Конец большого дома

— Пойдем, покажи, где стоял он. Лось, изюбр?

— Не знаю, шаги были легкие, может, изюбр, может, двухгодовалый лось.

Пиапон, нагнувшись, рассматривал следы копыт, измятую траву, он словно принюхивался к листьям и стеблям, стараясь обнаружить запах крови. На свой вопрос, с каким зверем имел дело Пота, он сразу сам ответил, только мельком взглянув на след. Пота стрелял в изюбра. Растопыренные копытца зверя подтверждали, что пуля Поты смертельно ранила его. Пиапон все это рассказал молодому охотнику и повел его по следу, из десятков лосиных, изюбриных копыт находя копытца раненого зверя.

Изюбр, высокий, поджарый, красавец с холеной шерстью, добрался до родной тайги, споткнулся о поваленное бурей дерево, свалился на другое, свесив голову с драгоценными пантами. Умирая сам, он оставил панты невредимыми, целехонькими для человека, который и убил его только ради этих кровяных рогов.

— Отец Миры, [20]я… — обрадованный Пота, увидев панты, не находил слов от радости. — Я один не нашел бы, я думал, промазал, искал и не нашел. Брат Идари, панты пополам с тобой, я…

Пиапон снисходительно смотрел на сияющее лицо Поты и улыбался.

— Хорошие панты, очень дорогие. Пополам, говоришь? Нет, я не возьму.

Пота удивленно уставился на него.

— Все, да? — только выдавил он.

— И все не возьму, — ответил Пиапон и подумал: «А Полокто, наверное, забрал бы половину».

— Они так и так пропали бы, если бы не ты. Нет, половину возьмешь, — обрадованный тем, что Пиапон не берет панты целиком, зачастил Пота.

— Оставь себе, тебе жениться надо, эти панты целое тори стоят.

Пота вдруг вспомнил нежные глаза Идари, белое круглое ее лицо, толстые тугие косы, и теплая волна захлестнула его.

«Брат сам намекает! Идари! Идари, ты будешь моей женой! Слышишь? Моей!»

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Весь день Пиапон с Потой разделывали изюбра, колдовали над пантами, обваривая их в кипятке. Мясо изюбра не выдержало бы и двух солнечных дней, поэтому охотники решили его закоптить. Пока Пиапон разделывал тушу зверя, отделял мясо от костей, Пота в двух котлах варил лучшие куски изюбра и его голову. Потом он забил в землю несколько кольев с рогульками и пошел рубить жердинки на перекладины.

Пиапон закончил разделывать тушу, возле него красной горкой лежало мясо на зеленой травяной подстилке, а рядом тут же белели кости. Пиапон закурил трубку и наблюдал, как молодой охотник на жердинках развешивал мясо, разжигал под ним большой костер. Он, довольный, улыбался, когда Пота стал накладывать на трепетавшие языки огня зеленые ветви тальника, вспомнив, как он сам в молодости впервые коптил мясо ветвями осины, как потом все домашние отказывались от его копченки, потому что она получилась горькой, будто он нарочно облил ее лосиной желчью.

«Охотником хорошим станет», — подумал Пиапон и спросил:

— Ты раньше коптил мясо?

— Нет, не приходилось. Только видел, как это делают.

— Так уверенно все делаешь, я подумал, ты уже десяток лосей закоптил, — не удержался от похвалы Пиапон.

Потом они ели мясо, хватая его зубами и лихо обрезая возле самых губ, охотничьими топориками дробили голенные кости и высасывали розовый сладковатый мозг. К вечеру, когда, насытившись, они прикорнули под тенью кустов и уснули сторожким сном, подъехал Дяпа.

— Одному надоело без дела сидеть, потому приехал, — оправдывался он, доедая оставшееся вареное мясо.

— Не хитри, — смеялся счастливый Пота, — услышал ночной выстрел, унюхал кровь, как ворон, потому и приехал. Сознайся лучше. — Пота мог шутить с Дяпой, они были почти ровесники, Дяпа старше его всего на два года.

— Я думал, ага стрелял, приехал посмотреть…

— Чего к жене не съездил, успел бы, — скрывая улыбку, сказал Пиапон.

Вечером Пиапон, оставив молодых охотников, поднялся еще выше на три кривуна. Речушка в этом месте так сузилась, что трехметровый маховик охотника при гребке касался обоих берегов, шелестел сочной тугой травой. До глубокой ночи караулил таежник, прислушиваясь к лесным звукам, по шелесту крыльев узнавая птиц, по шороху травы, по ломкому хрусту веточек угадывая зверей. Утром, когда солнце поднялось над сопками, Пиапон увидел изюбра. Таежный красавец медленно вышел из-за белых стволов осин, остановился среди низкого кустарника и, настороженно принюхиваясь, стал оглядываться по сторонам. Не заметив опасности, изюбр с высоко поднятой головой зашагал к речке, он шел прямо на дуло ружья спрятавшегося за кустарником охотника, но потом вдруг повернул влево и скрылся в серебряных брызгах воды.

«Озеро там? — удивился Пиапон. — Да, есть, кажется, с вороний глаз озеро».

Пиапон стал осторожно подкрадываться к озерку, делая несколько быстрых шагов, когда изюбр окунал морду в воду, и замирал как пень, когда зверь поднимал голову. Таежник подкрался на пятьдесят шагов, и утреннюю тишину распорол гром выстрела. Птицы затихли в кустах, оглушенные внезапным громом. Изюбр прыгнул вверх, будто хотел уйти в голубеющую небесную даль от земной боли, потом уронил пробитую пулей голову на охлажденную ночными звездами воду, и вода в тот же миг окрасилась в красный цвет.

«Хорошо, панты на воде всегда целы остаются», — подумал удовлетворенно Пиапон.

Освежевав пантача, охотник взвалил на себя половину туши и отнес в оморочку, вторым заходом он приволок остальное. Вялое течение неторопливо понесло на своей спине нагруженную мясом берестяную лодчонку.

Дяпа с Потой свежевали только что убитого большого, с ветвистыми рогами черного сохатого — быка — и с жадностью ели куски сырой печени и почек. Пиапон тоже отведал этого лакомства, помог погрузить мясо на оморочки, и они тронулись в обратный путь. После полудня, когда небо покрылось черной тучей и ливень обрушился на изжаждавшуюся землю, охотники были на устье речки. Не успели они выйти из оморочек, как к ним подбежали женщины в развевающихся широких халатах. Первой прибежала Идари, мельком взглянула на братьев и удивленно уставилась на Поту.

«Откуда ты появился?» — спрашивали ее глаза.

Пота видел, как крупные капли дождя безжалостно секли ее милое лицо, ветер хлестал по жгучим глазам, вода тонкой струйкой стекала с пухленького подбородка на расшитую грудь будничного халата. Пота выпрыгнул из оморочки и встал с ветреной стороны, прикрыв девушку, но дождь продолжал бить любимую по лицу, ветер трепал волосы, и в это время Поте, как никогда, захотелось быть высоким и широким, как кедр, чтобы заслонить ее собой.

— Я пантача свалил, — прошептал счастливый Пота, но тут же отскочил от девушки, услышав ядовитый голос Дярикты:

— Смотрите, смотрите, Идари даже братьев не встречает, все у оморочки Поты вьется.

— Тебе-то что, надо кому-то парню помочь, — резко перебил жену Пиапон.

Пока носили мясо к берестяной юрте — хомарану, — прошла гроза и выглянуло свежее, словно умытое дождем солнце. Охотники сняли халаты, отжали воду и повесили на кустах сушить. В это время приподнялась прикрывавшая вход в юрту камышовая циновка, и оттуда вылез отоспавшийся, бодрый Полокто. Увидев гору мяса, он осклабил зубы в улыбке:

— Удачная была охота, хорошо, что выше поднялись, остались бы со мной — ничего не увидели бы. Что встретили?

— Мы с Потой изюбрей встретили, а Дяпа — лося, — ответил Пиапон.

— Пантачи?

— Пантачи.

— Эй, женщины, один котел можно освободить, мясо варите, лучшие куски варите, — приказывал Полокто.

— Ты когда вернулся? — спросил Пиапон.

— Что мне там делать? Зверя нет, я на другое утро вернулся.

В сторонке от юрты кипели два широких чугунных котла, в них стояли свернутые трубы бересты, клубился пар, как из труб, русских железных лодок. А вокруг котлов, в травах, в кустарниках, белела, как лебяжий пух, берестяная мездра. Пиапон прикинул на глаз кучу отпаренной бересты и ту, которая отпаривалась, — выходило едва-едва на два летника-хомарана.

— Чем зря комаров там кормить, я решил бересты больше заготовить, — продолжал Полокто.