Будни

– Не знаю, – мотает Тээле головой. – Думаю, вы просто-напросто проезжались на мой счет – так оно скорее всего и есть. Остается вопрос – кто из вас был заводилой?

– Н-не-ет! – Лутс делает руками протестующий жест. – Про вас – ни слова. – И обращается к появившейся на пороге Алийде, глядя на пылающие щеки которой, действительно, трудно понять, плакала она или смеялась. – Ну, скажите, Алийде, разве мы проезжались на счет Тээле?

– Кто это сказал?

– Нас подозревают.

– Нет, не проезжались.

– Странно, – произносит Тээле, – о чем же вы в таком случае говорили? Я бы не допытывалась, но ведь и мне тоже хочется немножко посмеяться. Если это не секрет, отчего вы не говорите?

– Да так… вроде бы немножко дико, – Лутс обменивается с Алийде многозначительным взглядом. – Секрета нет, но – дико.

– Ну и что с того?! Мы ведь уже не в школе, где из-за всякого пустяка начинали дразнить.

– Но, Тээле, вам придется порядком посмеяться.

– Именно этого мне и хочется.

– Будьте осторожны!

– Ах, чего там! Выкладывайте!

– Так и быть, – собирается Лутс с духом. И про себя добавляет: «Будь что будет!»

Наступает недолгая тишина, во время которой городской гость все еще собирается с духом и колеблется, тут Алийде прижимает палец к своим губам и шепчет: – Тсс!

– Да замолчи ты! – Тээле топает на сестру ногою, однако решимость уже окончательно покидает Лутса, и вместо того, чтобы сказать правду, он начинает нести околесицу, рассуждает о том, о сем, и, поди знай, о чем еще. Госпожа Тоотс слушает его с молчаливой улыбкой, наконец, мотает головой и произносит:

– Знаете ли, мой дорогой школьный друг, в письменной форме вы врете куда убедительнее, чем в устной.

– Как? Как? – бормочет Лутс, изображая возмущение, но сразу же умолкает, закуривает новую папиросу и, наморщив лоб, смотрит в окно. – Так и быть, – произносит он в конце концов со вздохом, – придется признаться в своем грехе. Подойдите поближе, дорогая подруга по школе, сядьте на этот стул и слушайте. – И обращаясь к Алийде, которая в этот момент покашливает – кхм, кхм! – добавляет: – Ничего не попишешь, я эту кашу заварил, мне самому ее и… – Затем вновь – к Тээле: – Я сказал давеча вашей сестре, что, будь я на десяток лет моложе, тогда… тогда…

– Что – тогда?

– Тогда я, как принято говорить, просил бы ее руки.

Младшая хозяйская дочь исчезает со сцены, точно тень, и прикрывает за собою дверь.

– Только-то?! – удивляется Тээле. – Что же тут дикого? Над чем я, собственно, должна смеяться? Ничего смешного не вижу. Думала, услышу Бог весть какие диковинные вещи, и вот тебе на! Правда, в ваших словах, дорогой школьный друг, мне и впрямь кое-что кажется слегка противоестественным, я это за вами замечала и прежде…

– Что же?

– Вы любите кичиться своим возрастом, разыгрываете среди нас, почти ваших сверстников, какого-то дедушку.

– А это? – писатель дотрагивается ладонью до своей лысины.

– Это? Я уже на рождественских праздниках говорила вам, что именно думаю об этом. Не надо кокетничать – никакой трагедии тут нет. Что же касается Алийде – если вы, действительно, говорите правду, то и я тоже хотела бы вам кое-что сказать.

– Правду! – Лутс стучит по столу. – Говорите!

– Незачем вам ни уменьшать себе лета, ни прибавлять, довольствуйтесь тем, что имеете. Если в принципе Лийде захочет за вас пойти, она вовсе не такая глупая, чтобы придавать значение тому, моложе вы или старше на несколько лет. Конечно, если вы сами колеблетесь и сомневаетесь, тогда… ведь не может девушка броситься вам на шею! Хотя есть и такие девицы, которые… Знаете, как Кентукский Лев просил моей руки?

– Нет. А как?

– Он вообще не просил. Это я просила его руки.

– Ну-ну-у! Такое я слышу впервые. Это так же оригинально, как игра в Зарю и Закат. Расскажите же, право, если это не тайна.

– При чем тут тайна! Это вы, мой дорогой школьный друг, из всякого пустяка тайну делаете.

Госпожа Тоотс берет со стола карандаш, рисует на бумаге какие-то крючки и закорючки и вкратце рассказывает историю сватовства… но не Йоозепа Тоотса, а своего. Это произошло летом, на дороге в деревню Канткюла. Кентукский Лев сопел и пыхтел, как плохая погода, прежде чем смог наконец вымолвить слово, прежде чем произнес свое «да». В тот раз он и впрямь был вполне славным парнем, не таким упрямцем, какой сейчас. Нельзя сказать, чтобы она, Тээле, Бог знает как горячо его любила, но все же… тогда Йоозеп ей нравился.

– А теперь? А теперь? – спрашивает Лутс. – Как же это вышло, что теперь…?

– Теперь… Так ведь вы и сами видите, каковы дела теперь. Времена меняются, и вместе с ними меняются люди.

– А разве никак…

– Нет, – машет Тээле рукой, – оставим этот разговор. Об этом сегодня уже достаточно говорилось. Более чем достаточно. Лучше продолжим другой – он интереснее.

– Какой? Ах, этот… Ну да…

– Если хотите, я буду посредником. Это дело простое, проще некуда, и я уверена, что Лийде…

– Нет, нет, – передергивает писатель плечами. – Время терпит. К чему такая спешка! Мы так напугаем бедняжку, что она и на глаза показаться нам не посмеет. Нужна постепенность.

– Ну, если вы так считаете, дорогой друг, то я могу вас уверить, вы относитесь к этому вопросу несерьезно. Стало быть, вы лишь пошутили и хотели, как Лийде, так и меня поводить немного за нос.

– Но, Тээле, кто же такими вещами шутит! Нет, ничего подобного.

– Тогда чего же вы ждете? Пусть же, наконец, наша монотонная жизнь немного оживится. Сидите спокойно (да смотрите, не вздумайте сбежать!), а я сейчас приведу Лийде сюда, и выясним все до конца. Я не выношу, когда играют в жмурки или ходят, словно кошка вокруг горячей каши.

– Погодите же, Тээле, дайте мне… дайте мне немного придти в себя. Я сейчас и слова не смогу вымолвить.

– Приходите, приходите. У вас будет достаточно времени придти в себя, пока я хожу за Лийде.

Тээле убегает, с силой захлопывает за собою дверь, оставляет школьного друга в такой критический для него момент в совершенном одиночестве. Снова смотрит Лутс в пол, – не появилась ли там за это время дыра, и мысленно рассуждает, примерно так:

«Смотри-ка, человече, с чего начался разговор и чем закончился! Если это не сон, то это могло бы сном быть. Ну и характерец, ну и причуды у моей дорогой бывшей соученицы! Вот наваждение!»

И перед глазами Лутса возникает картина жизненных будней с их денежными и прочими деликатными проблемами. Взять того же Тоотса – каким бы он ни был, у него, по меньшей мере, есть хутор и жилище, да еще и второй дом строится, а что имеет он, Лутс? Куда поместит свою жену он, если даже и Тоотс в страшном затруднении? Ох, горе горькое! Да, Алийде, конечно, чудесное дитя, но… но…

Открывается дверь, и Тээле втаскивает за руку свою младшую сестру в комнату.

– Видишь ли, Лийде, мой школьный друг Лутс просит твоей руки, хочет, чтобы ты стала его женой – отвечай скорее, согласна ты или нет.

– Отпусти же меня, Тээле! – Лийде прикрывает рукой глаза. – Отпусти! Отпусти! Что ты меня дергаешь?!

XIII

Примерно через полчаса Тээле, Лийде и Лутс выходят из вместительного дома хутора Рая. Лийде выглядит испуганной или, если можно так выразиться, несколько взъерошенной и старается держаться за спиной старшей сестры.

– Куда же мы, прежде всего, направимся? – спрашивает Тээле у школьного друга.

– Может быть, спустимся с кладбищенской горки, а там видно будет.

– Так и быть, идемте, да больше и некуда идти. – И, обращаясь к Алийде, Тээле добавляет: – Смотри, сестренка, не отставай, возможно, ты мне сегодня еще понадобишься.

Они проходят мимо березняка и старой ивы с корявым стволом, все трое чуть ли не одновременно бросают взгляд в направлении хутора Сааре, но думают ли они также об одном и том же – остается тайной. Во всяком случае, Лутс остро подмечает все окружающее, словно опасается, как бы не заблудиться на обратном пути. А Тээле внезапно вспоминает об одном хмуром зимнем утре… когда-то давно.