Закрытая книга

— Извините. Задумался кое о чем.

— Знаете, если вы находитесь в обществе слепца, остерегайтесь замолкать надолго слишком часто. Слепые относятся к молчанию очень серьезно. Каждую — каждую— такую паузу они толкуют точно так же, как вы, например, можете истолковать случайную фразу, брошенную в застольной беседе. «А что он под этим подразумевал?» — приметесь думать вы. И вопрос этот будет терзать вас весь вечер. Даже ночью, в постели, он тоже не даст вам покоя. Так вот, для слепца молчание столь же значимо. Порой — вернее, часто, слишком часто, черт возьми, — Чарльз, мой славный приятель Чарльз во время наших с ним прогулок ни с того ни с сего внезапно замолкал, и мы даже цапались, причем цапались всерьез, если я пробовал допытаться, что у него на уме.

— Готов рассказать вам, что у меня на уме.

— Слушаю.

— Вы подумываете о том, сказали вы, чтобы использовать кое-что из написанного ранее, и это меня неприятно поразило.

— Поразило? Господи, и чем же это вас поразило?

— Ну как же. Я ведь уже стал считать эту… то, над чем мы с вами работаем, произведением, построенным на сугубо личных переживаниях, для меня эта книга выросла из ваших страданий, одиночества, вашего…

— Да, да. Не тяните кота за хвост, молодой человек!

— И тут вдруг вы решаете вставить в нее нечто, написанное гораздо раньше. Знаете, при всем моем к вам уважении это мне почему-то представляется несколько циничным.

— Должен сказать, Джон, ваша наивность меня трогает.

— Вы считаете, я наивен?

— По-моему, очень мило, что у вас столь романтические, возвышенные воззрения на профессию литератора. И как мне ни тошно развеивать ваши иллюзии, придется тем не менее сказать, что мы, писатели, — самые большие радетели об окружающей среде, каких только можно вообразить. Мы постоянно ищем способы повторно использовать собственную продукцию.

— И в качестве новинки подаете нечто, состряпанное много лет назад? Разве это не надувательство читателей?

— Читатели? А кто это? Что они знают-то? Представление публики о рождении литературного детища в точности сравнимо , в точности сравнимос представлением маленьких детей о рождении младенца. Большинство полагает, что книжки приносит аист.

— Уж вы меня простите, Пол, но сдается мне, сам не знаю почему, что вы уже это говорили, а?

— Ей-богу, Джон, это уж слишком. Насколько я помню, в моем объявлении насчет помощника ни слова не говорилось о том, что от него требуется давать советы, как мне писать мою книгу.

— Извините, я совсем не хотел вас обидеть. Однако же несколько моих предложений вы сочли полезными.

— Так вам нужно письменное выражение признательности? Хотите, чтобы я сделал сноску, указав, что именно вы подали мне мысль насчет Дианы? А мысль эта — мне все больше, честно говоря, кажется — и есть как раз та овчинка, что не стоит выделки.

— Ладно, Пол, больше не пророню ни слова. Просто буду писать под диктовку, как секретарь, — вы ведь затем меня и наняли.

— Только, пожалуйста, не надо на меня дуться. Я уже говорил и только что повторил,Джон, что я в восторге от нашего сотрудничества, поистине в восторге. Однако в данном случае меня не покидает ощущение, что вы преступили некую черту — грань между тем, что вы вольны говорить, а чего говорить не стоит.

— Заверяю вас, это больше не повторится.

— Ох, умоляю . Умоляю.Только без обид. Я этого не выношу. Давайте просто забудем данный эпизод. Вдобавок на самом деле, Джон, на самом-то деле я вынужден по зрелом размышлении признать, что вы правы. Вот. Каюсь.

— Прав в чем?

— В такой книге, как эта, мне не следует использовать ничего, бывшего в употреблении. Это и впрямь отдает цинизмом. И не только цинизмом, но еще и капитулянтством. Да и по тону статья совершенно не подходит. Слишком уж она журналистская, слишком «актуальная». Вы совершенно правы. Если я не могу сказать ничего нового, незачем и браться за такую книгу. Ну-с, принимаете мои извинения? Еще раз?

— Конечно, принимаю.

— Прекрасно. Так. Кажется, на днях я уже обмолвился, что хотел бы позвонить литагенту и тут мне нужна ваша помощь. Я не разговаривал с Эндрю целую вечность. И естественно, ничего ему еще не говорил о новой книге. Да и о вас. Мы с ним несколько потеряли друг друга из виду.

— Ясно. Значит, сами вы звонить не можете?

— Обычно за меня звонит миссис Килбрайд. Не то чтобы теперь приходилось это делать очень часто. Будьте добры, наберите номер.

— Пожалуйста.

— Телефон такой: 631–3341. Зовут его Эндрю Боулз. Да, Джон, прежде чем набирать…

— Да?

— Я буду говорить только с самим Эндрю. Пожалуйста, никаких секретарш. Если его на месте нет, просто повесьте трубку.

— Ладно.

— И еще одно. Не говорите ему, что это я звоню.

— Не говорить, что это вы? А что же прикажете мне сказать?

— Мы так давно не разговаривали, что он, полагаю, напрочь обо мне позабыл. И мне бы хотелось, чтобы звонок оказался для него сюрпризом. А уж приятным или нет, это другой вопрос.

— А-а, понял. Ладно. Извините, какой, вы сказали, номер?

— 6–3-1.

— И дальше?

— 3–3-4–1.

— Свободно.

Здравствуйте. Нельзя ли поговорить с Эндрю Боулзом?

Алло? Я хотел бы поговорить с Эндрю Боулзом.

А-а, понятно. Не скажете ли, надолго?

Ясно, ясно.

Нет. Нет, я перезвоню, когда он вернется. Спасибо.

Всего доброго.

— Он вышел?

— Уехал.

— Уехал? Куда?

— На Дальний Восток. Гонконг, Австралия, потом домой через Сан-Франциско и Нью-Йорк. Будет в отъезде еще самое меньшее полмесяца.

— Вон оно как. Ну что ж. По крайней мере к тому времени, когда мы с ним сможем наконец поговорить, книга уже приобретет реальные очертания. А все-таки жаль. Было бы славно поболтать с Эндрю о том о сем — ведь сколько воды утекло… Прошло-то почти четыре года. Господи боже мой, целых четыре!

— Гм, Пол, ну что, начнем?

— Скажу вам без обиняков, Джон. Я устал. Очень, очень устал. По правде говоря, чем больше думаю о той работе, которую предстоит сегодня сделать, тем меньше чувствую в себе для этого сил. Я плохо спал ночь. Вы, естественно, мало что могли заметить из типичных признаков большого утомления. Ведь самый характерный из них — воспаленные глаза. Словом, хотелось бы сегодня утром отдохнуть. Отдохнуть и подумать. Не возражаете?

— Конечно нет. Могу я тем временем заняться чем-нибудь полезным?

— Безусловно. Расскажите мне, например, про Рембрандта. Я о нем как раз и буду думать. Не могу же я с бухты-барахты, не поразмыслив хорошенько, браться за книгу.

— Согласен.

— А потом, пока я буду отдыхать, вы, может, попытаетесь собрать картинку-головоломку? Как вы на это смотрите?

— Одобрительно. Только если вы не будете рассчитывать, что я сложу ее точнехонько к тому времени, как вы наберетесь сил для дальнейших трудов. Я, знаете ли, давненько не складывал головоломок.

— Картинок-головоломок. Головоломки, к вашему сведению, бывают самые разные.

— Да? Вот не знал.

— Теперь это мало кто знает. Так или иначе, рассчитывать на то, что вы ее быстро сложите, я не буду. Однако чем скорее начнете, тем быстрее закончите.

— Бесспорно.

— Ну-с, приступим к нашему Рембрандту?

— Постойте, я ведь все записал. Ага, вот. Итак. Название: «Автопортрет в возрасте…»

— Шестидесяти трех лет?

— Правильно. И был написан в?..

— Тысяча шестьсот шестьдесят девятом?

— Опять угадали.

— За несколько дней до смерти — верно?

— А вот тут — извините, мимо. Не дней, а месяцев. За четыре месяца.

— Четыре месяца? Точно?