Будни

– Отчего бы и нет, отчего бы и нет, – соглашается Лутс со словами Тээле, – всё может случиться. Всё может случиться. Кто-то сказал: «Человек видит лишь, что у него под носом, да и то не всегда, ибо часто спотыкается и ломает ноги». Но во время нашего разговора в голову мне пришла хорошая мысль – а что, если нам взять да и прогуляться до Паунвере? – И про себя добавляет: – «Может быть тогда мы найдем более или менее общий язык». – И опять вслух: – Я во всяком случае от всей этой «Весны» и всего иже с нею на сегодня выдохся и с удовольствием бы проветрился в компании старых друзей. Может статься, даже и в Юлесоо заглянем.

– Ой, это было бы замечательно! – радостно восклицает младшая дочь хозяина Рая.

– Да и я ничего не имею против, только вот Йоозеп не сможет пойти вместе с нами – ему надо искать Либле.

Тоотс меряет жену серьезным взглядом, и его огрубелая рука опять дрожит. Хотя внешне он спокоен, нервы его взвинчены до предела.

– Ну, с Либле успеется, – высказывает свое мнение Лутс. – Возможно, он попадется нам навстречу, тогда и искать не надо будет. Человек ведь не иголка и не кошелек с деньгами, чтобы потеряться и – концы в воду.

– Но вы же видите, Либле для него важнее, чем все мы вместе взятые. Зачем же принуждать человека, пусть себе ищет, кого надо.

– Да, Либле и впрямь единственный мой помощник и советчик, – произносит хозяин Юлесоо, и в голосе его слышится дрожь, – его стоит искать. Стало быть, мне, похоже, лучше уйти, чем выслушивать тут всякие подковырки.

Тоотс кивает находящимся в комнате и направляется к дверям. Молодая жена смотрит ему вслед с горькой усмешкой и говорит: – Иди, иди, иди! Кто тебя держит!

Лутс бросает на Тээле просительно-укоризненный взгляд, поднимается со стула и идет следом за Тоотсом. Догоняет школьного друга в прихожей, кладет руку ему на плечо:

– Погоди, Йоозеп, успеется. Пойдем назад, я хочу поговорить с тобой.

– Нет.

– Пойдем, пойдем.

– Нет. Поговорить можно когда-нибудь в другой раз. Приходи в Юлесоо, там наговоримся вволю. Между прочим, я понимаю, зачем ты зовешь меня обратно, но это пустые хлопоты. Ты же и сам прекрасно видишь – ничего тут не исправить, не залатать. Что есть, то есть.

– Послушай, по крайней мере, что я тебе скажу!

Лутс что-то шепчет Тоотсу на ухо, затем спрашивает громко:

– Может быть, ты и не знаешь этого?

– Какая разница, – Тоотс пожимает плечами. – Что я могу поделать. В таком состоянии бывали и до нее, но все ж таки оставались людьми. Со мной обращаются, как с паяцем.

– Ну пойдем же обратно! Будь благоразумным, в школе ты всегда советовал это другим. Не разводи канитель. Пошли на прогулку, вот увидишь, у вас у обоих настроение станет лучше.

– Нет, во всяком случае, не теперь.

– Не будь дураком!

– Да какой я дурак! Дуракам везет. У меня везения нет, стало быть, я не дурак. Может, прежде был, а теперь – эти два месяца добавили мне ума больше, чем дала вся жизнь.

– Но, Йоозеп, неужели ты не знаешь – тот, кто умнее, уступает.

– Но неужто ты, Лутс, не знаешь, что тогда ему придется уступать всю жизнь? А еще считаешь себя писателем и благоразумным человеком.

– Не забывай, в жизни твоей жены сейчас – чрезвычайный период, теперь ты должен себя немножко, как говорится, скрыть.

Тоотс немного думает, пожимает плечами, чешет подбородок, и его школьный друг уже уверен, что он все же вернется. Но в это время в прихожую выходит также Тээле и восклицает:

– Пусть себе идет, пусть идет! Заходите в комнату, Лутс, не мерзните! Ему надо идти, не задерживайте его!

Лутс делает в направлении Тээле отстраняющий жест, дергает Йоозепа за рукав и тихо говорит: – Пошли, пошли!

– Нет. Теперь ни за что.

– Хорошо же, но тогда я представлю тебя в «Весне» таким монстром, что ты сам себя не узнаешь.

Тоотс пожимает плечами, вырывает руку и, не говоря ни слова, уходит. Идет и думает: долго ли может продолжаться такое положение, когда раны его сердца, едва они начинают затягиваться, вновь и вновь расковыриваются. Он уже стал уставать от этого, его дела и хлопоты теряют всякий смысл, не хочется больше видеть ни старого, ни нового дома, – взять бы, да и умчаться назад в Россию, как было задумано еще прошедшим летом. Ради чего он тут сбивается с ног, делая из себя посмешище для всей деревни? Но то, о чем ему только что сказал Лутс, для него, Тоотса, новость. Ежели это правда… во всяком случае… надо это учесть и еще раз попытаться так или иначе помириться с Тээле.

Но почему Тээле сама не заговорила с ним об этом? В романах такие моменты для причастных к делу людей, как правило, становятся самой большой радостью. И что за проклятие над ним тяготеет – вечно-то он получает сведения о себе и о своей жене из чужих рук.

Дойдя до перекрестка дорог, Тоотс, уже поворачивая к своему хутору, вдруг замечает, что от дома колбасника плетется какой-то человек, что-то кричит и машет руками. Ну, так и есть – он самый, полупьяный Либле.

– Ох-хо, погодите, господин Йоозеп, у меня важные новости!

– Ты шагу не ступишь без важных новостей. Выкладывай их быстрее, тогда я скажу, что тебе завтра утром надо сделать.

– Быстрее… Какое там, кто ж об этаком может рассказать быстро. Ездил я нынче свататься с Ух-Петухом, вы его знаете, туда, на хутор Пуртсли.

– Всюду-то ты поспеваешь! Вечно-то ты свой нос в чужие дела суешь! Тебя дома жена и ребенок ждут, нет, чтобы иной раз побыть с ними хотя бы часок.

– Оно вроде как верно, дорогой господин Тоотс, только я сейчас в аккурат к дому путь и держу. До вечера я со своими домашними успею накалякаться. А знаете, кого мы на хуторе Пуртсли застали? Старого торговца Носова. Знаете, того самого…

– Знаю, знаю, давай, рассказывай дальше!

– Ну, куда там, вино у нас с собой прихвачено и все такое. Ели, пили, а того не ведали, что батрак Юри вроде как норовит хозяйку хутора Пуртсли за себя взять. Заладил одно – вон, и все тут! Мы еле ноги унесли. Прыгнули в сани – и пошел!

– Ну и как, стал ты теперь умнее?

– Какое там, с чего это мне умнеть, но одно-то я вроде как уразумел: больше я на хутор Пуртсли ни ногой. Старина Ух-Петух схлопотал от Юри тумака в спину – всю дорогу сопел. Вино и закуска – все там осталось, не до того было, чтобы забрать.

– Об этом ты, ясное дело, больше всего жалеешь?

– Жалко, а как же. Но одну початую бутылку я все ж таки успел ухватить. Вот она, туточки, может, желаете отведать?

– Оставь! Лучше скажи, куда этот Носов делся?

– Ох-хо, Носов скакнул на запятки саней, хвать меня за шею, вцепился чуть не зубами. И ну кричать. Ух-Петух мужичок крепкий, что твой бык, но куда там – давай лошадь нахлестывать. Нет, ну откуда ж нам было знать, что этот батрак Юри такой бешеный, и бушевать горазд. Господь упаси, до чего бешеный! Куда там, по дороге еще перевернулись, лошадь понесла, Носов потерял шапку…

– Хорошо, хватит уже. А где Носов сейчас?

– Носов пошел в Юлесоо. Купили ему в лавке какую-никакую шапку для езды на велосипеде, натянул он ее на голову и пошел.

– Понятно. Ступай теперь домой и приходи ко мне завтра пораньше. Хочу послать тебя на мызу. Может, и сам поеду с тобою, на второй лошади.

– Ну вот! – Лутс входит в комнату и сожалеюще разводит руками. – Теперь мы потеряли возможность приятно провести вечер.

– Фуй, – возражает госпожа Тоотс, – неужто вы надеетесь на приятный вечер или приятное утро тут, в Паунвере?! Это такое скучное гнездо, где бесполезно что-нибудь предпринимать. Самое злопыхательское место не только в Эстонии, но и во всем мире. Вы, конечно, вольны по впечатлениям юности писать о нем всякие чувствительные истории, но в действительности жизнь в этих краях совершенно иная. Вообще, писатели – народ довольно-таки странный: то ли они недостаточно знают жизнь, то ли не осмеливаются изображать ее такой, какой видят… даже и те, кого считают истинными реалистами. Вечно-то впадают они в сентиментальность и пытаются идеализировать то одного, то другого героя, да и саму жизнь. В конечном же итоге, положительное, по их мнению, свойство какого-нибудь действующего лица на поверку оказывается всего-навсего обыкновенным эгоизмом.