Закрытая книга

— Гм. Вообще говоря, никто.

— Никто? Это одна из тех вещей, рассказывать о которых не обязательно, каждый сам догадывается?

— Ей-богу, не припомню, где…

— Вы можете себе представить меня в роли школьного учителя?

— Ну, не знаю. В моей памяти всплывают образы учителей, не сильно от вас отличавшихся.

— Прикажете считать это комплиментом?

— Честно говоря, Пол, я ничего особенного не имел в виду. Что-то не так?

— Давайте оставим эту тему, хорошо? Что же касается моей молодости, я ведь уже вам говорил: эта книга — не обычная биография, ей уготована иная судьба. В тех редких, очень редких случаях, когда я читаю автобиографии, я неизменно промахиваю ранний период жизни — детство автора, его родословную. Кому это интересно? У самых разных людей детские годы протекают более или менее одинаково. Если уж я вообще берусь за чтение такой книги, то лишь потому, что меня интересует автор в пору, когда он перестаетбыть ребенком, когда он становится личностью, чья биография заслуживает внимания. Такова, во всяком случае, моя позиция. И поэтому я совершенно не собираюсь навязывать читателю описание собственного детства. Ясно?

— Да, вполне. Когда же, вы считаете, мне надо выехать?

— Как только закончим начатое. Или после обеда. Смотря что произойдет раньше.

— Хорошо.

— Кстати, Джон, вот еще что: постарайтесь раздобыть какой-нибудь путеводитель с описанием оксфордских горгулий.

— Простите, чего?

— В Оксфорде великое множество горгулий. Главным образом на крышах колледжей. А поскольку сами вы их, естественно, разглядеть не сумеете, придется купить описание. Да они продаются в любом газетном киоске.

— А, понял.

— Вас такое задание не затруднит?

— Ничуть. Это входит в мои обязанности. К тому же я век целый не был в Оксфорде.

— Я тоже.

Уехал. Теперь нужно все хорошенько обдумать. Но что именно? Может быть, я ослеп не только в буквальном, но и в переносном смысле? И не напрасно опасался, что глупею? Или же дело в том, что намек Джона верен? Я настолько привык к одиночеству, настолько привык жить в собственном, воображаемом мире (как и положено художнику!), что начал видеть — вернее, слышать, ощущать, какой глагол тут уместнее, не знаю, — скрытое отклонение от нормы в любом внешне нормальном явлении? Но ведь, в сущности, моему восприятию доступно лишь скрытое. И если я ныне утратил самое обыкновенное человеческое умение сочетать, гармонично сводить воедино скрытое и явное, незнакомое и само собой разумеющееся, то на это имеется своя причина: в отличие от зрячих, я не могу себе позволить принимать что бы то ни было как само собой разумеющееся. Однако теперь, когда здесь появился Джон, в мою жизнь вновь вошло явное, само собой разумеющееся, но равновесие уже нарушено так сильно, что все вдруг словно перекосилось, сдвинулось набекрень. Джон спокойно завтракает рядом со мной за столом, за моим столом, и описывает некий жизненный уклад, который столь же мало походит на привычный мне мир, как — да! — как «Послы» Гольбейна на автопортрет Рембрандта. Привычный мне мир, говорю я. Но ведь прошло целых четыре года без всякого контакта с этим миром, четыре года без газет, без радио, без телевидения, а главное — без всякого интереса к этому миру, и кто знает, что с ним за это время произошло? Невольно приходит на ум бородатый эстрадный анекдот о ксенофобии англичан: «Над Проливом [23] сильный туман. Европа в полной изоляции от мира». Мое зрение сильно затуманено — мягко говоря. Мир, стало быть, в полной изоляции. Да только тут в полной изоляции ты сам, старый осел! Ты! Ты! Ты! Ты сам изменился! Описываемый Джоном мир изменился меньше, куда меньше, чем ты. Ох, и зачем только я позволил себе стать таким затворником? Почему я не…Кого там еще принесло?

— Да?

— Можно?

— Я спрашиваю, можно войти? Есть тут кто-нибудь?

— Кто-нибудь, очевидно, есть. А вы кто?

— Я из…

— Сейчас, подождите, пожалуйста, минутку. Я отопру дверь.

— Да, слушаю вас? Кто это?

— Кхм. Я, м-м-м… Я хочу сказать, я из…гм…

— Ну, говорите же. Слепого никогда не видали, что ли?

— Да нет, конечно, видел… То есть, уверяю вас, это получилось просто…

— Ради всего святого, в чем дело? Что вам от меня нужно?

— Кхм… Я, кхм, член местного отделения консервативной партии. Как вы знаете… кхм… как вы, вероятно, знаете… через несколько дней состоятся выборы… Местные выборы… И я… я подумал… подумал, знаете ли: а вдруг мы можем рассчитывать на вашу поддержку?

— Вы что же, подняли меня с…

— Да-да, я… я ужасно извиняюсь, что побеспокоил вас. Я… я не представлял… Большое спасибо, что уделили мне время.

— Погодите.

— Что?

— Погодите же. Так. А ведь вы можете кое-чем мне помочь. Слушайте, зайдите-ка лучше в дом.

— Нет-нет, правда не могу. Спасибо, но… вы понимаете, мне нужно еще к нескольким…

— Я же не людоед, не слопаю я вас. Проходите. Дело-то одной минуты.

— Нет, по правде не могу, мне нужно…

— Что вы такое говорите? У вас не найдется пяти минут, чтобы оказать помощь слепому?

— Ох. Ну, я…

— Неужели консервативная партия настолько погрязла в самодовольстве, что не считает нужным придерживаться норм вежливости или сочувствовать ближнему и у ее членов не находится времени помочь одному из обойденных судьбой избирателей?

— Гм, ну, конечно, если вы так ставите вопрос. Да, безусловно, я обязан…

— Хорошо. Тогда проходите. А то, если будем водить разговоры на пороге, оба простудимся.

— Благодарю вас. Но, как вы понимаете, только на пару минут.

— Да, да, разумеется. Закройте, если можно, за собой дверь.

Сюда.

— А, да. Да, конечно. Это, гм…

— Здесь я работаю. Это называется кабинет.

— Вот как. Здесь, значит, вы работаете?

— С моим приватным секретарем.

— С кем?..

— Послушайте. В этом вашем отделении консервативной партии…

— Да?

— Там у вас ведь есть компьютеры?

— Да, есть, конечно есть. Мы превосходно…

— Хорошо. Постойте, а какие? «Биг-Маки»?

— Что-что?

— «Биг-Маки». Вы пользуетесь «биг-Маками» или… О черт, вылетело из головы название другой модели.

— Боюсь, я не понимаю, о чем вы говорите. «Биг-Мак» — это же…

— Обождите. Взгляните-ка на этот компьютер.

— Гляжу.

— Узнаете его?

— Конечно. Это… это «мак».

— Господи помилуй, тогда чего ж мы столько времени толчем воду в ступе? Выходит, вы его знаете?

— Угу.

— И умеете им пользоваться?

— Да. Вернее, мне так кажется. Это не совсем та модель…

— Но вы можете его запустить?

— Да, да, могу. А что именно вам от меня требуется?

— От вас мне требуется… Послушайте, вы так шумно пыхтите, вам обязательно надо посоветоваться с врачом. От большого здоровья так не пыхтят.

— Ну, знаете, вам виднее, но я…

— Извините, извините. У слепца ведь обостренный слух, и, как вы понимаете, ничего, кроме слуха. Но вернемся к компьютеру. Мне нужно, чтобы вы его включили.

— Включил? Просто включил?

— Да, просто включили. Сам-то я не могу, понимаете? А вы, если б сделали это, оказали бы мне большую услугу.

— Хотите включить его прямо сейчас?

— Да, пожалуйста.

— Ну, кхм, давайте посмотрим. Сзади, надо полагать, все уже подключено. Да, так оно, видимо, и есть. Значит, включать нужно здесь. Наверное, этой кнопкой.

Вот, готово.

— Ага, правильно. Эти позывные мне очень знакомы.

Теперь, если не ошибаюсь, через несколько секунд загорится экран.

23

Имеется ввиду Ла-Манш.