Конец большого дома

— Ты грустишь? Что с тобой? — спросил он, исподтишка наблюдая за ней.

— Задумалась, — грустно улыбнулась Идари.

Пота подошел к ней, обнял за талию.

— Собирай голубику, нам надо спешить, сегодня хозяйки таксу делают из сазанов, с ягодой — ох как вкусно будет!

Идари смеялась, старалась быть веселой, но Пота видел, что она чем-то озабочена.

— Нет, ты что-то скрываешь от меня. Может, заболела?

— Собирай, собирай, нас дома ждут.

— Пусть подождут, а я хочу тебя обнять! — Пота подхватил жену на руки и пошел вокруг куста, приговаривая: — Пусть ждут. Пусть ждут. Пусть ждут.

— Отпусти, отпусти, — умоляла Идари, шутливо отбиваясь.

— Хочешь, я тебя так до дому донесу?

— Неси, неси, что тебе в стойбище скажут? Скажут: вот так охотник, женщина на нем верхом едет. Какой это охотник? Тьфу!

— Пусть смеются, разреши только, и я понесу.

— Не позорься, не хочу видеть твоего позора, не хочу, чтобы ты меня на руках носил.

— А я буду носить.

— Носи, а я грязная…

Пота испытующе посмотрел в глаза жены и осторожно опустил ее на желтый мягкий мох.

— Почему не сказала раньше?

— Хотела сказать, да ты вот…

Пота подавленно молчал. «Нехорошо вышло, — думал он, — очень нехорошо. Грязная женщина сверху на меня глядела. Хоть жена, хоть любимая — нельзя, старики говорят, это самая плохая примета: если грязная женщина поднимается в амбар, а под ним окажется охотник, то его всю зиму преследуют неудачи, звери не допускают близко. А мне надо зимой как никогда удачливым быть, много пушнины добыть. Что будет? Что будет?»

Идари насмешливо, лукаво поглядывала на испуганное лицо мужа, потом не выдержала и рассмеялась:

— Будешь меня носить еще? Будешь?

— Тебе надо было предупредить, ты же знаешь — это плохо.

— Знаю, но я, говорю, не успела предупредить.

Увидев, что Пота опустил голову, Идари засмеялась еще громче:

— Я пошутила. Испугался? Скажи, испугался?

— Этим не шутят.

— А я пошутила. Не хотела, чтобы ты меня носил, вот и пошутила.

— Правда?..

— Чистая, говорю, чистая. — Идари отвернулась от мужа и, помолчав, стыдливо добавила: — У нас будет маленький…

— Маленький? — почему-то шепотом спросил Пота. — Это правда? У нас сын будет?

Идари не ответила, она не могла больше ничего говорить мужу. Даже то, что она сообщила, — это уже лишнее, и этого не надо было делать в тайге. Пота тоже не стал больше расспрашивать, он взял жену за руку, и они побежали домой. В фанзе молодожены отстегнули неполные туески с пояса и отдали хозяйкам. Жены Токто выбирали кости из вареной рыбы, чтобы потом пережарить ее на таксу. Они привыкли к чудачествам молодых и нисколько не удивились, когда Пота, не отпуская рук жены, прошел в дальний угол и начал о чем-то у нее допытываться. Идари отвечала мужу, и оба счастливо смеялись.

— Сын, сына я хочу, — возбужденно шептал Пота, — как хочешь, но я сына хочу, поняла?

В фанзе — не в тайге, тут можно говорить в полный голос, в фанзе нет злых духов, здесь живут только добрые сэвэны, они могут все знать и будут защищать будущего младенца от посягательств злых духов.

— Я поеду на охоту, я добуду скопу, может, разыщу ее гнездо, говорят, в гнездах часто находят ее бруски, которыми она свои когти точит, если этим бруском наточить острогу, то острога будет бить без промаха. У нас сын должен быть лучшим острогометателем, поняла? Если не разыщу гнезда, то скопу добуду, ты съешь ее глаза, и наш сын будет самым востроглазым, чтобы даже на дне озера увидел рыбу — вот как! Я добуду скопу, ты только сына мне роди.

— Я не знаю, как это сделать, — прошептала Идари.

— И я не знаю. Оба, наверно, знает, ты у нее спроси. Эх, Идари, у нас сын будет! — Пота обнял жену, приподнял и посадил на нары.

— Чего это так мало ягод принесли? — спросила старшая жена Токто, разглядывая полупустые туески. — На мари ягод не стало? Медведи все поели?

— Есть ягоды, да вот… — Пота замялся.

— Иди на улицу, — сказала Идари и счастливо засмеялась.

Она подсела к женщинам и начала им помогать выбирать кости. Женщины с улыбкой ожидали сообщения Идари. Жены Токто — старшая Оба, младшая Кэкэчэ — несколько дней приглядывались в Идари, примеривались, потом полюбили ее, как свою сестру. Теперь у них не было между собой тайн.

— Сказала, — смущенно призналась Идари. — Сына хочет, даже требует. Скопу собирается убить, глазами ее меня хочет накормить.

— Это хорошо, — ответила Оба.

— Наш ведь тоже обрадовался, когда узнал, что я беременна, — сказала Кэкэчэ. — Только он велел никому ничего не говорить: у нас трое умерли. Ты тоже меньше болтай.

Пота выбежал на улицу, дружески кивнул одинокой осинке, долго стоял на берегу речушки и смотрел на ее светлые воды и улыбался. Улыбался он и встречным жителям стойбища. Подошел к сидевшему на берегу речки Токто. Тот вырезал на новой деревянной поварешке затейливые узоры. Ручка поварешки — шея утки с мелкими перьями — венчалась словно живой головой. Токто в стойбище слыл за мастера. К нему обращались охотники, одни просили сделать маховик, другие — весла, и что бы ни делал Токто, он не мог не украсить вещи узорами, он их вырезал ножом, выжигал железом. Все вещи, изготовленные Токто, можно было издали безошибочно узнать по виду.

— Ты что такой улыбчивый? — спросил Токто.

— На марь ходил, ягоды собирал.

— Наверно, много собрал, потому улыбаешься.

— Совсем мало, только на дне туеска принес.

К ним подбежали двое мальчишек с луками и стрелами.

— Дака, [44]у нас стрелы без набалдашников, сделай набалдашники, — попросил один.

— С остриями в разные стороны, ладно? — добавил другой.

— А почему наконечники не хотите? — спросил Токто.

— Мы на птиц идем охотиться, на них лучше набалдашники.

Пота погладил ближнего мальчонку по голове, пригретая солнцем головка приятно теплила ладонь.

«Мой сын так же будет бегать за птицами, и голова у него будет такая же теплая, — подумал Пота. — Я ему изготовлю много-много стрел, самые лучшие луки будут у него…»

Токто отложил в сторону почти готовую поварешку и принялся вырезать набалдашники для мальчишеских стрел.

— Вот всегда у вас так: как только идти на охоту, тогда только вспоминаете об оружии, — ворчал он. — То у вас тетива плохо натянута, то она порвалась, то наконечники притупились, то набалдашники потерялись. Ох и охотники вы! Токто словно забыл о Поте, он разговаривал с мальчишками, добродушно поучал их и весь был занят только ими. Подошла Оба и попросила поварешку.

— Не готова еще, мама, — сказал он. — Видишь, тут охотники пришли, в тайгу собрались, а набалдашников нет на стрелах. Как ты думаешь, что важнее — твоя поварешка или охотничьи стрелы?

Оба улыбнулась и отошла.

— Стрелы важнее. Верно, Пота?

Токто вырезал четыре набалдашника, надел их на стрелы и отпустил обрадованных мальчишек.

— Если вам свистящие или воющие набалдашники нужны, приходите, — напутствовал мастер юных охотников. Взглянув на Поту, он улыбнулся: — За ягодами ходил, говоришь? Поэтому улыбаешься? А я улыбаюсь, когда что-нибудь сделаю для этих мальчишек; их радость — моя радость. Эх, побежали! — Токто смотрел счастливыми глазами вслед мальчишкам.

— Поедем на охоту? — вдруг предложил Пота.

— На что, на уток?

— Что утки, твоя собака обойдет озеро — мешок уток соберет. На лося поедем.

— Поедем. Давно я не стрелял их. Только на чем ты поедешь?

— Попрошу у кого-нибудь оморочку.

— Ну, хорошо, попросишь, а что потом? Дадут тебе раз, два, потом спросят, сколько раз можно давать? Думал я, коли ты сейчас собрался на охоту и дальше думаешь охотиться, тебе необходимо свою оморочку заиметь.

— Где я ее добуду?

— Надо сделать, есть руки — оморочка будет.

В этот же вечер соседи Токто принесли три больших свертка бересты. Охотники заготовляли ее для себя, думали в свободное время сделать новые оморочки, но так как новый житель стойбища не имел собственной, они отдали бересту ему. Через пять дней Пота сидел в легкой дяи — берестяной оморочке с изящно загнутыми кормой и носом, испещренными искусными узорами Токто, маховик тоже был весь в орнаментах, выжженных железом.