Конец большого дома

— С картошечкой, Пиапон, очень вкусно, — сказала Надя, пододвигая ему миску с рассыпчатой крахмальной картошкой.

Гость должен есть все, что предлагают хозяева. Пиапон откусил добрый кусок картофелины, разжевал с соленой кетой, и ему показалось, что картошка приобрела совершенно другой вкус. Не веря себе, он вновь откусил картошки, потом рыбы и удивленно сказал по-нанайски:

— Митропан, вкусная твоя еда.

— Картошка, — Митрофан с хрустом разгрыз головку кеты. — Когда ешь картошку с кетой, вкусно получается.

— Огурчиков попробуй, капустки, — придвигала Надя гостю миски. Но огурцы были кислы так же, как и в прошлый раз, капуста солена.

— Митропан, надо больше свежей пищи есть, — посоветовал по-дружески Пиапон. — Свежая пища всегда вкуснее.

— Не нравится солонина?

— Нанай не ест много соленого.

После чая встали из-за стола. Митрофан принес из кладовки какой-то незнакомый железный предмет.

— Из Николаевска привезли, — сказал он, — говорят, любого зверька хватает, капкан называется.

— Капкан, — повторил Пиапон, разглядывая предмет. — Как же им ловить?

Митрофан, сжав правой рукой пружину, насторожил капкан.

«Смотри, вроде бы пасть раскрывает», — удивился Пиапон.

Митрофан слегка задел палочкой пятак капкана, он внезапно со звоном щелкнул и сжал конец палочки. Пиапон пришел в восторг.

— Быстрее убирай палочку, — попросил он.

— Попробуй сам, — Митрофан поднес настороженный капкан Пиапону. Как ни старался Пиапон быстро отдергивать палочку, капкан каждый раз успевал схватить ее конец.

— Как хорошая собака, — похвалил Пиапон. — Не отпускает. Цепко хватает.

— Торговец сказал, им можно любого зверька ловить: хорька, белку, лису, енота, соболя. Хочешь, я тебе отдам его, у меня еще три штуки останется.

— Зачем? У меня самострелы есть, тоже никакого зверя не пропускают.

— Возьми, я дарю тебе.

— Спасибо, Митропан, спасибо. — Пиапон вертел в руке капкан, любовался им, как ребенок любуется новой игрушкой. — Куда идешь охотиться?

— С Ванькой Зайцевым на Сихотэ-Алинь подамся, он знает там все места.

— Ничего он не знает, — сердито возразил Пиапон. — Одно место запомнил возле нашего участка, вот и хвалится. Языком много болтает.

— Это хорошо, я буду приходить к тебе советоваться. Помнишь, ты обещал меня охоте обучать.

— Обещал. Всегда помогу. Ты сейчас мне помоги, хочу панты на еду, на одежду обменять.

— А в Болонь зачем ездил?

— Меняться думал. Разругался.

— С Терентием Саловым хошь обменяться?

— Да.

— На руку нечист, — проговорил Митрофан по-русски и добавил по-нанайски: — Нечестный он человек.

— Помоги, ты русский, ты все понимаешь.

— Русский-то я русский, да в торговле тоже мало разбираюсь, — сознался Митрофан. — Ладно, идем.

Терентий Иванович встретил Митрофана с Пиапоном на крыльце. Услышав о цели их прихода, он радостно хихикнул и залебезил. Бросив беглый взгляд на панты, он стал предлагать муку, пшено, чай, сахар, раскладывал и разворачивал на прилавке штуки ситчика, синей китайской дабы и русского сукна. Пиапон поинтересовался, сколько метров материи и сколько продовольствия может получить за панты. Салон вытащил из-за прилавка банку заспиртованных пантов, хотел похвастаться, что он владелец более лучшего сорта пантов, чем принес Пиапон. Но как только он вытащил банку, Пиапон сразу узнал панты, которые сам срезал, сам консервировал в кипятке — это были панты, добытые Потой.

«Обменял на еду, какой молодец! — восхитился Пиапон. — Значит, с голоду не умрут, от холода тоже спасутся. Молодец, Пота!»

— Терентий, ты не крути, ответь человеку, у него дети… — сказал Митрофан.

— Ты, Митрофанушка, не суй свой сопливый нос куда не просят.

— Будешь крутить, — другого человека найдем. Сколько, спрашиваю?

— Не пугай, не из пужливых — знаешь. Не омману, полную меру получит.

Пиапон остался доволен обменом, русский торговец тоже, оказывается, понимает толк в пантах, материи и продуктов отпустил не меньше китайца. Если русский и за соболя, выдру, белку, лису будет так же щедро отпускать продукты, то Пиапону нечего больше иметь дело с болоньским торговцем, он будет отдавать всю добычу только русскому торговцу. Пиапон возвращался домой радостный.

«А Пота молодец. Молодец!» — думал он по дороге.

Пустовавший правый угол в амбаре заполнили мешками муки, крупы. Оглядывая висевшие связки юколы, занимавшие больше половины амбара, Пиапон мысленно подсчитывал, хватит ли этих запасов еды на зиму или придется ранней весной отбирать у собак их корм — кетовые хребтины — и есть самим, как не раз случалось в прошлые годы. Беззаботная Дярикта не разделяла тревог мужа, она совершенно не думала о будущем, не подсчитывала запасов пищи, да и не умела подсчитывать, потому что в большом доме никогда не занималась подобным делом.

— Хватит еды, — твердила она. — Одни мы, не надо много.

Но Пиапон знал, нынешняя юкола недостаточно провялилась из-за частых дождей, пасмурных дней, может заплесневеть и стать непригодной в пищу. Он несколько раз напоминал жене, чтобы она довяливала некоторые связки юколы. Дярикта нанизывала на жердочки жирные брюшки, спинки, свернувшиеся, как куски бересты, бока и развешивала на сушильнях. В солнечные дни все сушильни в стойбище вдруг наполнялись довяливавшейся юколой, и к ним тянулись руки набегавшихся, проголодавшихся детей, подвыпивших, празднующих конец путины рыбаков; на них тоскливо смотрели десятки пар голодных собачьих глаз.

Проходил октябрь. Няргинцы ловили неводами выходивших из озер сазанов, толстолобов, верхоглядов, ремонтировали охотничье снаряжение: лыжи, нарты, самострелы. Пиапон в свободное от рыбной ловли время готовил себе новые самострелы.

В ноябре наступили настоящие холода, на Амуре и на протоках пошла шуга.

Скоро станет Амур, и охотники отправятся в тайгу, кто за соболем, кто белковать, а слабые старики начнут охотиться на енота, лису и колонка возле стойбища. Охотники группируются в артели по четыре-пять человек на один зимник. Артели чаще всего сколачивались из родственников, и только бездетные одинокие охотники примыкали к другим родам.

Холгитон Бельды с Гангой Киле были старые друзья, они уже давно промышляли вместе. В прошлые годы с ними вместе в зимнике жили Улуска с Потой, теперь Улуска уходил в тайгу с Баосой, а Поты и след простыл, поэтому Холгитон решил примкнуть к какому-нибудь соседу по охотничьему участку. Совершенно неожиданно для него жить с ним в зимнике согласился Гаодага Тумали с сыном Чэмче. Много лет Гаодага охотился вместе с Баосой — Холгитон не помнит, чтобы они жили в тайге врозь. А теперь разделились.

«Поссорились из-за Идари, — думал Холгитон. — Ох и зимник будет у нас — три рода вместе! А бывало, на нас с Гангой косо смотрели наши родственники. Теперь никто не удивляется, что в нашем зимнике будут жить Бельды, Кило и Тумали. Время все изменяет!»

Охотники собирались артелями и решали главный вопрос — делить добычу артели на каждого поровну или же каждый человек будет ловить только для себя. От решения этого вопроса часто зависела судьба только что сколоченной артели, но в Няги еще не случалось, чтобы добровольно собранная артель распадалась из-за того, что кто-то отказывался поделиться своей добычей с остальными. Наоборот, самый удачливый охотник без сожаления отдавал долю неудачнику, и тот без стыда брал ее. Законы таежных охотничьих зимников ненарушаемы.

Баоса тоже собрал совет мужчин большого дома, пригласил и Полокто с Пиапоном. Старик мог не приглашать их: тот, кто вышел из большого дома, терял все свои прежние права, а вместе с правами терял то охотничье и рыболовное снаряжение, которым он пользовался, будучи членом большого дома. В общем амбаре лежали лыжи, одежда таежников, самострелы, запасы боеприпасов, раньше принадлежавшие Полокто и Пиапону. Даже нарты, лодки, собаки и те оставались собственностью большого дома.

Баоса мог воспользоваться своей властью и оставить двух отщепенцев без крупинки пороха, без нарт, собак и лыж — попробовали бы они тогда податься в тайгу! Старик много размышлял над этим. Покинутый старшими сыновьями, оскорбленный ими, он хотел наказать их как можно строже, лишить охотничьих и рыболовных принадлежностей. Если бы Полокто с Пиапоном были бездетны, как Улуска с Дяпой, он не стал бы много раздумывать. Но когда приходили к нему внучки и внучата и начинали возиться на его коленях, на спине, щекотали голые пятки, теребили реденькую бородку, Баоса смягчался и как-то забывал о ссоре. Чаще приходили дети Полокто, и Баоса не догадывался, что старший сын нарочно посылает детей к нему.