Страница 64 из 84
— А наш муж далеко, кто знает, что он будет делать во время родов, — вздыхала Оба.
— Это плохо, когда мужа нет в стойбище, очень плохо.
Оба не пересказывала молодым женщинам этих историй — зачем зря стращать молодых? Теперь она разрешала Кэкэчэ только вышивать. Кэкэчэ надела самые старые, ни к чему не пригодные лохмотья, перешла на худшую часть нар, отделилась от Обы и Идари, потому что она уже была «грязная», ожидала ребенка. Оба кормила ее из отдельной посуды. Но Идари, на правах будущей роженицы, целыми днями просиживала рядом с Кэкэчэ.
Подруги вышивали, весело переговаривались.
— Сын, наверно, будет, он так хотел сына, — говорила Идари. — Верно, Кэкэчэ, сын у меня будет?
— Я не разбираюсь, приметы надо знать, — отвечала Кэкэчэ.
Слушая разговор молодых женщин, Оба пыталась по приметам отгадать, у кого кто родится. Особенно присматривалась, как женщины выходят из дома. Старушка Кисоакта сказала, что если роженица переступает порог каждый раз только левой ногой, то непременно родится мальчик, а если переступает то левой, то правой — надо ждать девочку. По этой примете и определила Оба, что у Идари должна родиться дочь…
— У меня будет сын, а у Кэкэчэ будет дочь, — мечтала Идари. — Вырастут они, и мы их поженим. Как хорошо!
— Это не мы решаем, это дело отцов.
— Я скажу своему, чтобы он договорился с вашим. Эгэ, верно я говорю?
— Верно, верно, Идари. Поженятся наши дети, народят детей, и мы будем нянчить внуков, какая это будет радость!
И все трое принимались мечтать, какими смелыми, удачливыми охотниками будут их сыновья, внуки, какими красавицами дочери, такими, чтобы не стыдно было просить тори.
Приближались роды Кэкэчэ. Роженица была спокойна, волновалась только Оба.
Месяц февраль оказался злее января, морознее, с метелями, и Обе жалко было отправлять Кэкэчэ в юрту роженицы. Как ни утепляй чоро, хоть дни и ночи жги там костер, все равно мороз и ветер проникают в юрту. Оба знает, как холодно, как тяжело приходится роженице зимой!
«Почему эндури не сделал так, чтобы женщины рожали только летом?» — думала Оба.
Оба все чаще подумывала, нельзя ли Кэкэчэ рожать дома, на полу, на сухой траве. Этими мыслями она поделилась со старушкой Кисоактой.
— Ты с ума спятила? Ты же свой дом опоганишь! — закричала старушка. — Как потом мужчины станут жить в этом доме, ты подумала?
— Морозы же сильные, жалко…
— Все женщины рожают в чоро, она тоже родит там. Я сама не раз рожала в морозы и ветры, ты тоже рожала — все рожали! Ое-ее, до чего ты додумалась, дома рожать, дома, где живут мужчины!
Узнав об этом разговоре, запротестовала и сама Кэкэчэ:
— Эгэ, ты хочешь, чтобы надо мной все стойбище смеялось? Все женщины в чоро рожают, а меня хочешь заставить рожать дома? Да мне же потом проходу не дадут, даже дети станут надо мной смеяться, — сказала Кэкэчэ с горечью. — Нет, эгэ, я буду рожать в чоро!
Оба не настаивала, она устроила в тайге, среди низких густых кустов, юрту роженицы, утеплила ее хвоей, завалила, сколько можно, снегом и, как только у Кэкэчэ начались схватки, привела ее в чоро.
Все старушки Полокана тотчас об этом узнали, и одна за другой побрели в чоро. Одни шагали, заложив за спину руки, другие опирались на палку, третьи согнутые как коромысло, еле передвигали ноги и все же шли в чоро, чтобы помочь молодой женщине советом, участием, теплым словом. Верховодила в чоро старушка Кисоакта.
— Не стони, крепись, милая, не кричи, люди потом будут смеяться, — говорила она ласково, когда Кэкэчэ издавала стон.
— Водку будем пить! — радостно сообщила она, приняв ребенка, это значило — родилась девочка. — Будем гулять, пить водку на ее свадьбе.
— Чего она голос не подает? Мать Годо, что с ней такое? — заволновались старушки.
Но в это время раздался негодующий, захлебывающийся крик, он серебряным звоном отозвался в ушах старушек, и они заулыбались, радуясь рождению ребенка, радуясь тому, что им пришлось перед смертью присутствовать при появлении на свет нового человека. Оба помогла Кисоакте завернуть ребенка в тряпье, не в силах отвести глаз от красного детского личика. По щекам Обы текли слезы.
«Наш ребенок, девочка ты наша родненькая», — шептала она.
— Оба, почему ты здесь? Мы должны скрыть ребенка от злых духов, след его на земле должен затеряться, — прошамкала Кисоакта.
И Оба вспомнила об одном очень важном обряде, который должен был сбить с толку злых духов.
— Ты только кричи громче, не жалей голоса, ног не жалей, — напутствовали ее старушки.
Оба побежала в стойбище, бежала и видела перед собой морщинистое красное личико. Слезы ее высохли на морозе, остались только две еле заметные полоски на смуглом лице. Возле фанзы стояла озябшая Идари.
— Эгэ! Ну как? — кинулась она к Обе.
— Девочка, Идари, девочка!
— Ой, как хорошо! Как хорошо! Я знала, что будет девочка.
— Человек, Идари, человек появился на свет!
Оба побежала в амбар, вынесла юколу — костяк большой кетины с острыми зубами. Пока она спускалась по лесенке, у амбара собралось с десяток своих и чужих собак. Оба бросила им костяк. Собаки набросились на него, и завертелся живой клубок из рыжих, черных, полосатых тел, пушистых хвостов, растопыренных ушей, оскаленных пастей.
— Что вы делаете, что вы делаете?! — бросилась в сторону собачьей своры Оба и попыталась отнять юколу, но тут хребтину выхватила самая шустрая полосатая собака и побежала по стойбищу. Оба со всех ног бросилась за ней.
— Собака, верни мне ребенка! Люди, помогите! Собака утащила моего ребенка!
Идари тоже побежала за Обой.
— Люди, помогите! — вопила она. — Нашего ребенка утащила собака. Загрызу-ут!..
Из фанз выбегали женщины, дети, выскочил единственный мужчина в стойбище старик Донда Бельды — все побежали, заковыляли за сворой собак. Полосатая собака, испуганная криками, оглянулась и, увидев преследующих ее людей, бросила костяк и спряталась под амбар. Раздосадованная Оба остановилась, чтобы не напугать остальных собак, подождала, пока костяк окажется в зубах другого пса, и опять завопила:
— Держите, отберите ребенка!
Все стойбище было на ногах, все вышли помочь в беде Обе. Женщины бежали, вопили, не жалея глоток, и, догнав Обу, хрипло шептали:
— Хорошо кончилось? Кто?
— Девочка! — отвечала Оба вполголоса.
— Девочка, девочка, — передавали женщины одна другой. Даже глуховатый старик Донда Бельды узнал, что Кэкэчэ родила девочку.
А черный пес не хотел уступать вкусный костяк бегущим рядом собакам, острый запах сушеной кеты дразнил его, гнал в сторону тайги. Оба устала.
— Утащили ребенка, утащили! — кричала она, и неподдельные слезы брызнули из глаз. — Люди, смотрите, новорожденного утащил этот пес.
— Убить тебя мало, пес! — вторили женщины.
Оба была довольна, собака не отдала костяк, утащила в тайгу. Теперь всякая беда отведена от новорожденной. Злые духи, наверно, радуются, что новорожденного утащила собака. Это хорошо, теперь им незачем строить всякие козни.
Когда она вернулась в чоро, Кэкэчэ, побледневшая, измученная, пила горячий чай.
— Хорошо ты кричала, отсюда даже слышно было, — похвалила Обу Кисоакта.
Через несколько дней Кэкэчэ вернулась в фанзу, устроилась на тех же нарах, на которых лежала в предродовые дни. Она не снимала с себя лохмотьев, ела из отдельной посуды — ей еще три месяца предстояло ходить в рубище, лежать отдельно, три месяца считаться грязной.
В фанзе по ночам становилось холодно, вода в ведрах покрывалась ледком.
Старушка Кисоакта навещала молодую мать каждый день, в иные дни заходила и утром и вечером.
А через десять дней Оба, поднявшаяся на ноги Кэкэчэ, Идари пригласили к себе всех жителей Полокана. Гости ели щедро заправленную рыбьим жиром кашу, пили боду и дарили новорожденной кто ткани на одежду, кто женскую безделушку. Одна принесла берестяной туесок и сказала:
— Будь самой проворной ягодницей, за тобой не должны угнаться даже трое женщин.