Закрытая книга

— Понимаю, понимаю.

— Это немного напоминает игру в теннис, когда побеждаешь в одном сете. Все силы кладешь на этот сет, в конце концов выигрываешь его, и — опять все с нуля. Причем я не придаю своим словам никакого уничижительного смысла, но ведь приходится начинать все с самого начала. Понимаешь, о чем я?

— Еще бы, Пол, еще бы. И я очень рад, что… что период приспособления к новым условиям у тебя, видимо, подходит к концу. Скажу тебе прямо, Пол: да, верно, я не знаю, как ты выглядишь, но разговариваешь ты, вне всяких сомнений, точно так же, как в лучшие свои годы.

— Спасибо. А еще хочу поблагодарить тебя, Эндрю, за то, что ты относишься ко мне без всякого снисхождения. Хотя, конечно, в твоем голосе я все же уловил едва заметную напряженность, призвук смущения от такого прямого, намеренно жесткого разговора. Или я не прав? Так или иначе, я тронут, глубоко тронут.

— Милостивый боже, от тебя ничто не ускользнет. Как я вижу, ты по-прежнему необычайно чуток. Если не ошибаюсь, именно ты однажды сформулировал, что такое писатель, назвав его коллекционером, этаким энтомологом нюансов. Верно?

— Однажды? Неоднократно, Эндрю, неоднократно.

— И тут сам собой напрашивается… Рискнуть, что ли, спросить тебя?

— О чем?

— Нет ли у тебя, случайно, новой книги на подходе?

— Ну, Эндрю, раз уж ты рискнул спросить, отвечаю: есть.

— Есть? Это просто замечательно, Пол! Вот так новость! До чего же я рад, не могу тебе передать! И волнуюсь, предвкушая удовольствие! Рад за тебяи волнуюсь, предвкушая своеудовольствие!

— Вообще-то есть из-за чего взволноваться, верно?

— Еще бы! Но поточнее — в каком она состоянии? На каком ты этапе? Это пока лишь задумка? Всего лишь огонек, мерцающий… ну… гм…

— Трудненько теперь со мной разговаривать, правда, Эндрю?

Короче говоря, не совсем так. Это уже нечто значительно большее, чем мерцающий где-то вдали огонек.

— Господи, до чего интересно! Роман, надо полагать?

— Нет. Нет, в общем-то не роман.

— Не роман?

— Пожалуй, сие произведение придется обозначить как автобиографические мемуары.

— Еще лучше! Еще лучше! Ведь давно, много лет назад, Пол, я уговаривал тебя написать автобиографическую книгу, помнишь?

— Да, только…

— Честное слово, просто ушам своим не верю. А название уже есть?

— «Закрытая книга».

— Как, прости?

— «Закрытая книга». Такое заглавие: «Закрытая книга».

— Ох, Пол…

— Тебе не нравится?

— Не нравится?! Да я в восторге! В вос-тор-ге. «Закрытая книга» — гениально! И знаешь… знаешь, Пол, я уже прямо-таки вижу обложку. Послушай. И скажи свое мнение. Закрытая книга — я имею в виду, на суперобложке будет изображена закрытая книга… а на супере этой книги, то есть книги на обложке, будет изображена еще одна закрытая книга… естественно, поменьше размером, а на обложке той, что поменьше, еще одна закрытая книга и так далее — ad infinitum [27]!

— Увы, лишь потенциально, Эндрю.

— Что потенциально?

— Лишь потенциально ad infinitum.

— Педант! Ты всегда был педантом!

— И горжусь этим.

— Так ты не считаешь, что обложка получится изумительная?

— Ну-ну, не будем слишком увлекаться. Написать предстоит еще очень много, гораздо больше, чем уже написано.

— Уже что-то написано?

— Ну да.

— Ты уже начал работу?

— Разумеется.

— Пол, мне обидно это слышать.

— Да перестань.

— Нет, правда, Пол, очень обидно.

— Что ты такое несешь?

— Почему я только сейчас впервые слышу об этом новом потрясающем творении?

— Постой, не шуми, Эндрю, лучше признайся откровенно: ты же сам отлично знаешь, что мои книги интересуют тебя только в законченном виде. Когда на них можно сделать деньги.

— Ложь, наглая ложь. Мне интересно все, что ты делаешь, независимо от того, заработаю я на этом или нет. Просто так уж получается, что твои книги всегда приносят прибыль.

— Ха! Надеюсь, ты не собираешься делать вид, что прочел хоть один из моих романов? Целиком, от корки до корки?

— Что?! Ну, знаешь, Пол, я даже считаю ниже своего достоинства отвечать на такой бессовестный поклеп.

— Я ведь знаю тебя не первый день. Ты получаешь десять процентов от моих гонораров и читаешь десять процентов каждой моей книги. Максимум.

— Снова ложь! Ах ты чертяка! Не изменился ничуть. Но послушай, послушай. Даже если я признаю твою правоту — хотя я, заметь себе, ни на секунду ее не признаю, — ну ладно, пусть, просто для интереса, чтобы продолжить наш разговор, — все равно можно же было мне намекнуть о своих планах?

— Вообще говоря, Эндрю, я пытался до тебя дозвониться пару недель назад.

— И почему же мы с тобой так и не поговорили?

— Ты был в отъезде.

— Что? Уехал из конторы, что ли?

— Да нет, дальше. За границу.

— За границу? Когда, говоришь, ты пытался дозвониться?

— Да две-три недели тому назад.

— Ну, не знаю, Пол, с кем ты говорил и что тебе сказали, но теперь, когда у меня родился еще один ребенок, я не выезжал из страны с… гм… пожалуй, с прошлого года, когда смотался во Франкфурт.

— А как же кругосветное путешествие?

— Что-что?

— Кругосветное путешествие.

— Ах, если бы, старина!

— Что?!

— Пол, я отродясь не плавал вокруг света. Ни разу в жизни.

— Так ты не был в Гонконге? В Австралии? В Сан-Франциско?

— Нет, я действительно побывал во всех этих местах, но не в один вояж и к тому же давным-давно. Последний раз я ездил в Сан-Франциско вместе с тобой, помнишь? В тысяча девятьсот… по-моему, в тысяча девятьсот девяностом.

Пол?

Пол? Что случилось?

Пол, что это за звуки?

— Это чешуя отпадает от глазниц моих, Эндрю.

— От чего отпадает?

— А сейчас, Эндрю, я вешаю трубку.

— Пол! Пол, объясни мне, что происходит. Мне вдруг показалось, что ты…

— Прости меня. Мне надо идти. И пожалуйста, не пытайся связаться со мной. До свиданья, Эндрю.

— Пол?..

— До свиданья.

Как я мог быть настолько слеп! Да, именно слеп! Ведь теперь — Бог свидетель, так же как я свидетель Господу, — теперь я уже играю отнюдь не в словечки. До чего пошл сентиментальный миф, будто сохранившиеся у слепца органы чувств постепенно восполняют отсутствие зрения! Если бы какой-нибудь несчастный дикий зверь с бельмами на глазах проявил, как я, полное равнодушие к тревожным сигналам, то век его в этой юдоли слез был бы недолог. А ведь весь последний месяц такие сигналы сыпались градом! Я же оказался легковерным простаком. Ах, Джон Райдер, Джон Райдер, Джон Райдер! Я доверился вам, как сыну, как собственному блудному сыну. Ни один счастливый обладатель глаз не предоставил бы вам такой безграничной свободы действий. Я, безглазый слепец, открыл перед вами двери своего дома, а вы оскорбили меня, унизили и растоптали. Меня, слепого старика! За что? Ради всего святого, за что? Кто вы, Джон Райдер? Кто вы? Что вам от меня нужно? Может быть, вы просто садист, который еще ребенком с наслаждением обрывал мухам крылья, а теперь с не меньшим удовольствием мучает старых, слепых и немощных калек? Или вы надеетесь завладеть моими деньгами? Это невозможно, нелепо, бессмысленно. Должны же вы понимать, что, чем бы ни закончилась вся эта история, денег моих вам не видать как своих ушей. Но тогда — моя жизнь? Опять же, зачем? По какой мыслимой причине вам вздумалось отнять жизнь у одинокого беззащитного старика? О боже, не понимаю! Не понимаю! И — никого, к кому можно было бы обратиться с этой головоломкой. Ни единой души, кроме вас — негодяя, который с наслаждением обрывает крылья слепцу.

Что ж, так тому и быть, Джон Райдер. Раз уж только вы и можете пролить свет на эту загадку, значит, так тому и быть. Посмотрим, посмотрим, может, что и увидим.

27

до бесконечности (лат.).