Конец большого дома

— Ты можешь меня ругать, собачий сын! Ругай! Ругай! У меня тоже есть гордость, хоть бедный мой дом, но честь имеет, понял, собачий ты сын? Я узнаю, я проверю, если мой сын вор, если он опозорил мою фанзу, я сам его убью! Понял ты? Я сам разыщу его и сам, своими руками убью! Ах ты, Пота! Я тебя убью, я тебя разыщу!

Ганга метался по фанзе, зачем-то срывал с нар постеленные циновки и бегал из угла в угол. Баоса смотрел на прыгавшего по фанзе разъяренного, как хорек, маленького Гангу и чувствовал, как сам понемногу успокаивается; только выйдя на улицу, он понял, от чего он избавился, — от кровавой вражды с другим родом, требовавшей длительного разбирательства, связанного с большими расходами. Если Ганга сам решил кровью сына смыть позор своего дома, то кровавой вражды с его родом не стоит и затевать. Баоса же разыщет беглецов, объездит весь Амур, все озера, протоки, не по воздуху же они будут убегать, оставят на земле след, не минуют человеческих глаз.

На следующее утро Баоса с сыновьями на большом неводнике выехали из Нярги. Лодка тяжело утюжила потемневшую воду протоки, ее больше несло течением, чем веслами гребцов. Ехали по левой стороне протоки до конца острова, потом наискосок пересекли ее и стали придерживаться берега, на котором находилась скала «Голова». Возле нее зимой охотники молятся, просят удачи. Когда лодка стала приближаться к ней, Баоса отложил трубку в сторону, попросил сыновей, чтобы те убрали весла. Вода бурлила, пенилась у камней, протока выходила здесь на широкий простор Амура.

Черные, обросшие лишайниками и травой камни, побитые водой и ветром, морозами и солнцем, бежали мимо, нависшие выступы сменялись глубокими ущельями. А «Голова», одинокая, голая, как череп, будто катилась навстречу лодке. Вот показалось трехугольное углубление у самого ее подножия, верхний угол ниши красно полыхает, будто от зарева. Предание говорит, будто здесь, в углублении, некогда сидел нанайский сказочный герой Мэргэн-Батор, и красные сполохи на камнях остались от его ярчайших украшений.

Лодка вплотную подплыла к «Голове», Баоса бросился на колени и, упершись ногами в один борт, стал бить поклоны. Помолившись «Голове» и попросив у нее помощи, Баоса сел на свое место кормчего, заткнул рот трубкой, словно закрыл его на запор.

С правой стороны, сразу за утесом, открылось русское поселение Малмыж — несколько дворов, пристройки к ним и отвоеванные у тайги десятины. Баоса направился в Малмыж, и не успели прибывшие вытащить лодку, как их окружила детвора.

— Гольды, гольдяки приехали! Айда сюда, гольдяки приехали! — кричали они.

Баоса с Пиапоном пошли к Колычевым, но не дошли еще до их пятистенного дома, как им встретился Митрофан. Он не видел ни Поту, ни Идари.

— Что случилось? Почему вы не заходите к нам? — встревожился Митрофан. — Отец обидится, зайдите на чаек.

— Некогда, некогда, — отбивался Баоса. — Пойдем к торговцу, может, он что знает.

Митрофан пошел провожать друзей и, узнав о беглецах и о намерении Баосы, только крякнул.

— Вы как цыгане, есть такой народ. А черкесы, те, говорят, по такому делу еще пуще лютуют.

У порога малмыжского торговца Терентия Ивановича Салова лежала корова и лениво жевала, закрыв глаза. Баоса, увидев ее, попятился и беспомощно оглянулся на Митрофана.

— Эй, Терентий Иваныч, выдь сюда! К тебе пришли тут, — позвал Митрофан.

Вышел толстый, кряжистый старик с красным лицом, с сизым картотечным носом. Он был одет в холщовую рубаху, в черные штаны, но босой.

— А-а, мои друзья прибыли? — обрадованно прохрипел Салов. — Заходьте, заходьте, милости просим. Давно вы у меня не были, все больше к китайцу У ездите. Обидно мне. Да ладно, что там. Заходьте.

— Терентий Иваныч, они только вас спросить заехали, — выступил переводчикам Митрофан. — Был у вас из Нярги паренек, Пота его кличут, не покупал в лавке чего?

— Зачем это спонадобилось им знать?

— Надо им знать, они его ищут.

— Вы что, покупать чего будете, может, на пушнинку чего будете менять?

— Нех, — помотал головой Пиапон.

— Так чего спытываете меня? Кто со мной торг имеет, тот узнает чего, а так я брехать не стану.

— Терентий Иваныч, был тот парень или нет?

— Не твое дело, Митрофанушка, с кем я торгую, я один ведаю.

Салов, не прощаясь, ушел домой.

— У, толстобрюхий черт! Нарочно не говорит. Что же теперь будете делать?

— Поедем, вниз по Амуру поедем, — ответил Баоса.

Так они и не зашли к Колычевым, попрощались с Митрофаном на берегу и выехали дальше.

— Смотрите не убивайте никого, тут на днях, говорят, из волости полиция будет, — предупредил Митрофан. — Тогда хватите горюшка…

«Полиция, шибко нужна мне твоя полиция, — зло подумал Баоса. — Мой дом опозорили, а не твою полицию. У нас свои законы есть, сами знаем, что делаем».

Лодка обогнула крутой Малмыжский утес и выплыла на широкий Амур. Мелкие волны в беспорядке метались, прыгали, сшибались и исчезали в коловерти. Могучая, широкая река неслась прямо на север, раздвигая сопки в сторону.

Дул прохладный низовик, нес гривастые серые облака. Погода не собиралась проясняться. Подошел полдень, гребцы приустали и часто поглядывали на отца. Баоса сам проголодался, но еды они не прихватили с собой, кончились дома запасы вяленой рыбы, копченого мяса, поэтому надо было тянуть до ближайшего стойбища Мэнгэн. Добрались туда только к вечеру: поднявшийся на Амуре шторм заставил их искать укрытия и кружиться по кривым протокам.

Мэнгэн стоял на острове и походил по своему обличью на Нярги, здесь были такие же глиняные фанзы с высокими трубами позади, амбары на четырех сваях, сушильни юколы, вокруг стойбища качался и гнулся под ветром тонконогий тальник.

Мужчины, дети вышли на берег встречать приезжих, женщины ждали, столпившись возле одной большой фанзы, шушукались между собой.

— Какие красавцы, все похожи один на другого.

— Видно, братья.

— Свататься приехали, что ли?

— Не похоже. Одеты скромно. Халаты не очень расшиты, наколенники бедноваты.

— Смотрите, женщины, вон у высокого, видите, какие интересные узоры на груди халата.

Мужчины тем временем помогли вытащить лодку и только тогда начали расспрашивать. Разговор начал высокий сухощавый старик Тогда Заксор, признанный мудрец среди людей рода Заксор, называемый ими дянгиан. [32]

— Какое дело вас привело к нам? Что случилось в Нярги, почему вы так озабочены?

— Приехали к тебе, посоветоваться надо, услышать твое слово, — ответил Баоса.

Тогда привел родственников в свою фанзу, вернулся на берег, вынул из прутяного садка калужонка и отдал жене, чтобы готовила талу. После еды Баоса рассказал родовому судье о случившемся позоре большого дома, передал разговор с Гангой Киле. Тогда молча курил, сидя на краю нар, изредка сплевывая на земляной пол.

— Да, опозорил он наш род, — промолвил он наконец, — опозорил и имя отца. В старое время, в годы нашей юности, когда русских еще не было, молодого охотника никто бы не защитил.

— Теперь-то кто защитит его? Отец сам его убьет.

— Может быть, убьет, потом его русские засудят по своим законам…

— Никаких законов мы не знаем! Найду я где беглеца, убью, какой русский узнает?

— Если кто из их рода сообщит русским?

— Отец сам собирается убить — он вор, он опозорил свой род.

— Убить человека — это не собаку убить.

— Он хуже собаки!

— Не надо горячиться. Ганга тоже зря горячится, надо было ему со своим родовым дянгианом посовещаться.

«Хочет за счет нашего дома пожить, — с недовольством подумал Баоса. — Состарился дянгиан, ум его притупился».

— Все же я буду искать беглецов, — сказал он вслух.

Вечером Гогда по просьбе Баосы пригласил в дом шамана Понгсу Дигора и попросил, чтобы тот разузнал о судьбе двух беглецов, проследил их дорогу. Шамана привезли на лодке, хотя он жил в этом же стойбище через фанзу. Он выпил несколько крошечных чарочек подогретой водки и отдыхал, сидя на краю нар. В дом Гогды потянулся народ, одни шли послушать шамана, другие взглянуть на приезжих, третьи шли сюда на свидание. Все на коленях кланялись шаману и садились в отдалении от него. Пришел знакомый Пиапона по охоте Американ Ходжер, молодой, коренастый, с бегающими скользкими глазами. Он подсел к Пиапону.