Улыбка зверя

— Прозоров, а ты ведь совсем мальчишка! Честное слово. Вот я гляжу отсюда на тебя…

— Не говори глупостей, Ада, — прервал ее он, захлопывая дверцу печки и поднимаясь с корточек. — Я на двадцать лет старше тебя…

— Мне тысяча лет, Прозоров, — сказала Ада. — Женщине всегда тысяча лет…

— Что с тобой, Ада? — встревожился он, вглядываясь в ее лицо. — Отчего ты плачешь? Все будет нормально, Ада, я тебе обещаю…

— Хорошо, — сказала она неестественно бодрым тоном. — Все будет нормально, ты прав. Я проголодалась. И давай, наконец, пересчитаем эти деньги…

— И считать нечего. Там шестьсот тысяч, — сказал Иван Васильевич. — Ровно шестьдесят пачек.

— Пятьсот девяносто девять девятьсот. Сотню ты уже извел.

— Ну да… Часть возьмем на текущие расходы, а остальное припрячем здесь.

— Где же мы их припрячем?

— В нужнике, разумеется. Где же еще прятать деньги на даче?

— Вот так, да? Ну а дальше что?

— А дальше переночуем здесь. Рано утром электричкой в Москву. Снимем на месяц квартиру у моей бывшей жены, возобновим кое-какие прежние связи и будем без суеты и спешки искать Ферапонта.

— А как же мы снимем квартиру у твоей жены? Она же ревновать будет…

— А мы ее отправим в оплачиваемый отпуск. Выкупим ей горящую путевку на Канарские, положим, острова. А что? Она согласится. Билет в оба конца, щедрые командировочные в качестве компенсации за погубленную ее молодость, и — прощай, милый друг…

УРВАЧЕВ

Сразу же после получасовой операции по извлечению пули из правого плеча Сергея Урвачева, успешно проведенной бригадой лучших хирургов военного госпиталя города Черногорска, раненого мафиозо на всякий случай на всю ночь поместили в отделении реанимации.

На следующее утро дежурный врач обследовал его, измерил температуру, и — вздохнул с облегчением: кажется, опасность, нависшая над персоналом, миновала. Пациент был переведен в отдельную палату, к дверям которой от реанимационной молча переместились и четверо угрюмых охранников, в наброшенных на плечи одинаковых кожаных курток белых халатах.

По аллеям госпитального двора, а также вдоль бетонного забора по двое и по трое прогуливались такие же мрачные человекоподобные существа, внимательно наблюдая за окнами госпиталя, за пропускным пунктом, за всеми въезжающими и выезжающими машинами, чутко реагируя на всякое движение и на всякий шум, доносящийся извне, из-за забора.

Сестра раненого бандита, просидевшая в коридоре до самого окончания операции, уехала ночью домой, но утром вернулась обратно.

— Ну что, Сережка? — участливо спросила она, присаживаясь на край постели и косясь на капельницу. — Как ты?

— Все хорошо, Ксюша, — хрипло отозвался Урвачев. — Дня через три обещают выписать. Какие у тебя новости? Что в “Скоксе”? Как Колдунов?

— Колдунов просил не афишировать его участие в этом деле… Ну, в смысле, что он тоже был там…

— Это понятно…

— Во-вторых, Джордж отправляется в Москву, от греха подальше… Между прочим, на самолете…

Урвачев криво усмехнулся. Облизнув сухие губы, произнес:

— Колдунов с ним все обговорил. Насчет счета в банке… Служебный паспорт МИД и визу мне сделают, полечу в Штаты, как советник мэра, справочку подготовят… Но главное, сначала туда отправить тебя… А тут — закавыка! Видишь, какая лажа в дело включилась…

— Почему закавыка? Джордж обещал мне помочь с визой, — уверенно произнесла Ксения. — У него в посольстве какой-то знакомый — говорит, то ли работали когда-то вместе, то ли учились… Взял мой паспорт и фотографии, сказал, что анкету заполнит сам. Так что, вероятно, через недельку поеду в Москву, а оттуда — в Нью-Йорк. Он сказал, что без меня не улетит, такие дела.

— Когда это вы снюхаться-то успели? — неприязненно спросил Урвачев.

— Да вчера, как отсюда уехали, всю ночь в баре сидели, переживали… Домой меня проводил…

— Вот как…

— Ну… А чего?

— Ты разговор наш помнишь, глаз с него не спускай, — тяжело поглядев на сестру, сказал Урвачев. — Перед отъездом еще раз сюда забеги, может, мне еще какие мысли толковые в голову придут. Я тут с нашими юристами завтра проконсультируюсь… Есть всякие вопросы. И запомни: Джордж — Джорджем, Америка — Америкой, а цель у тебя одна: брак. Замужество то есть. Так что строго с ним, с козлом этим…

— Да понятно! — отмахнулась она. — Сереж, ну а ты-то… Кто стрелял?

— Еще не знаю, но есть кое-какие догадки. Вот, полюбуйся на сувенир… — Урвачев свободной рукой пошарил в тумбочке и показал Ксении желтую пулю. — Стрелял из-за кустов, гаденыш, через стекло. Винтовку нашли с разбитым прикладом и — никаких следов. Но я догадываюсь, кто заказчик… Что в “Скоксе”?

— Там проблемы, — тихо сказала Ксения, а затем, оглянувшись на дверь, склонилась к самому лицу брата, зашептав: — Хромой до Москвы не доехал, пропал вместе с грузом.

— Что-о?! — Рвач дернулся, лицо его исказилось от боли и ярости, и он снова упал на подушку. — Н-ну, с-суки!.. Шестьсот штук, документы!.. А где Мухтар, Цыган?..

— Ферапонт Мухтара и Цыгана приказал в гаражах… Ну, короче, нет их.

— Ясно, — помолчав, сказал Урвачев. — Ясно… Красиво задумано. Рвач, значит, в гробу, груза нет, все концы обрублены. Спросить не с кого… Ай да, Ферапоша!

— Ты думаешь, он все устроил?

— Больше некому, — мрачно подтвердил Урвачев. — А если даже и не он, то все равно его надо валить. Он садист и дуболом, время его прошло. Нынче, Ксюша, многое будет меняться и меняться стремительно. Капитал без власти ничто, ноль. Так что, хочешь не хочешь, а придется нам идти в большую политику…

— В Думу, что ли?

— А куда народ выберет, туда и пойдем… Ты вот что, Ксюха, ты пока иди, мне тут небольшое совещание нужно провести. Позови из коридора Мослака.

— Это со шрамом который?

— Он.

— Ну ладно, братик, поправляйся. Вот в этом пакете фрукты разные, вода. Пока.

Через минуту после ее ухода в палату вошел невысокий жилистый мужчина в камуфляже. Лицо его было хмурым и сосредоточенным. Широкий косой шрам пролегал от виска до угла рта. Глаза глядели настороженно.

— Мослак, присядь сюда, — Рвач указал на стул, стоявший у тумбочки.

Мослак со спокойным достоинством прошел вперед и молча уселся на указанное ему место.

— Ну, какие новости? — спросил Урвачев.

— Парни “шанхай” шерстят, — сообщил Мослак. — Там полная отрицаловка. У ментов версий нет. “Зареченские” оборзели, уже с утра поперли внаглую, наехали на две наших точки. Тексты там такие: мол, у Ферапонта грызня идет, Рвач в больничке…

— То-то же, — удовлетворенно сказал Рвач. — Соображают, суки, в точку догадки! А чего? Все верно, так по жизни и должно быть. Междоусобица до добра не доводит. Натворил дел Ферапоша…

Мослак выжидающе молчал.

— Я вот что думаю, — выдержав паузу, продолжал Рвач. — У нас с тобой, Мослак, все на доверии должно быть. Ты сам видишь, Ферапонт губит дело…

— Не слепой, — согласился Мослак отрывисто.

— И потом эти заходы его беспредельные… Кровь пить заставляет, псих… Людей держит в черном теле…

— Да, — подтвердил Мослак. — Братва давно ропщет…

— Так вот, Мослак, я хочу с тобой посовещаться, мне важно знать твое мнение. Ты умеешь мыслить стратегически и, в отличие от многих, ясно видишь перспективу… — Рвач снова ненадолго замолчал, давая Мослаку время для того, чтобы тот переварил комплимент и преисполнился значимости беседы. — Время меняется, Мослак, и ты это сам понимаешь. Мы хорошо и грамотно начинали, действовали в соответствии с реальной обстановкой, а потому добились многого. Но теперь реальная обстановка иная, и только дурак это не чувствует. Нельзя же весь век сидеть на точках, снимать пенку с дерьма и жить только с одной дани… Это варварство, монголо-татарское иго какое-то… И тут нам покоя никогда не будет, все время придется отбиваться и воевать за каждый коммерческий сарай. Кроме того, мы же на виду, и в любой миг нас могут придавить, — не снизу, так сверху… Да тот же РУБОП… Ему нынче прямое вымогательство — как бальзам… Легкая работа. Зафиксировали базары и повязали… В общем, о чем я? Власть может очухаться и попереть как танк, но у танка, Мослак, есть мертвая зона… Он способен расстрелять тебя издалека, но если ты подберешься поближе, то рано или поздно окажешься в такой позиции, где ни снаряд, ни пулемет тебя уже не достанут. Надо идти в политику, Мослак, а чтобы идти в политику, необходимы две вещи. Всего только две вещи, Мослак — деньги и организация…