Улыбка зверя

— Дело говори, — не выдержал Ферапонт. — Цифры давай…

— Повремени с цифрами, Егор Тимофеевич, — продолжал Урвачев. — Хочу вам сказать честно, Вениамин Аркадьевич, была у нас мыслишка прихватить с собой записывающую аппаратуру, но по здравому рассуждению мы эту мыслишку отвергли сразу… Во-первых, подло, а во-вторых, и так материала достаточно… Но к делу, к делу… Выяснили мы, что вас, говоря по-простому, надувают. Ваши двадцать процентов акций — крохи. Шестьдесят-то в Москве находятся, в руках недостойных. Кроме того, основные потоки капиталов минуют вас непосредственно, и опять-таки оседают в Москве на чужих счетах, а тут речь идет уже совершенно не о крохах…

— Ваши предложения, — сухо перебил Колдунов.

— Предложение наше самое что ни на есть взаимовыгодное. — Лицо Урвачева стало каменным, голос утратил мягкость. — Американцу довольно десяти процентов. Он пойдет на это, поскольку в данный момент условия ему сможете диктовать вы. Москву мы отсекаем напрочь. Все остальное — в равных долях между вами и нашей фирмой. По самым скромным подсчетам, ваше благосостояние по меньшей мере утроится. Без всяких усилий с вашей стороны.

— Как… отсекаем?

— Это наши проблемы. Мы ведь даже не спрашиваем вас, кто и чем в Москве заправляет, не правда ли? Далее. Мы кровно заинтересованы в том, чтобы ваше доброе имя не пострадало ни в малейшей степени. Ваше доброе имя — это и наше доброе имя, вот как стоит вопрос. Кроме того, на носу выборы…

— Да, выборы, — машинально откликнулся Колдунов, переваривая полученную информацию. В ушах его шумело.

— И сейчас вы озабочены тем, как из народа сделать электорат, — многозначительно заметил Урвачев. — И вообще, так сказать, омандатиться…

— Победу на выборах мы вам гарантируем, — развязным тоном пообещал Ферапонт.

— Хорошо, — сказал Колдунов, приходя в себя. — Ваши условия, в принципе, серьезных возражений не вызывают. Но хотел бы оговорить вот что. Мое имя не должно прямым образом…

— Дорогой Вениамин Аркадьевич! — Урвачев даже привстал с дивана. — Неужели вы думаете, что мы такие идиоты? Конечно, конечно… Ведь само дело требует того, чтобы все выглядело благопристойно и цивилизованно. Так что не волнуйтесь и не беспокойтесь. Но кое-какая подмога нам от вас на первых порах потребуется. Добрый совет, подсказка… В частности — некоторая уточняющая информация по Москве…

— Послушайте! — Колдунов горделиво вздернул голову. — Здесь принимаются политические решения, молодые люди. И если вы не уясните себе этот факт, говорить более нам не о чем! Уточняющая информация? Вы о чем? Кто я, по-вашему?! А?! — Он и в самом деле распалился, не испытывая перед этими наглецами ни малейшего страха. Да и кто они для него? Те же шестерки… Как правильно он сделал, что принял этих гангстеров! Теперь наконец-таки все поставлено на место. Теперь он вновь на коне и полностью контролирует ситуацию. И вывод такой: они, эти убийцы, отныне станут боготворить его, а уж о каких-либо покушениях и инсинуациях и думать-то глупо! Он нужен им, как воздух, он — их “крыша”!

— Вы нас не совсем правильно поняли, — виноватым голосом пояснил Урвачев. — Просто… мы хотели бы с вами посоветоваться… Как с человеком огромного жизненного опыта…

— И еще, — жестко продолжил Колдунов. — Тут не клуб интересных встреч, и я очень недоверчиво отношусь к персоналиям, отвлекающим меня на мелочи…

Гости поднялись с дивана. Урвачев протянул Вениамину Аркадьевичу руку, произнес:

— Спасибо за внимание. Еще раз убедились, что во главе города — умнейший и конкретный человек. Прошу вас принять нас после того, как Егор Тимофеевич, — кивнул в сторону Ферапонта, — вернется из командировки в столицу.

— Время — деньги, — обронил Колдунов.

— Поняли, разрешите откланяться…

Вениамин Аркадьевич проводил гостей до приемной. Расстались дружески, с улыбками и рукопожатиями.

Краем глаза Колдунов увидел привставшего со стула посетителя, который до сей поры скромно сидел у дверей приемной. Что-то очень знакомое почудилось ему в облике этого человека, память судорожно напряглась в попытке узнавания пришедшего, но через миг, как это всегда бывает, лицо, показавшееся мучительно знакомым, стало совершенно чужим. Невысокий, лысоватый мужчина лет пятидесяти, внешность самая заурядная, расхожая, одет как плебей… Наверняка, на митинге каком-нибудь видел, или на встрече с избирателями, подумал Колдунов и произнес с ледяной строгостью:

— Вы — ко мне?

Незнакомец отрицательно покачал головой и поспешно вышел из приемной.

— Чудак какой, — усмехнулся Колдунов и подмигнул секретарше. — Изобретатель?

— Не сказал, — ответила секретарша.

Вениамина Аркадьевич вернулся за свой рабочий стол. На сердце его было тревожно, но в то же время он чувствовал, что дело, в которое он вступил только что, в общем-то, дело верное. Нужно соблюдать осторожность, быть начеку, подвергать каждый шаг свой жесткому анализу, но ко всему этому Колдунову было не привыкать.

Он встал из-за стола, подошел к окну. Два черных джипа медленно выезжали на круг площади, где высился спиной к зданию мэрии каменный истукан, упорно не замечающий подвижной и переменчивой жизни и простиравший над осмеявшей и презревшей его страной указующую руку, внутри которой ржавел, видимо, поддерживающий арматурный штырь.

Колдунов перевел взгляд на белую колокольню, легкое растрепанное облачко, летевшее над соборной площадью и беззвучное голубое пространство летнего неба. Великолепные окна поглощали всякий звук, а потому движущийся и суетящийся внизу город казался безмолвствующим муравейником.

“Итак, пока все идет гладко, — думал Колдунов, возвращаясь в свое кресло. — Но кое-какие предохранительные меры следовало бы предпринять… Ч-черт! — вздрогнул он, припомнив лицо давешнего молчаливого посетителя. — Я ведь с ним точно где-то встречался… Что за ерунда?..”

Он снова поднялся и вышел в приемную.

— Танюша, а фамилии своей он не назвал?

— Кто?

— Ну этот… — Колдунов кивнул на опустевший стул.

— Прохоров… — в раздумье произнесла секретарша. — Нет, не Прохоров… Что-то похожее… Призоров? Или Прозоров, что-то в этом роде…

— Прохоров… Призоров… Прозоров… Прохоров, — бормотал Колдунов, словно пробовал на слух фамилии, и при этом ему казалось, что соверши он еще одно маленькое усилие и — наверняка вспомнит что-то очень важное, однако мучительно знакомый образ, помаячив смутно, не обретал ясности, стремительно ускользая, становясь чужим и безликим.

СТРАСТИ БАНДИТСКИЕ

В час дня Алексей Тимохин по кличке Тимоня сидел в кафе “Три гуся”, пил даровое пиво и находился в самом великолепном расположении духа. Юрка Коноплёв, лучший его друг, с которым они вместе ходили когда-то в детский сад, учились в школе, а затем и в ПТУ, намекнул, чтобы Тимоня готовился “выставить”, поскольку Ферапонт намеревается перевести его из рядовых бойцов в “звеньевые”.

Бывшего “звеньевого” Репу замели рубоповцы с наркотой и, похоже, дело закрутилось серьезное и долгое.

Плывущий на волнах легкого хмеля и мечтательных грез, Тимоня с удовлетворением вспоминал состоявшийся накануне разговор с товарищем:

— Ну я тогда тебя и объявил, Леха. Мол, кто еще лучше? Никого! Ферапонт согласился, что ты, Тимоня, пацан правильный, так что радуйся и готовься. А о том фраере с комбината не переживай, с кем не бывает промашек?.. Вечерком едем к Ферапонту, так что похмелись, но особо не напивайся…

— Да ты чё, Конопля, Ферапонт так и сказал, что я пацан правильный?

— Так и сказал…

Данный диалог, а вернее, воспоминание о нем в немалой степени поднимало настроение Тимони. Да, ему повезло, причем повезло так, как он и предположить-то не мог! Ведь с недавних пор у него были значительные основания полагать, что в бригаде им недовольны: пьяница, не собран, болтлив… Именно такого рода глухие намеки и слухи доходили до Тимони. Поэтому его особенно интересовало, верно ли Конопля запомнил слова Ферапонта, и то, что Конопля несколько раз повторил их и поклялся, что в точности эти слова и были сказаны, особенно радовало Тимоню.