Конец большого дома

— Ты только это хотела сообщить?

— Да… нет…

— Может, что придумала?

— Я… я лю-блю… тебя. — Идари рыдала, она не могла произнести слова.

Пота крепче обнял любимую. Он еще днем принял решение и потому сдерживался, старался быть спокойным, уравновешенным, иначе нельзя: с этого дня он семьянин, у него жена.

— Успокойся, любимая, успокойся, мы с тобой всю жизнь будем вместе, я тебя никому не отдам.

Как ни сдерживался Пота, голос его дрожал, дрожали и руки, обнимавшие девушку.

— Мы будем жить счастливо, всю жизнь будем вместе, у нас будет сын…

Идари слушала, она верила каждому слову любимого, хотя не знала, как Пота хочет обойти древний родовой закон о браке, о долге.

— Я освобожу тебя, — Пота помедлил. — Я убью Чэмчу. Идари встрепенулась, подняла голову.

— Что ты говоришь? Что ты говоришь? Тебя же потом убьют! Не убивай, не убивай, тебя потом убьют. Тумали — люди жестокие.

Пота сжал ладонями головку Идари и, глядя ей в глаза, спросил:

— Ты со мной убежишь?

— После того как ты убьешь Чэмчу?

— Да.

— Не убивай, не убивай, тебя разыщут, убьют.

— Не трону я Чэмчу. Убежишь?

— С тобой?

— Со мной вдвоем.

— Как? Насовсем?

— Если вернемся или разыщут, нас убьют обоих.

Идари опустила глаза. Для нее это было неожиданностью, она никогда не слышала, чтобы юноша с девушкой, поженившись, убегали от людей. Бросить отца, мать, братьев и сестер, родной дом и бежать с любимым, бежать далеко-далеко, чтобы никто и никогда не разыскал. Если разыщут — смерть. Сердце девушки сжималось от страха.

— Я все обдумал сегодня, решай теперь сама.

Если остаться дома, то жить всю жизнь с нелюбимым Чэмче и думать о Поте, только издали ласкать его глазами, и никогда он больше не обнимет ее, не прижмет вот так теплыми ладонями голову, не посмотрит в глаза. Любить его, а жить с другим. А он храбрый, он убьет Чэмчу, а потом его убьют люди из рода Тумали, они злые, мстительные люди.

— Решай. — Пота отпустил голову девушки.

Идари утром еще, услышав разговор отца с Гаодагой, решилась вечером встретиться с любимым, решилась отдаться ему и жить с ним до свадьбы с Чэмчой — хоть короткое и горькое, а все же счастье. Она пришла на эту встречу с Потой с решимостью загнанной косули, у которой не было другого выхода, как очертя голову броситься в бездну. А Пота предложил бежать, будто приоткрылся кусочек неба в сплошной грозовой туче. Бежать, бежать с любимым, он предлагает любовь и счастье на всю жизнь!

— Боишься!

— Боюсь, я никогда не убегала…

— Я тоже не пробовал раньше.

— Не догонят нас?

— Не знаю.

— Если догонят…

— Убьют, меня убьют, я же тебя украл.

— Как — украл?

— Так. Украл и убежал.

Идари приподняла голову, попыталась по выражению лица Поты разобраться, смеется тот или говорит всерьез, ко ничего не разобрала.

— Я твоя, не надо воровать.

— Бежишь?!

— Люблю тебя…

Пота стремительно обнял девушку, стал целовать ее в щеки, в шею, по от счастья не мог подобрать слов благодарности и только целовал, целовал ненасытно.

Идари опять заплакала, плакала она теперь от переполнившего ее счастья, оттого, что решилась на такой страшный жизненный шаг и заодно прощалась с любимой матерью, с нежной сестрой Агоакой, со вспыльчивым горячим отцом, с братьями.

Возвращались поздно. Звезды подмигивали им с небесной черноты, теплый шаловливый ветерок ласкал разгоряченные щеки, отгонял от влюбленных незваных комаров и мошек. Пота бережно вел ставшую в этот вечер его женой Идари, отодвигал ветви тальника, сбивал с травы раннюю росу, чтобы молодая жена не замочила ноги. Сам он горел, был горяч, как валун в солнечный день, и когда падали капли росы на его тело, ему казалось, они с шипением улетучиваются. Пота не мог поверить своему счастью и, ища подтверждения, еще и еще раз принимался допытываться у Идари:

— Ты правда жена моя? Правда жена?

Девушка стыдливо опускала голову, но Пота замечал ее горевшие глаза, будто самые крупные звезды с неба переместились в них.

На следующее утро Пота захватил панты, небогатое охотничье снаряжение, одежду, острогу, все сложил в лодку и выехал из стойбища. Никто его никогда не провожал, когда он выезжал на охоту или рыбную ловлю, не собирал его пожитки, и на этот раз он выехал никем не провожаемый. Никто не видел, что он погрузил в лодку, и никто не удивился, почему охотник с ружьем, с острогой вдруг ни с того ни с сего вместо оморочки сел в лодку: охотник на лодке выезжает только осенью, когда отправляется перед ледоставом на зимний промысел.

Пота в этот день съездил в Малмыж к русскому торговцу Терентию Салову, продал ему за полцены панты, закупил на все деньги муки, крупы, сахару, отрезы на халаты себе и жене и к сумеркам возвратился в Нярги. Он не стал въезжать в стойбище, пристал на краю острова, куда должна были прийти Идари. Долго ждал Пота молодую жену, сумерки сгустились, и земля укрылась черным одеялом ночи, в стойбище собаки прочищали горло перед сном — выли долго и заунывно. Жизнь с детства приучила Поту к хладнокровию, закрепила нервы: на охоте ли, на рыбной ловле, чтобы заполнить желудок, прежде всего надо было приучиться выжидать. Этим искусством юноша владел в совершенстве. Но то на охоте и на рыбалке, а тут он ожидал жену — от прежнего хладнокровия не осталось и следа. Пота до ушной боли прислушивался к шорохам, к ночным звукам, принимался вышагивать по берегу, чтобы отвлечься от всяких глупых мыслей, предположений, но они не оставляли его, они, словно комары и мошки, роем кружились одна нелепее другой.

Когда собаки второй раз затянули свою долгую песню, Пота не выдержал, ему стало так тоскливо, что хоть впору самому завыть. Он побежал в стойбище.

— Пота! — будто ветер прошептал на ухо.

Юноша остановился. Темнота раздвинулась и выпустила Идари.

— Что же ты так долго? Нам же… садись на корму, рули…

Идари собралась запротестовать, нельзя же мужчине грести, когда в лодке сидит женщина, но Пота поднял ее на руки и посадил в лодку. В эту ночь они переплыли Амур и на рассвете, не доезжая до стойбища Болонь, спрятались в тальниках в узком заросшем заливчике.

— Куда мы едем? — спросила Идари, влезая под теплое одеяло.

— Бежим.

— Куда?

— Тебе не все равно? — усмехнулся Пота и обнял жену. Только немного спустя он ответил: — Вниз по Амуру нельзя нам бежать, всюду людские глаза, не проскользнем. Понимаешь ты, каждый встречный человек, будь он хороший, плохой, брат, друг — все теперь нам враги, каждый из них укажет твоему отцу нашу дорогу. Вверх бежать — это одно и то же, что вниз. Решил я податься к озерским нанай, на горную реку Харпи, только надо ехать так, чтобы нас но видел ни один глаз. Ночью будем плыть, днем спать.

— Ты знаешь те места?

— На реке не заблудишься, плыви против течения — и будешь на истоке.

— Кого-нибудь ты знаешь из озерских?

— Нет.

— Как тогда жить?

— Вдвоем будем жить, подальше от людей. Мы поднимемся по Харпи как можно выше, дальше всех. Там зверя много, соболи есть.

Весь день беглецы пролежали под накомарником, грызли юколу, копченое мясо и боялись развести огонь, чтобы дымом не навлечь беду. В следующую ночь они выплыли на озеро Болонь. Когда утром Идари окинула глазом все озеро, она изумилась его размаху. Озеро, казалось, не имело конца и краю, оно сливалось с голубизной неба, так обманчиво отсвечивала гладь воды.

— Наверно, море такое, да? Другого берега не видать.

— Это нанайское море, — улыбнулся Пота.

После полудня подул низовик, он все свежел и свежел, вскоре на озере загуляли крутобокие волны в белых накидках. К ночи поднялся шторм, и озеро зашумело, зарокотало. Пота соорудил из бересты навес, перенес под него продукты, вещи. Шторм задержал беглецов.

— Нас уже ищут, а мы не можем дальше ехать.

— В такой шторм и они не выедут на Амур, — ответила Идари.

— Храбрая ты, на твоем месте другая не посмела бы сбежать.