Два берега

Первый же форум, послушно открывшийся в избранном, опалил Мари незнакомым доселе огнем — сердце пробило жаркой иглой, к щекам прилила краска, и перед глазами поплыли разноцветные круги. Девушка судорожно кинулась в остальные любимые местечки — и везде натыкалась на одинаковые темы с названием: «Мари Мишон — врунья и уголовница». Мари Мишон — под этим ником Мари уже несколько лет общалась в Интернете, и второй не было, или, по крайней мере, она не была так известна на любимых форумах Мари.

Девушка видела, кто автор тем, но до последнего момента хотела ошибиться. Она медленно читала злорадный текст, обильно насыщенный смайликами, и понимала только отдельные фрагменты, которые отчетливо помнила спустя много лет.

Ее супермуж, которым она тут хвасталась, на самом деле вор-рецидивист, по квартирам лазил и саму эту дуру обокрал тоже, а она его простила, сюси-пуси-Митенька, будет ему теперь помогать.

Я с ней общалась потому, что не знала, какая она на самом деле. Зато теперь у меня открылись глаза. Кто еще верит, что Мари Мишон — а в жизни просто Машка — это достойный человек — смотрите, обчистит вашу квартиру, тогда поздно будет.

Она — просто мелкая шлюшка, у нее мужиков было не один десяток, она только ноги и умеет раздвигать. И на работу ее любовник устроил, сама она ни черта делать не умеет, и живет на деньги мужиков.

А уж гонору, гонору — как будто такая красавица неписаная, на самом деле — кошка драная. Ни фигуры, ни лица, волосы жидкие, ноги кривые.

Кстати, ублюдка своего она наверняка не от мужа нагуляла. Такие долго не могут с одним мужиком.

И все она всем врет — убедитесь сами, — и муж у нее уголовник, и на работе ее из-за любовника держат, и ложится она под каждого, и фотографии на самом деле в фотошопе. И гадости про всех говорит.

Дальше шел подробный список гадостей, которые Мари якобы говорила про некоторых форумчан, а заодно подробности про ее трусы, которые она однажды забыла в гостях, про то, сколько она может выпить на вечеринке, и даже про то, как в первом классе она нажаловалась на соседку по парте учительнице, а в классе подумали на другого человека и объявили ему бойкот. Из всех этих откровений следовало, что Мари — средоточие всех возможных пороков и лучше держаться от нее подальше.

Несколько человек радостно поддакивали автору, картинно ахая и намекая, что они уже давно чувствовали за персонажем Мари Мишон какие-то ужасные злодеяния. Более культурные и умные участники призывали перестать перемывать кости отсутствующему человеку, да еще беременной девушке. В общем и целом топик сильно напоминал помойное ведро, и сюда охотно сливались все, кому Мари не нравилась или с кем спорила в других темах, — здесь они имели возможность охаять ее с головы до ног.

Мари открыла темы на других форумах — там было то же самое.

Она читала, продолжая понимать только отдельные грубые фразы и каменея животом. Из жара ее бросило в холод — она сжимала ставшие ледяными руки и пыталась согреться.

Автором этих тоников, человеком, который вытряхнул на публичное обозрение все тайны Мари, исказил ее слова, сказанные наедине, а местами и придумал поступки и речи, была… Наташа. Та самая Наташа, которая горько рыдала на плече у Мари и жаловалась, что у нее всегда плохо складывались отношения с женщинами: женщины — сплетницы, не умеют хранить тайны, строят гадкие интриги, завидуют, плетут сети, а она, прямая и открытая, не умеет играть в эти игры, и ее вечно подставляют.

Видимо, Наташа научилась. Или Мари слишком хотела поверить, что ее подруга — прямая и открытая, а отсутствие вокруг нее людей (и массовая нелюбовь к ней практически всех общих знакомых) — случайность.

Мари ощущала боль от предательства всем телом — каждой клеточкой кожи, каждым волоском, каждым ногтем. Боль не ослабевала. Буквы на экране расплывались, а потом снова соединялись в уже новые гадости. Оказалось, что Наташа читала почту Мари — и теперь отдельные куски личной переписки стали доступны всем — и, естественно, не самые лучшие отрывки — там, где Мари делал замечание начальник, там, где ей кто-то отказывал, там, где она о ком-то сплетничала. Местами Наташа дописала другие имена, чтобы от Мари отвернулись ее доброжелатели, и с некоторыми ей это удалось — они громко возмущались лицемерием Мари, которая в глаза хвалила их, а за глаза ругала последними словами.

Боль долго бродила по телу, а потом локализовалась внизу живота. Было похоже на схватки, как их описывали в литературе, но у Мари шла только тридцать четвертая неделя, и даже контракт с «Евромедом» она еще не подписала. Почему-то именно отсутствие контракта и придавало ей уверенности, что никаких схваток нет.

Что делать, Мари не знала. Она набрала Наташин номер — и услышала голос подруги, радостный, звонкий. У Мари мелькнула счастливая мысль, что все — ошибка и сейчас она как-нибудь разъяснится.

— Наташ, привет, — сказала Мари.

— А, вот и ты! Вспомнишь говно — вот и оно! — еще более радостно объявила Наташа и быстро затарахтела: — Что, видела? Наконец-то все перестанут сюсюкать: ах, наша Мари Мишон, ах, наша девочка, ах, наша умничка. Пусть все знают, какая ты дрянь, какая ты врунья.

— Но…

И Мари поняла, что она не может подобрать слов. Ни сказать — ни спросить. Таких слов еще просто не придумали, чтобы суметь передать боль от предательства или объяснить подлецу, почему его поступок бесчестен.

Под воркование Наташи: «Что же ты не оправдываешься, что же молчишь, я ведь еще не все сказала, они еще про тебя не знают, что…» — она положила трубку. И набрала телефон Жанны.

— Знаешь, я, кажется, рожаю, — спокойно сказала Мари.

— Как рожаешь? — истошно завопила Жанна. — Еще рано!!! Я на съемках!!!

— Тем не менее. Приезжай скорее, потому что очень больно. Я вызываю «скорую».

«Скорая», Жанна и родители Мари, которым Жанна позвонила по дороге, приехали одновременно. К этому времени боль возобновлялась каждые пять минут, и Мари металась по комнатам загнанным зверем, тихонько воя и заламывая руки. Она уже предчувствовала, что не попадет в тот счастливый процент женщин, которые то ли в силу удачного болевого порога, то ли чудом рожают сравнительно легко и называют свои ощущения вполне терпимыми.

О «Евромеде», ЦПСиРе и всех приличных контрактных местах можно было забыть. «Скорая» повезла Мари в роддом, где имелись условия для недоношенных младенцев, и, хотя такой роддом в Москве был не один, никакого выбора не оставили. Жанну и родителей моментально выставили за дверь, предварительно обругав за «идиотскую» идею пойти на роды «партией поддержки». А Мари в предбаннике начали задавать вопросы для анкеты страниц на пять. При всем ее желании она не помнила ни номера, ни адреса ЗАГСа, где они с Митей расписывались. Ей хотелось грызть кафельный пол и кидаться на унылые ободранные стены от боли, потому что схватки усиливались. У девушки катились слезы — не столько от физических мучений, сколько от понимания, что ничего хорошего впереди нет. Не будет ни внимательного врача, ни ласковых медсестер, ни уютного родильного зала, ни помощи — ничего. В лучшем случае ей повезет, и она окажется достаточно крепкой, чтобы родить здорового мальчика, которого не угробят даже здешние врачи.

Мари не ошиблась. Следующие шесть часов она провела в полном одиночестве в темном зале со слепой лампочкой прямо над головой. Врач забежала один раз, чтобы осмотреть, — это заняло три секунды. Через шесть часов появилась медсестра с ворохом бумажек, села за стол в дальнем углу и принялась что-то заполнять. Мари умоляла принести попить или хотя бы смочить губы — девушка велела дышать носом и посоветовала не отвлекать ее от важного дела.

Ничего более ужасного Мари не приходилось испытывать. Боль рвала ее на части, заставляла кричать, а появившаяся врач явно неодобрительно наблюдала за ее страданиями. Если бы Мари не знала, что во время родов женщинам свойственно кричать — она бы решила, что до нее все молчали как рыбы и не отвлекали никого от важных дел.