когда приедем на Маврикий.

— Хиру?

От изумления Дити на миг лишилась дара речи. Разумеется, она замечала голодные взгляды, какими одаривали всех женщин — куда от них денешься? — но и подумать не могла, что недотепа Хиру, которая и гирмиткой-то случайно стала из-за подлеца мужа, бросившего ее на ярмарке, первой получит серьезное предложение.

И вот еще закавыка: если мужик и впрямь не шутит, зачем все это? Женитьба-то невозможна. Хиру, по ее признанию, замужняя женщина, муж ее живехонек, и наверняка сам Экка Нак в горах Чхота-Нагпур оставил жену, а то и две. Дити постаралась представить его селение, но ее страх равнинной жительницы перед горами был так велик, что она только поежилась. Дома союз Хиру и Экка Нака был бы немыслим, однако теперь не имело значения, откуда ты родом — с гор или равнины. Сожительство Хиру с горцем ничем не хуже того, что сделала сама Дити. Ведь все прежние связи распались, и прошлое смыто морем.